Кэш

Глава 15

Молли

Отпусти ситуацию и доверься Богу

Я не могу перестать улыбаться.

Так же, как не могу перестать танцевать. Понятия не имею, сколько прошло времени — только то, что я вся в поту, а ноги адски болят.

— Это не кантри, — говорит Салли в микрофон, — но под неё невозможно не танцевать, так что мы решили сыграть её для вас.

Пэтси отбивает ритм барабанными палочками, и Frisky Whiskey врываются с разудалой, хрипловатой версией Wobble.

Народ сходит с ума. Я кричу. Кэш засовывает пальцы в рот и выдаёт оглушительный свист.

Танцпол забит под завязку. Кто бы мог подумать, что в таком крошечном городке столько народу?

И кто бы мог подумать, что они все умеют делать wobble так мастерски?

Меня прямо распирает от радости, когда я выдвигаюсь в передний ряд танцующих, рядом с Кэшем. Его лицо блестит от пота, щёки порозовели, рубашка прилипла к груди и животу.

Когда он трясёт задницей, сгибая ноги в такт музыке, я могу только смотреть. Где-то внутри меня поднимается смешок.

— Ты смеёшься над моим wobble? — кричит он поверх музыки.

Нет, я разглядываю твою чумовую задницу в джинсах Wrangler, как и все в этом баре.

— Никогда бы себе такого не позволила!

— Посмотрим, как ты справишься.

— Следи за мной.

Я отпускаю всё и просто пускаюсь в пляс, улыбаясь, как дурочка, украдкой поглядывая на Кэша.

Чёрт, как же он чертовски горяч в этих джинсах и бейсболке, надетой задом наперёд. Я должна была догадаться, что он хороший танцор, у него же идеальное чувство ритма в седле. Но видеть, как эти длинные ноги и этот безупречный зад двигаются вот так… Видеть, как он расслабляется и отрывается так, как я даже не могла себе представить?

Мне хочется заорать от возбуждения.

Всё тело пульсирует от воспоминания, как Кэш буквально за шкирку выволок меня пару дней назад. Тогда меня это взбесило. А теперь я думаю, а вдруг он мог бы так же обращаться со мной в постели? У него определённо достаточно силы, чтобы швырять кого-то, как куклу — это факт. Но хватило бы ему смелости?

Я зажмуриваюсь и пытаюсь выкинуть эту мысль из головы.

Да, я отлично провожу время, танцуя с Кэшем. А то, как он только что послал парня, который попросил меня потанцевать?

Не буду врать — чувствовать себя занятой, защищённой — это чертовски горячо.

Парни в Далласе тоже по-своему секси, но они никогда не бывают такими… собственниками. Они никогда не говорят так прямо. Не действуют так быстро. Они и танцевать так не умеют.

Но даже при всём этом мне нельзя к нему прикасаться и приближаться ближе, чем на пушечный выстрел. Я начинаю понимать, насколько важно выстроить нормальные рабочие отношения с ним и его братьями.

Мне кажется, что мы с отцом слишком много раз разочаровывали друг друга. Я не допущу, чтобы это случилось снова — не сделаю ничего глупого с парнем, который управляет нашим ранчо. Даже если этот парень оказывается не таким уж плохим человеком. Даже если этот парень чертовски сексуальный, заботливый и способный wobble лучше всех в этом баре. В любом другом месте, в любую другую ночь, я бы увела его домой. Но сегодня я могу только составить ему конкуренцию на танцполе.

Мы танцуем и смеёмся, бар сливается в цветные пятна, пока мы двигаемся в такт музыке. Кэш всё время держит меня в поле зрения — ни разу даже не посмотрев на других.

Я никогда не хочу останавливаться.

Но меня резко накрывает, когда Frisky Whiskey начинают очередную медленную песню. Ноги гудят, глаза жжёт, колени и спина горят огнём. Меня вдруг так разморило, что я бы уснула прямо стоя. Кэш это замечает, потому что кладёт мне руку на спину.

— Готова свалить?

— Я выдохлась. — Я оглядываюсь по сторонам. — Чёрт, а куда делся Уайатт? Он должен был меня подбросить.

— Я тебя подвезу.

Я приподнимаю бровь. Мы были слишком заняты танцами, чтобы много пить — по две бутылки пива на каждого, и последнюю мы допили несколько песен назад, так что я знаю, что он в состоянии вести машину.

Я просто не уверена, в состоянии ли я ехать с ним.

Одна только мысль о том, чтобы сидеть рядом с Кэшем в кабине его пикапа, уже заставляет меня думать о совсем другой поездке. О такой, где не нужны ни одежда, ни сиденья. В моей жизни было немало жарких поцелуев на заднем сиденье. Но целоваться с Кэшем в кузове его пикапа? Эти большие ладони, медленно скользящие по моему телу, сантиметр за сантиметром? Это был бы уже совершенно другой уровень.

Я бы хотела игнорировать эту напряжённую, пульсирующую энергию между нами. Я бы хотела перестать к ней тянуться. Но, чёрт возьми, это слишком приятно.

И мне просто слишком хорошо.

Даже сейчас меня прошибает искрами в том месте, где его пальцы находят зазор между топом и юбкой на моей спине. Мы, конечно, никогда не окажемся голыми вместе. Но сама мысль об этом, этот намёк, игра, в этом есть что-то особенное.

С Палмером всё просто. Никакого напряжения, никаких заигрываний. Просто стук в дверь, и потом… ну, мы просто берёмся за дело. Иногда можем выпить бокал вина перед этим, но я всегда, всегда знаю, чем это закончится.

Честно говоря, именно поэтому это «нечто» между нами так удобно. У меня нет времени или желания играть в угадайку. Но сейчас, рядом с Кэшем, я вдруг понимаю, насколько пресными и механическими были мои встречи с Палмером. Да, секс нормальный.

Но с Кэшем он наверняка был бы лучше.

Я прочищаю горло и спрашиваю:

— Чтобы ты избавился от моего тела на обочине дороги?

Кэш усмехается. Сердце у меня пропускает удар.

— Это было бы глупо. Я бы скормил тебя коровам, естественно.

— Ну, разумеется.

— У вас вообще принято так шутить про расчленёнку? — спрашивает Джон Би. — Немного… мрачновато.

— Только когда мы вместе, — Кэш толкает меня в сторону выхода. — Увидимся утром, Джон Би.

— Ведите себя прилично, — смеётся тот. — И никаких останков в корме для скота, ладно?

Как только мы выходим наружу, меня накрывает плотная, влажная жара.

— Да как, чёрт возьми, здесь до сих пор так душно? — я машу рукой перед лицом.

Кэш всё ещё ухмыляется, выуживая из кармана ключи.

— Повезло тебе, у моего пикапа нет кондиционера.

— Они что, до сих пор выпускают машины без кондиционера?

— О да, мэм. — Он убирает руку с моей спины и дёргает дверцу пассажирского сиденья того самого огромного красного пикапа, который я видела у офиса Гуди в тот роковой день, когда мы читали завещание отца. — Я счастливый обладатель одного из таких.

Я забираюсь в кабину.

— И как ты ещё жив?

— Часто езжу голышом.

— Врёшь!

Он смеётся, и этот звук переворачивает у меня в животе что-то горячее и приятное.

— Вру. К заднице всё прилипает, и потом остаются жуткие следы, как от ковра.

Я прищуриваюсь, оглядывая обивку.

— Фу.

— Ой, да брось, Молли. Я никогда не сидел здесь голым. По крайней мере, на передних сиденьях. Люблю, когда в машине чисто.

У меня соски напрягаются до болезненной чувствительности. Может ли Кэш читать мои мысли?

Что бы он сказал, увидев всё это — задние сиденья, большие ладони?

И вообще, как он умудряется содержать машину в чистоте на ранчо? Наверное, уделяет этому много времени. Не знаю, почему от этой мысли у меня начинает быстрее биться сердце, но это факт.

Кэш захлопывает за мной дверь. Окно уже наполовину открыто, так что в кабине не так уж душно.

Я оглядываюсь. Сердце опять делает кульбит — он не шутил про чистоту.

Пикап старый, но серая обивка выглядит почти новой. Немного потрёпанной, конечно, но ухоженной. На панели торчит кассетный плеер. Передние сиденья — сплошная длинная скамья, неожиданно удобная.

Машина пахнет нагретым солнцем хлопком и свежим воздухом. И чуть-чуть лимоном от выцветшего освежителя, болтающегося на зеркале.

Я пристёгиваюсь и стараюсь не пялиться, когда Кэш садится рядом и вставляет ключ в замок зажигания. Мышцы на его предплечье напрягаются, кожа растягивается.

Двигатель взревел, и от вибрации, пробежавшейся по моим бёдрам, меня скручивает внутри.

Я резко вдыхаю.

Кэш замирает, рука всё ещё на рычаге переключения передач.

— Ты в порядке?

— Ага. Да. Всё отлично.

Просто горю заживо, не обращай внимания.

Он кладёт одну руку на руль и выруливает на дорогу. В кабине раздаётся хруст гравия под шинами. А потом мы мчимся сквозь ночь по дороге, тёмной, как космос. Кэш до конца опускает своё окно, и я делаю то же самое. Ветер бьёт в лицо, растрёпывая волосы. Он бросает на меня взгляд. Красный свет приборной панели очерчивает изгиб его носа, выделяет полноту губ.

— Не слишком?

Я высовываю руку в окно, позволяя ветру играть с ладонью.

— В самый раз.

— Музыку?

— Давай.

Кэш нажимает кнопку на панели, и из колонок раздаётся песня Brooks & Dunn, причём с середины. Звучит негромко, но достаточно, чтобы перекрывать гул ветра из открытых окон.

— Кассеты, — поясняет он, пожимая плечами.

Этот старомодный стиль вождения даже немного очаровывает. Я негромко подпеваю, пока ветер охлаждает кожу и отбрасывает волосы назад.

Поворачиваюсь и ловлю взгляд Кэша.

— Что? — Я придерживаю волосы одной рукой.

Он качает головой, снова сосредотачиваясь на дороге.

— Ничего. Просто ты выглядишь, как твой отец, когда сидишь вот так.

Сердце сжимается.

— Правда? Чем?

— Он тоже высовывал руку в окно. Только ещё и пел намного громче.

Я усмехаюсь.

— Голос мне достался от мамы. Ты не хочешь слышать, как я пою.

— Я уже слышал тебя в Рэттлер.

— Но не сбежал.

— Это не значит, что не хотелось.

Он улыбается, глаза тёплые, светлые. Чёрт, как может существовать кто-то настолько красивый?

— У твоего отца и правда был хороший голос.

— Я помню, да. Он любил музыку.

— Ты тоже. Вы с ним похожи. Теперь я это вижу.

Это комплимент. Такой, от которого у меня сдавливает грудь.

Кэш снова даёт мне шанс. И я хочу знать почему. Хочу задать вопрос, который крутится у меня в голове с самого момента нашей встречи.

— Почему ты не приехал на похороны? — спрашиваю я. — Ты говоришь, что вы с папой и все на ранчо были близки. Но из Хартсвилла никто так и не появился.

Кэш резко вдыхает.

— Нас не позвали.

Меня словно ударяют в живот.

— Что? Этого не может быть. Мама сказала, что пригласила всех, кого знал папа.

— Она нас не приглашала.

— Ты уверен? Может, письмо потерялось на почте…

— Никто не получил ничего, Молли. — Он меняет хват на руле. — Я знаю, потому что сам звонил твоей маме, когда она отправила тех людей за телом твоего отца, чтобы привезти его в Даллас.

— Ты звонил маме?

— Гаррет никогда не жил в Далласе. Он упоминал его только потому, что там были ты и твоя мама. Я знал, что он бы не захотел быть похороненным там, поэтому связался с Обри, чтобы сказать ей это.

Слюна становится густой, липкой.

— И что она сказала?

— Ничего хорошего. — Кэш коротко смеётся, но в этом звуке нет веселья. — Когда стало ясно, что она не собирается менять место похорон, я попросил её прислать информацию, чтобы мы могли прийти. Она сказала, что церемония только для семьи, и попросила больше ей не звонить.

Теперь мне точно хочется вытошнить. Я хочу возразить, обвинить Кэша во лжи. Но если быть честной, это очень похоже на маму. Может, она пыталась защитить меня? А может, просто хотела в последний раз напакостить отцу? Какими бы ни были её причины, это было подло. Она задела этих людей. Я вижу это сейчас, потому что Кэш с трудом сглатывает.

— Должно быть, это было ужасно для вас, — выдавливаю я. — Прости, Кэш. Я всё гадала, почему никто с ранчо не приехал. Мама сказала, что известила друзей папы, но…

Он пожимает плечами.

— Мы провели свою церемонию. Простую, без излишеств. Но мне казалось, что всем нужно закрыть этот вопрос, так что я всё организовал.

Всегда лидер. Всегда заботливый. У меня в горле застревает ком, размером с Луну.

— И ты не злишься из-за этого?

— Я злюсь. — Он смотрит в окно. — Чёртовски злюсь, Молли. Но в какой-то момент нужно отпустить, иначе это сожрёт тебя изнутри.

Я это чувствую.

Боже, как же я это чувствую.

— Я тоже злюсь. В основном на себя.

Это привлекает его внимание. Он смотрит на меня — в его взгляде мягкость, боль, всё такое искреннее и живое, что у меня перехватывает дыхание.

— Почему?

Я опускаю глаза на колени, теребя торчащую нитку на юбке.

— Я должна была догадаться, что мама что-то затевает. Чувствую, что мне следовало… не знаю… перепроверить список гостей или что-то в этом роде.

— Ты не знала, Молли.

— Думаю, какая-то часть меня всё же знала. — Теперь моя очередь сглотнуть. — Мама никогда не говорила о папе ничего хорошего. И ты, наверное, заметил, но мы с отцом не особо ладили. Мне кажется… возможно, я была так зла на всех, включая себя, что просто закрыла на это глаза. Мне грустно, что папы больше нет. Но в основном я была, и остаюсь, злой.

Это, конечно, признание.

Пауза.

А потом Кэш говорит:

— Мне как-то терапевт сказал, что у некоторых людей печаль проявляется как злость.

Я смеюсь — скорее, чтобы не разрыдаться.

— Ты был на терапии?

— Конечно. А как ты думаешь, почему я такой обворожительный, уравновешенный маяк гармонии и эмоциональной зрелости?

Теперь я смеюсь по-настоящему.

— Ты полон сюрпризов, это точно.

— Можно спросить, что случилось? — Кэш снова делает этот жест — меняет положение руки на руле. — Между тобой и Гарретом?

Я глубоко выдыхаю и откидываюсь на спинку сиденья.

— Вкратце? Мои родители прошли через ужасный развод. Не потому что кто-то изменил или что-то в этом роде. Но, думаю, маме было очень больно из-за того, что папа не поехал за нами в Даллас. Он не выбрал её, понимаешь? И меня тоже.

Они должны были разделить опеку, но отец так и не забрал меня обратно на ранчо и почти не приезжал в Даллас.

— Это может разбить сердце кому угодно.

Я с трудом сглатываю.

— Моё разбило.

— Прости, Молли.

— Спасибо. — Я выдавливаю натянутую улыбку. — Папа любил жизнь на ранчо, но мама очень страдала. Говорила, что чувствует себя, как на необитаемом острове. Думаю, она скучала по семье и друзьям в Далласе.

Кэш кивает.

— Это справедливо. Ранчо подходит не каждому. Тут нужен особый склад характера, чтобы справляться со всеми трудностями.

— Она умоляла его переехать с нами. Но, видимо, он слишком сильно любил ранчо, чтобы оставить его, так что остался. Мама говорит, что больше не злится, но иногда мне кажется, что она никогда не простит отца за то, что он не погнался за ней. А я долго злилась на него за то, что он не погнался за мной.

Кэш переваривает мои слова. Мне нравится, что он не заполняет паузу пустыми фразами про горе и отношения. Если есть что-то, чего Кэш не делает, так это бессмысленные разговоры.

— Вы с отцом часто общались, когда ты была маленькой? — спрашивает он.

Я покачиваю головой.

— Время от времени. Иногда он приезжал, обычно по делам. Мы могли сходить поужинать или что-то в этом роде, но не больше. Я знаю, мама не хотела, чтобы я ездила на ранчо одна. Думаю, со временем… — я пожимаю плечами. — Он просто перестал пытаться, может быть? Кто знает. Но меня это бесило, а мама, вместо того чтобы помочь мне справиться, только подливала масла в огонь, потому что она тоже злилась. Я ненавидела его, потому что она его ненавидела, понимаешь? Мне было её жалко.

— Воспитывать ребёнка одной — непросто.

— Вот именно. Так что когда у меня добавились подростковые загоны, я, кажется, просто сорвалась. Перестала отвечать на звонки отца. Когда он приезжал, отказывалась с ним разговаривать. И наши отношения так и не оправились.

— Это тяжело, — хрипло говорит Кэш.

Я моргаю, прогоняя слёзы.

— Теперь я жалею об этом. К тому моменту, как я закончила школу, мы с папой стали просто чужими.

— Тебе сейчас сколько?

— Двадцать шесть. А что?

Кэш бросает на меня взгляд.

— Когда твой отец перестал звонить, это было как раз тогда, когда он взял нас с братьями под своё крыло.

Я замираю.

— Это не оправдание, но… да, он был очень занят.

Я снова моргаю. Внутри всё смешивается в клубок из эмоций. Облегчение? Облегчение от того, что отец исчез не потому, что я сделала что-то не так, а потому, что взял на себя заботу о пятерых осиротевших мальчишках и был по уши в делах?

Или мне больно от того, что он выбрал их, а не меня?

Потому что, чёрт возьми, осознание того, что он любил их каждый день, что был рядом с ними так, как никогда не был рядом со мной, пронзает меня, как нож.

Неудивительно, что я столько лет злилась.

На самом деле, я всегда чувствовала не злость, а боль — из-за того, что большую часть моей жизни отец заставлял меня чувствовать себя ненужной.

Я понимаю, что он не хотел этого намеренно. Теперь понимаю.

Но это было так.

И от осознания, что другим он дал ту любовь, в которой отказывал мне, всё равно становится невыносимо больно.

— Я знаю, что это много информации для размышлений, — продолжает Кэш, будто снова читая мои мысли. — Но, может, стоит это обдумать.

Я киваю, ветер смахивает слёзы с моих висков.

— Я рада, что он был хорош с вами. Правда.

— Но?

— Но что?

— Будь честной.

Я бросаю на него взгляд.

— Зачем? Чтобы ты ещё больше меня ненавидел?

— Чтобы ты могла выговориться. Что бы это ни было, Молли, не дай этому разъесть тебя изнутри.

У меня переворачивается сердце. Я смотрю ему в глаза.

Во-первых, мне не кажется или Кэш постоянно произносит моё имя? Моё настоящее имя. И мне это нравится. Слишком нравится.

А во-вторых, почему бы и нет? Скорее всего, я скоро вернусь в Даллас и больше никогда его не увижу. Что мне терять, если он подумает обо мне хуже?

Может, именно поэтому я выпаливаю:

— Но я хотела, чтобы он был добр и ко мне тоже. Хотела быть доброй с ним, пока была возможность. Хотела… — Чёрт, ну уж раз начала. — Ну, мама у меня та ещё… штучка. Хотела бы я не позволять ей так сильно влиять на моё мнение об отце.

Глаза Кэша возвращаются на дорогу.

Мы замолкаем. Щёки горят, но ком в горле начинает потихоньку рассасываться. Ирония в том, что правда и правда помогает.

— Твоя мама — это твоя мама, — говорит он наконец. — Она тебя вырастила. Естественно, ты встала на её сторону. Дай себе поблажку.

— А ты бы дал? — я скрещиваю руки. — Дал бы себе поблажку, если бы непоправимо испортил отношения со своим отцом?

Он раздумывает.

— Я пару раз говорил твоему отцу об этом. Ладно, больше чем пару раз. Всё то, что я не успел сказать своим родителям, я сказал ему. — Кэш глубоко вздыхает. — Я говорил ему, что он пожалеет, если не попытается быть ближе к тебе.

Мой живот скручивает узлом.

— Правда?

— Чёрт возьми, да. Может, ты облажалась, но он был родителем. Взрослым. Он должен был знать лучше. Я любил Гаррета, не пойми меня неправильно. Но он был ужасно упрямым. Я знал, что о многом сожалею, и знал, что он тоже будет. Поэтому и сказал ему.

— И что он ответил?

Кэш делает долгий вдох и выдыхает.

— Что уже слишком поздно исправлять ошибки. Говорил, что после вашего отъезда был подавлен и не знал, что делать. Что понимал, что твоя мама несчастна. И думал, что дело не только в ранчо, а в том, что она была несчастлива с ним. Он не хотел причинять ей больше боли, преследуя её в её новой жизни.

— Но так он причинил ещё больше боли, просто не сделав ничего, — хриплю я.

— Я понимаю.

Он кивает.

— Насчёт тебя он говорил, что не хотел забирать тебя у мамы. Знал, что Обри нужна ты, а тебе нужна она.

— Мне он тоже был нужен.

— Я ему так и сказал. Я думаю, он это понял, но чувствовал, что уже слишком всё испортил, чтобы исправить.

— Я не оправдываю его…

— Я знаю. Но ему было паршиво из-за этого, Молли. Клянусь жизнью, Гаррет умер, любя тебя больше всего на свете.

Я просто смотрю на него, глаза наполняются слезами.

— Кэш.

— Ммм?

— Можно тебя обнять?

Он смеётся.

— А я думал, ты хочешь меня убить?

— Это я тоже могу. — Я всхлипываю. — Но… спасибо.

— За что?

— За то, что заступился за меня.

— Если бы я знал тебя, я бы этого не сделал, — ухмыляется он.

Я пихаю его в плечо.

— Только я начала тебя терпеть.

— Видишь? — Он снова встречается со мной взглядом, на губах ухмылка. — Очаровательный и эмоционально зрелый, как чёрт знает что. Пожалуйста, не благодари.

И только теперь я понимаю — живот у меня больше не болит.