Кэш

Глава 2

Кэш

Подними шум

Пульс грохочет в ушах, я смотрю на пустой дверной проём. В животе зарождается глухое ощущение тревоги.

Что, чёрт возьми, только что произошло? И почему я до сих пор чувствую запах духов этой городской принцессы, хотя она уже ушла?

— Ты серьёзно. — Я поворачиваюсь к Гуди. — Гарретт оставил ей ранчо.

Гуди кивает, закрывая картонную папку.

— Так сказано в завещании, да.

— Значит, нам конец.

— Ты не можешь этого знать.

— Могу. Если бы он оставил ранчо мне… — У меня перехватывает голос. Я отвожу взгляд, постукивая кулаком по столу. — Я бы позаботился о нём. О людях. О земле. О животных. А если она за всё отвечает, всему этому крышка.

— Ты не можешь этого знать, — повторяет Гуди. Она расстёгивает небольшую сумку рядом с папкой.

— Она была в розовых ковбойских сапогах, Гуди, — морщусь я. — Лакированных. Новых.

— Возможно. Но давай дадим всему утихнуть, а потом посмотрим, что будет. Нам нужно уважать волю Гарретта.

Я поднимаюсь на ноги, хватаю шляпу.

— Я уважаю Гарретта больше, чем кого-либо. Вот почему я не позволю этому случиться.

— Он всё-таки кое-что тебе оставил.

— И что же?

Она копается в сумке и протягивает мне ключ.

— Запираемый ящик. Он в «Лоунстаре».

Лоунстар Банк & Траст — единственный банк в Хартсвилле с филиалом.

Глядя на ключ, я ощущаю, как у меня скручивает грудь. Чем, чёрт возьми, думал Гарретт, когда писал это завещание?

— Ты знаешь, что там внутри?

Гуди качает головой.

— Единственное, что он мне сказал — это очень дорого для него. Он не хотел рисковать и поэтому отнёс это в банк.

Я морщусь, ещё больше сбитый с толку. Гарретт никогда не был сентиментальным. Совсем. Он точно не был из тех, кто хранит семейные реликвии, не говоря уже о том, чтобы запирать их в банковский ящик.

Так, может, он положил туда деньги? Украшения? Оружие? Но и это не слишком похоже на него.

Как бы то ни было, это явно не то, что мне нужно — не ранчо.

— Я посмотрю, что там. — Я прячу ключ в карман. — Спасибо, Гуди. Передай Таллуле привет.

Гуди тепло улыбается.

— Она скучает по тебе в «Рэттлере», знаешь ли.

Раньше я каждую пятницу заходил в этот знаменитый бар в Хартсвилле, пока не угодил в больницу из-за несчастного случая на линейных танцах шесть лет назад. Из-за сотрясения я неделями не мог работать на ранчо, и за это время там всё пошло под откос. Я не могу позволить себе, чтобы такое повторилось.

Я чувствую ноющую боль в коленях и ступнях, пока иду по коридору и выхожу за дверь. Я на ногах с трёх утра, а в седле был уже в половине пятого. Я так устал, что мог бы свалиться прямо сейчас, но у меня нет такой роскоши. Особенно после того, как все мои планы на будущее семьи полетели к чёрту.

Я резко останавливаюсь, увидев навороченный внедорожник, припаркованный рядом с моим пикапом.

Этого авто здесь не было, когда я заглянул в аптеку перед визитом в офис Гуди.

Эта машина принадлежит Молли, без сомнений. В Хартсвилле люди ездят на практичных машинах. На таких, которые не требуют колоссальных затрат на шины по полтысячи долларов и ремонт, стоящий как крыло от самолёта.

Этот Рэндж Ровер такой же блестящий и нелепый, как его хозяйка.

Обходя капот своего Форда, я натягиваю шляпу на голову и сдерживаю желание закатить глаза от звука мощного двигателя внедорожника.

Молли, конечно, включила кондиционер на полную катушку. Такая принцесса, как она, завянет без прохлады.

Она приехала на нём на похороны? Те, на которые никто из нас — людей, которые знали Гарретта лучше всех, не был приглашён?

Белый внедорожник покрыт пылью после дороги из Далласа, но всё равно видно, что он новенький.

Он ещё и огромный, будто предназначен для покорения горных вершин, а не для блуждания по парковкам торговых центров в богатых пригородах. Эта штука стоит никак не меньше сотни тысяч.

Единственная шестизначная сумма, которую я когда-либо видел, была в выписке из Лоунстар Банк & Траст после смерти родителей. В ней значился размер ипотечного кредита, который они взяли, чтобы покрыть убытки ранчо после падения цен на говядину в 2010 году.

Я до сих пор выплачиваю этот грёбаный долг.

С другой стороны, оплачивая этот счёт, мы держимся за ранчо Риверс ещё один год. И мои братья, и я смогли это сделать только благодаря Гарретту Лаку.

Он не был идеален. Но он был добр ко мне, когда никто другой не был, и всегда держал своё слово. Это на него не похоже — говорить одно, а делать другое.

Ещё менее похоже на него — оставить дело всей своей жизни избалованной девчонке с чувством собственной важности размером с её грёбаный рот.

Но вот мы здесь.

Я скучаю по Гарретту. Чёрт, как же сильно. Он был тем отцом, который мне был нужен последние десять лет. Что, чёрт возьми, мне теперь без него делать?

Сейчас мне остаётся только молиться, чтобы грузовик, который мой отец купил с рук ещё в девяносто шестом, пережил ещё один сезон отёла.

Опустив голову, я выуживаю ключи из кармана и отмыкаю водительскую дверь. Мне не хочется видеть Молли так же, как и ей — видеть меня. Даже если я не мог оторвать от неё глаз в офисе Гуди.

У меня неприятно сжимается живот при воспоминании о её взгляде. Те же тёмно-карие, глубоко посаженные глаза, что и у её отца. Выразительные.

Я сжимаю хромированную ручку двери, и вдруг тело становится тяжёлым, словно налитым свинцом.

Эта боль… она должна, наконец, отпустить меня. На мне слишком много людей завязано, я не могу позволить себе продолжать ходить сломленным.

Я уже нажимаю на кнопку замка, когда слышу тихий, приглушённый стон.

Обернувшись, я смотрю в окно пассажирского сиденья Ровера и вижу, как Городская Девочка склонилась над рулём.

Мой живот снова сжимается, когда я замечаю, как у неё вздрагивает спина в такт глубоким, судорожным всхлипам.

Она плачет так громко, что я слышу её сквозь гул работающего двигателя.

На миг мне становится её жаль. Я знаю, каково это — терять родителя, и никому не пожелал бы пережить такое. Даже ей.

Но потом я вспоминаю, что она почти не знала своего отца. Вспоминаю тот грустный взгляд, который появлялся у Гарретта, когда он говорил о ней. Вспоминаю звонки от адвокатов, которые сообщили нам, что забирают его тело, чтобы перевезти в Даллас. В город, в котором он не прожил ни дня.

Внезапно над её рыданиями раздаётся голос.

Громкая связь. Кто-то говорит через динамики Ровера.

— Убирайся из этой дыры и возвращайся домой, — звучит женский голос. — Эти деньги принадлежат тебе, милая, и я позабочусь, чтобы ты их получила. Во что бы то ни стало.

— Я не понимаю, — отвечает Молли. — Зачем заставлять меня вот так за них бороться?

— Твой отец… он всегда был таким чертовски упрямым.

— Это ещё мягко сказано.

Я залезаю в кабину своего грузовика и завожу двигатель. Сжимаю руль так сильно, что костяшки белеют. На спине уже липкая от пота рубашка.

Молли не убивается горем из-за смерти отца. Её убивает то, что она не получила свои деньги. Для неё Гарретт был всего лишь банкоматом. Для меня — он был всем. Тем отцом, которого я потерял. Наставником, который мне был нужен. Другом, который держал меня на плаву, когда я захлёбывался в своём горе.

Потеря Гарретта теперь может означать и потерю всего остального. Нашего образа жизни. Земли, которой наша семья владеет уже пять… нет, шесть поколений, если считать мою племянницу Эллу, родившуюся несколько лет назад.

Я только что потерял всё, а эта избалованная городская принцесса рыдает из-за того, что ей придётся подождать целый год, чтобы получить свои миллионы.

И при этом называет человека, который спас меня и мою семью, «трудным».

Молли, конечно, красива.

Любой, у кого есть глаза и хоть какое-то чувство, увидит это.

Но нет ничего, что отталкивает меня сильнее, чем такие, как она. Эта небрежность. Это чувство, будто ей всё причитается.

Я резко дёргаю рычаг коробки передач, ставлю грузовик на задний ход и выруливаю с парковки.

Краем глаза вижу, как в Ровере поднимается её голова. Даже через тонированные стёкла видно, насколько заплаканное у неё лицо. В груди что-то неприятно сворачивается. Я игнорирую это и давлю на газ.

Молли Лак — не моя проблема.

Моя проблема — как мне прокормить семью и удержать нас всех вместе, не предав память Гарретта и его дело.

В моём грузовике нет кондиционера, так что я опускаю окно до конца. Жаркий, влажный воздух бьёт мне в лицо. Я поднимаю взгляд к небу — один сплошной серый туман. Нам нужен дождь, но не похоже, что он будет сегодня.

Если бы Гарретт был жив, в это время мы бы уже были в вездеходе. В такую жару в седле сидеть не обязательно. Скорее всего, где-то у излучины Колорадо, что отмечает западную границу ранчо Лаки. Наверное, наблюдали бы за дикой природой. Или закинули удочки в тени.

Гарретт любил эту реку. Почти так же сильно, как охоту, кантри девяностых и крепкий пряный коктейль Ранчо Вотер.

Но больше всего он любил дочь, о которой так часто говорил, но которая так ни разу и не приехала к нему.

Какого чёрта он говорил мне, что оставит ранчо Лаки мне, если в завещании написано другое?

Мы постоянно обсуждали будущее ранчо. Он был одержим этим местом. Как и я — для нас с ним работа на земле была в крови.

Его дед купил первые четыре тысячи гектаров, которые позже стали ранчо Лаки, ещё в начале двадцатого века. С тех пор эта земля всегда оставалась в семье Лаков.

Гарретт взял меня под своё крыло, когда мне было девятнадцать, сразу после смерти родителей. Я бросил колледж, чтобы заботиться о четырёх младших братьях и управлять нашим семейным ранчо. Гарретт помог мне поставить всё на ноги. Хотя это означало, что нам пришлось продать всех быков и каждую лишнюю покрышку от трактора, чтобы расплатиться с долгами родителей.

Я поклялся, что однажды верну ранчо Риверс его прежнюю славу. Но в то время всё сводилось к одному — выжить.

Когда на нашем ранчо уже ничего не осталось, Гарретт нанял нас работать на своём. Платил честно, плюс дал нам крышу над головой. Мы не могли позволить себе содержать дом на ранчо Риверс так что возможность поселиться в удобных рабочих домиках, которые он построил на своей земле, позволила нам сдавать наше детство в аренду, хоть какие-то деньги.

Он помог мне научить братьев всему, что они должны были знать о скотоводстве. А работа на таком успешном и крепко стоящем на ногах хозяйстве, как у Гарретта, дала нам бесценный опыт.

Я часто задавался вопросом, почему он был так добр к нам — к этой кучке оборванцев, оставшихся без родителей. Он был богат. Успешен. Не обязан был никому помогать.

Но, думаю, мы спасали его от одиночества.

Он и его жена, Обри — мать Молли, развелись задолго до того, как я появился в его жизни. И она увезла Молли обратно в свой родной Даллас.

Но, как и мой отец, Гарретт в душе всегда был семейным человеком. И со временем, кажется, мы стали его семьёй.

Мы с братьями работали не покладая рук. Мы любили эту землю, как свою. Мы ели за одним столом с Гарреттом, уплетая стряпню Пэтси так, будто этот ужин мог стать для нас последним.

Он любил нас. Так же, как мы любили его.

Но даже тогда я не ожидал, что однажды он повернётся ко мне и скажет:

— Ну что, как насчёт того, чтобы взять ранчо в свои руки, когда меня не станет? Никого лучше тебя не найти.

В горле встаёт ком.

Я сбавляю скорость, подъезжая к банку Лоунстар, и наклоняюсь, чтобы взглянуть через пассажирское окно на стеклянные двери.

Внутри горит свет, но на двери висит табличка.

Мне даже не нужно её читать, чтобы понять, что управляющий, Харли, сейчас «занимается делами и вернётся утром».

Иными словами, клиентов сегодня было мало, так что он распустил персонал и умчался кататься на вездеходе где-то у ручья Старраш.

Значит, с ящиком разберусь в другой раз.

Пот катится в глаза, пока я выезжаю за город.

Я резко выворачиваю руль, объезжая выбоину, а потом снова сбавляю скорость, замечая знакомую фигуру впереди. Только мой брат мог додуматься ездить в такую жару верхом. И только если у него есть деньги, которые он выиграл в еженедельной покерной игре.

Вытирая глаза краем рубашки, я высовываю голову в окно.

— Скажи, что ты содрал все до копейки с какого-нибудь богатого засранца.

Услышав меня, Уайатт поворачивает голову и ухмыляется сверху, с седла.

— Ты единственный богатый засранец, который тут остался. Каково оно, быть владельцем ранчо Лаки?

Я прищуриваюсь, глядя на него.

Проходит несколько секунд.

Он хмурится, натягивая поводья.

— Чёрт.

— Ага.

— Что случилось?

— Без понятия. Может, Гарретт просто не успел обновить завещание? Не думаю, что он стал бы мне лгать.

— Он бы никому не солгал.

— Ранчо переходит Молли Лак. Всё — хозяйство, фонд.

Глаза Уайатта расширяются.

— Она тут ни разу не была.

— Я знаю.

— Она его продаст.

— Я знаю.

Уайатт смотрит вдаль, на холмы, дрожащие в зное.

— Кэш…

— Я что-нибудь придумаю. У меня есть идеи.

Брат бросает на меня сомнительный взгляд.

— Нет у тебя никаких идей.

— Я могу…

— Ты не можешь делать всё сам, Кэш. Дай нам помочь. Мы что-нибудь придумаем — ты, я, парни. Пэтси, Джон Би. В Вегасе будет покерный турнир…

— Ты знаешь, что я не могу отпустить тебя надолго, когда нам сено убирать.

— Элла теперь ходит в детский сад три раза в неделю по утрам. Сойер сможет чаще приезжать.

Элла — трёхлетняя дочь моего младшего брата Сойера. Очаровательная девчонка и всеобщая любимица на ранчо.

Я выдыхаю, чувствуя, как пот скатывается по вискам. Внутри моего грузовика — как в духовке без воздуха.

— Молли придётся жить на ранчо год. Играть в хозяйку. Только так она сможет получить деньги. Так написано в завещании Гарретта.

Уайатт смотрит на меня, не веря своим ушам.

— Это вообще не имеет никакого смысла.

— Да уж. Гарретт и Молли почти не общались, это правда, но если бы она когда-нибудь проявила интерес к ранчо, он бы мне сказал. Она бы приехала, понимаешь? А оставить её главной… — Я качаю головой. — Это кажется безрассудным.

— Гарретт не был безрассудным.

— Именно. У меня такое чувство, будто он пытается нам что-то сказать.

Как и этот ящик в банке.

Решаю пока не рассказывать брату о ключе в кармане. Не хочу давать ложные надежды. Сначала разберусь, с чем имею дело.

— Может быть, — пожимает плечами Уайатт. — А может, он просто хотел, чтобы ранчо осталось в семье.

Мы и есть его семья. В этом я уверен.

До того, как он пообещал мне ранчо, я никогда не думал, что получу от него хоть цент, кроме той зарплаты, что он мне платил.

Я вообще ни от кого ничего не жду. Ожидания ведут к надежде, а надежда — к разочарованию.

Наверное, именно это больше всего меня бесит в Молли — она ведёт себя так, будто мир ей что-то должен.

Я не буду на неё работать.

Но есть ли у меня выбор?

Что, если она действительно приедет сюда жить?

Да, я управляющий. Это значит, что я принимаю решения практически по всем вопросам, касающимся хозяйства. Я руковожу штатом из пятидесяти человек, занимаюсь бюджетами, ремонтом, техническим обслуживанием оборудования, отёлом, ветеринарными программами, слежу за сотнями тысяч гектаров земли.

Я умею делать работу.

Но в конечном итоге владелец ранчо Лаки — тот, кто подписывает мои чеки. И зарплаты всего персонала.

Я до боли прикусываю внутреннюю сторону щеки.

Если этим человеком станет Молли, нам действительно конец. Её чувство собственного превосходства сделает её невыносимой начальницей. Но что ещё хуже — она понятия не имеет, что, чёрт возьми, делать.

Не забудем, что она продаст ранчо, как только сможет. И что тогда с нами будет? Окажемся в руках какого-нибудь миллиардера с ковбойскими замашками?

— У меня есть восемь сотен баксов. — Уайатт похлопывает по потертым кожаным сумкам на седле. — Не планировал нести их в банк, но могу положить на счёт, если это поможет? Это должно дать нам немного времени…

— Харли снова закрыл Лоунстар раньше времени. Но вообще, Уайатт, тебе не стоит разъезжать с такой суммой на руках.

Он бросает взгляд через плечо на дробовик Beretta, закрепленный за седлом.

— Всё будет в порядке.

Гарретт подарил ему это ружьё на двадцатилетие. Не помню, чтобы с тех пор мой брат где-то появлялся без него. Возможно, поэтому он и стреляет так метко. Что, впрочем, полезно, учитывая, что Уайатт ведёт подпольные покерные игры в подвале Рэттлера.

— Аренда дома покроет счета в этом месяце. Оставь эти восемь сотен на чёрный день.

Уайатт поднимает взгляд к небу.

— И не видно, чтобы такие дни собирались.

Жара изматывает меня. Я отпускаю тормоз.

— Ты смог починить колесо на пресс-подборщике?

— Дюк залатал дыру, да. Это был гвоздь. Заодно поменял масло в тракторе.

— А скашивание…

— Всё сделали. Ах да, Джон Би и Салли как раз приезжали, когда я уезжал посмотреть на тех четырёх коров, о которых мы переживали. Салли думает, что это просто вирус. Думаю, они уже почти закончили осмотр.

— Хорошая работа. Тогда увидимся за ужином.

Уайатт улыбается.

— Пэтси готовит свой пастуший пирог. Видишь? Не всё так плохо.

Почти, думаю я, нажимая на газ.

Выжженный солнцем асфальт мерцает в зное. Мне не хватает воздуха. В горле ком, пульс барабанит. Я включаю радио и выкручиваю громкость на максимум. Сердце перестаёт бешено колотиться, когда в динамиках звучат первые ноты My Maria.

Чёрт, я люблю Brooks & Dunn. Гарретт познакомил меня с их первым альбомом Brand New Man, и с тех пор я их слушаю.

На ранчо меня ждёт куча дел.

Поговорить с Джоном Би— Джоном Бьюргаром, если по полному имени, насчёт этих коров. Проверить забор, который наши работники должны были починить на юго-восточном пастбище. Позвонить механику, чтобы записаться на техобслуживание кормовозов. Напомнить кузнецу про встречу завтра. Он вечно путает даты.

Райдер утром жаловался на горло. Не подцепил ли он ангину от Эллы? Мы уже который раз передаём эту заразу друг другу.

Может, из-за всех этих дел я и проезжаю мимо ухоженного въезда на ранчо Лаки, где узловатые дубы отбрасывают спасительную тень на сочную зелень кустарника.

Мне нужно перевести дух. Дать себе время подумать. Я всё жду, когда тревога утихнет, когда я перестану чувствовать себя так, будто меня затягивает в водоворот.

Гарретта не стало несколько месяцев назад.

Я, по крайней мере, уже должен бы спать больше пары часов за ночь.

Но я боюсь, что если остановлюсь, перестану что-то делать для всех и каждого — снова случится что-то плохое.

Я трачу бензин впустую, но если прямо сейчас снова окунусь в хаос, разлечусь на куски. А последнее, что всем нужно — это управляющий, брат, который не способен делать свою работу.

Музыка орёт в колонках. Я еду ещё минут десять, пока не появляется знакомая грунтовая дорога. Земля вокруг потрескалась и выжжена добела, её серо-коричневый оттенок делает дыхание тяжелым. Ржавые кованые ворота над дорогой: Ранчо Риверс 1904.

Когда-то эта земля была ухоженной.

Да, не такой зелёной, как Лаки — немногие ранчо могут сравниться с ним. Гарретт серьёзно относился к своему долгу перед землёй. Мы вместе работали с экологами, чтобы сделать ранчо убежищем для дикой природы.

Я бы хотел сделать то же самое с Риверс. Но такие проекты требуют времени. И денег. Много-много денег. Денег, которые я думал получить сегодня.

Помимо животноводства и добычи нефти ранчо Лаки приносит огромную прибыль.

Даже если Молли получила все финансовые активы Гарретта, ранчо зарабатывает столько, что мне хватило бы с лихвой, чтобы вдохнуть новую жизнь в Риверс.

Это была бы умная инвестиция: объединение двух ранчо позволило бы добавить новые источники дохода. Я мог бы увеличить поголовье скота, расширить нефтедобычу. Включить в дело гостиничный бизнес — может, переделать дом моего детства в площадку для мероприятий или небольшой гостиничный комплекс. Открыть охотничий лагерь, который можно было бы сдавать в аренду или использовать для школьных программ по изучению дикой природы.

Проект огромный, но достойный.

Он принёс бы доход не только нам, но и всему сообществу. Превратил бы Хартсвилл в место, куда приезжают охотники, туристы на выходные, молодожёны.

Вместо этого все эти деньги идут в карман Молли.

И на что она их потратит? На новый Рэндж Ровер? На ещё одну пару блестящих ковбойских сапог, которые и дня не продержатся на настоящем ранчо?

Я сворачиваю на дорогу, морщась, когда грузовик подпрыгивает на ухабе. Этого раньше не было.

Слева простирается пустующее пастбище. Ограждение, давно оставленное на милость природы, провисло в нескольких местах.

Меня накрывает воспоминание: отец помогает мне натянуть рабочие перчатки, прежде чем присесть рядом у этого самого забора. Он учил меня чинить его. Рано утром. Весна. Яркое солнце. Достаточно тепло, чтобы оставить Дюка в детском кресле на заднем сиденье этого самого грузовика, с опущенными окнами.

Я слышу, как он напевает себе под нос, а отец терпеливо помогает мне копать глубокую яму в земле, размякшей от обильных дождей. Я никогда не забуду, как гордился собой, когда заборный столб встал на место, и как отец сжал мне плечо.

— Вот это работа, сын. Отличная работа.

Дюк начал капризничать, так что мы вернулись в дом. Мама приготовила нам обед, от которого можно было лопнуть: бургер с расплавленным сыром, домашние чипсы из батата, запеканку с брокколи. Всё это залили приторно-сладким лимонадом. А на десерт — ну конечно же, техасский шоколадный пирог. Я почти уверен, что мы с братьями съели его целиком. Райдер так вымазался глазурью, что мама вывела его во двор и смыла всё с него из шланга. Потом она включила разбрызгиватель, и мы носились вокруг него, как малолетние психи.

Это было хорошее время. Лучшее. И от этого ещё больнее осознавать, что оно ушло навсегда. Как и Гарретт.

Я убавляю музыку и делаю круг по ранчо. Дом выглядит нормально, но всё остальное — в таком же состоянии, как забор. Крыша сеновала исчезла после торнадо пять лет назад. Система орошения вышла из строя давным-давно. Теперь все пастбища, мимо которых я проезжаю, стоят голые.

Я так хочу создать новые воспоминания здесь. Сохранить память о родителях. Отдать дань их труду. Сделать это место таким, где мои братья смогут развиваться и чувствовать себя в безопасности. Иногда, по ночам, я даже ловлю себя на том, что представляю, как растил бы здесь свою семью. Рядом с братьями и их семьями. Жизнь на ранчо никогда не была лёгкой. Но это было волшебное место для ребёнка.

Я с трудом сглатываю, разворачиваюсь и выезжаю обратно на главную дорогу. Понятия не имею, что буду делать. Но будь я проклят, если какая-то зазнавшаяся городская принцесса встанет у меня на пути, когда я пытаюсь дать своей семье жизнь, которой они заслуживают.

Она хочет войны? Я ей её устрою. У меня ещё есть силы для борьбы.

Борьба — это всё, что у меня осталось.