Кэш

Глава 18

Кэш

В ловушке

Что там говорят британцы? Сохраняйте спокойствие и продолжайте?

Я стараюсь изо всех сил следовать этому принципу, направляясь на кухню. Ровные, уверенные шаги.

Ровное, уверенное сердцебиение.

Только вот оно ни черта не ровное. И уж точно не уверенное. Пульс грохочет по телу, словно ударная волна, каждый удар — напоминание о том, что прямо сейчас в моей ванной раздевается Молли Лак.

Я наливаю себе стакан воды и залпом выпиваю. Пот стекает по шее и спине. Вздрагиваю, когда слышу глухой звук.

— Прости! — окликает Молли. — Это просто мои ботинки.

Косившись на бутылку текилы у холодильника, я думаю, не сделать ли мне глоток. Или три. Почти четыре часа. Вполне себе ближе к пяти, верно?

Неправильно думать о том, как Молли выглядит, снимая одежду. Совсем неправильно представлять, как она сбрасывает джинсы, как ткань соскальзывает на пол вместе с трусиками.

Она ведь только что рыдала в амбаре, черт возьми. Бедняжка совсем разбита. Мне нужно позаботиться о том, чтобы с ней все было в порядке.

А вот хвататься за текилу, открывать дверь в ванную и…

Нет. Нет, нет. Даже думать об этом не буду.

Так что я глотаю воду и жду, когда это напряжение в теле ослабнет.

Молли сегодня работала на износ. Слишком сильно. Я не должен был позволять ей снова выходить в амбар после обеда. Но позволил. И чувствую себя дерьмово, что не заметил раньше, как ей тяжело.

Вот почему я привел ее сюда. Конечно, мог бы просто отвезти в Новый дом. Молли взрослая женщина. Она может сама о себе позаботиться.

А что, если я хочу позаботиться о ней?

Даже закаленные работники ранчо временами ощущают боль в мышцах. Это всегда неприятно. А у Молли все болит так, что одними таблетками тут не обойтись.

Не перегнул ли я палку, набирая ей ванну? В какой-то части меня гложет чувство, что это уже чересчур. Что я вторгаюсь в какую-то личную территорию. Обычные люди не приглашают своих начальников в свой дом, чтобы те понежились в горячей воде.

С другой стороны, наши с Молли отношения далеки от обычных. Как мне быть нормальным рядом с девушкой, которую я люблю ненавидеть?

Только я ее больше не ненавижу. Я… сам не знаю, что чувствую. Но знаю одно: я не оставлю ее одну, плакать в ванной.

Я мог бы уйти. Наверное, даже должен. Еще куча дел в амбаре. Несколько звонков, на которые я не ответил за день.

Но ноги не двигаются. Вместо этого я вешаю шляпу на крючок у двери, беру телефон, благодаря Wi-Fi в домике мне не нужен рация, и набираю Дюка, который наверняка сейчас в Новом доме, перекусывает.

— Все сделаю, — говорит он после того, как я отдаю ему распоряжения. — Сойер и Элла заглянули, попрошу их помочь.

— Поцелуй за меня малышку. Увидимся за ужином.

— Ты в порядке? — Дюк делает паузу. — Я видел, как ты уходил с Молли.

— Я буквально вынес ее из амбара, чтобы она перестала работать. Она себя загнала.

Дюк усмехается.

— Что-то мне подсказывает, ты был не против нести ее.

— Заткнись.

— Она в порядке?

— Я разберусь.

— О, еще как разберешься.

— Я вешаю трубку.

— Вы бы классной парой были.

— Пока, Дюк.

— Только полегче с ней, ладно? Нам нравится Молли. Конечно, у нее сомнительный вкус на мужчин…

— Почему? Потому что ты ей не нравишься?

Брат смеется.

— Потому что ей нравишься ты.

— Заткнись, — повторяю я, хотя сердце пропускает удар. — Я ей не нравлюсь. Мы просто… работаем вместе.

Дюк откровенно хохочет.

— У тебя голос странно прозвучал, когда ты сказал, что остановил ее от работы.

— Я просто не ожидал, что она так надорвется, вот и все.

— Дочь Гарретта? Серьезно? Та, которая вставала в четыре утра почти каждый день, пока была здесь?

Я стону.

— Она совсем не такая, какой я ее себе представлял.

— О, да. Заговор закручивается.

— Никакого заговора нет. Если не заткнёшься, завтра весь день будешь навоз грести.

— Это ты всё ещё не повесил трубку.

— Вешаю!

— У тебя в домике презервативы есть, да?

— Отвали.

Я бросаю взгляд в конец коридора, на дверь ванной. Чёрт, а у меня вообще есть презервативы?

Неважно, есть они или нет, потому что я не собираюсь трахать Молли. Даже если мой член сразу оживляется при этой мысли.

— Безопасность превыше всего, — нараспев говорит Дюк. — Вы там не тормозите, а здесь мы всё под контролем держим.

— Не забудь проверить систему орошения у главного дома.

— А ты не забудь повеселиться. Судя по тому, как вы танцевали…

Мой палец дрожит, когда я жму на красную кнопку, заканчивая звонок. Бросаю телефон на столешницу и выдыхаю. Напоминаю себе, что моя задача — сделать так, чтобы на ранчо все чувствовали себя в безопасности, включая Молли.

Часы над раковиной тикают. Кажется, я никогда не возвращался домой так рано. Обычно мой вечерний распорядок — это холодный душ и борьба со сном после шести вечера.

Принять душ я сейчас не могу — Молли в ванной. И я слишком на взводе, чтобы отдыхать.

Я слышу, как она выключает воду. Раздаётся лёгкий всплеск, наверное, она залезает в ванну.

Голая.

Мысли в голове сталкиваются в панике. Это была плохая идея. О чём я вообще думал? Как у неё выглядят мокрые груди? Ты извращенец. Ей нужен комфорт, а не оргазм.

Но разве оргазм не помогает чувствовать себя лучше?

Я прогоняю эту мысль. Девушка вымотана. Последнее, что ей нужно — это оргазм. Разве что я был бы осторожен…

Я могу быть осторожным.

Не успеваю осознать, как уже открываю холодильник и хватаю пиво. Может, и текилы придётся плеснуть, если мысли не перестанут бегать по кругу.

Сажусь за крошечный кухонный стол и начинаю отвечать на письма с телефона. Колено подпрыгивает. Пиво охлаждает, но с этими долбанными мыслями не справляется.

Шмыг.

Я отрываю взгляд от текста, который пишу местному механику. Мне не послышалось? В домике тихо.

Шмыг, всхлип, шмыг.

Пульс сбивается, грудь сжимается.

— Молли?

Пауза.

Потом.

— Ты всё ещё здесь? — Голос у неё густой, надломленный. Она точно плачет.

Я вскакиваю и через пару секунд уже у двери, всё ещё с пивом в руке.

— Конечно, я здесь. Ты в порядке?

— Тебе не нужно было оставаться.

— Я хотел остаться. Что-то случилось?

Ещё пауза.

— Нет. — Вздох. — Правда, если тебе нужно… я могу сама вернуться в дом…

— Я никуда не уйду. Что случилось? — Я кладу вторую руку на дверную ручку. — Отвечай.

Она тяжело вздыхает.

— Знаю, это звучит глупо, ведь я не так уж часто видела отца. Но я скучаю по нему.

Сердце сжимается. Я опускаю лоб на дверь, в горле встаёт ком.

— Это не глупо. Он был твоим отцом. Я тоже скучаю. Так сильно, что… даже передать не могу.

— Быть здесь, работать с вами… Я просто… Я так много упустила. Если бы я знала, какая тут жизнь… Я бы любила работать с папой на ранчо. Кажется, я начинаю понимать…

Я задерживаю дыхание.

— Что?

— Почему он никогда не хотел уезжать.

В её голосе столько грусти, что на секунду я сжимаю ручку крепче. Войти? Утешить её?

Я могу утешить её и отсюда. Настолько, насколько смогу.

— Знаю, ты жалеешь о многом, Молли. Но сегодня… — Я сглатываю. — Ты всё делаешь правильно.

Она фыркает, звук отдается эхом в ванной.

— Может быть. Но, правильно это или нет, я всё равно опоздала.

— Начать с чистого листа никогда не поздно. Вынеси уроки из прошлого и постарайся быть лучше с теми, кто ещё рядом. — Я отпускаю дверную ручку. Волна боли накатывает, наполняя ноги знакомой тяжестью. — Что ещё остаётся?

— Для начала — не вести себя, как мудак.

Я улыбаюсь, несмотря на жжение в глазах.

— Я работаю над этим.

— Я про себя. Я вела себя, как последняя дрянь по отношению к отцу. Хотя ты тоже был мудаком, не пойми меня неправильно…

— В прошедшем времени.

— Что?

— Ты сказала: «был мудаком». Это значит, что ты так больше не думаешь?

Пауза.

Почему-то я знаю, что она тоже улыбается, когда отвечает:

— Ты начинаешь мне нравиться.

В животе что-то вздрагивает. Дурацкое, неуместное чувство, которое одновременно вызывает улыбку и обостряет тоску.

— Ты тоже можешь поплакать, знаешь? — говорит Молли, будто читая мои мысли. — Я же тебя не вижу, так что можно сказать, этого даже не было.

Я вытираю слезу.

— Я нормально отношусь к слезам.

— Просто ты слишком занят, чтобы плакать.

Я усмехаюсь.

— Что-то типа того.

Всё в этой ситуации какое-то странное. Разговаривать через дверь, пока Молли голая в моей ванне. Сам факт, что Молли здесь.

Но самое странное? В этот момент я чувствую себя… в безопасности. Может, всё дело в том, что нас разделяет дверь, или я просто чертовски устал держать всё в себе. Как бы то ни было, мне не страшно открыться.

В голове звенят тревожные звоночки. Это не в моём стиле. Я так не делаю.

Но я делаю.

Я поворачиваюсь и опускаюсь на пол, прижимаясь спиной к двери. Сижу, потягиваю пиво, пытаюсь дышать, несмотря на тяжесть в груди.

— Ты всё ещё тут? — спрашивает Молли.

— Всё ещё тут.

— Расскажи мне о своих родителях.

— Что именно? — Я загоняю ноготь под влажную этикетку бутылки.

— Не знаю. Как они сделали тебя таким, какой ты есть?

Я смеюсь, даже когда вытираю глаза рукавом.

— Ты имеешь в виду, как они вырастили меня таким чертовски великолепным?

— Ха.

Я задумываюсь и вспоминаю один момент.

— Родители всегда были рядом. Работали без остановки, сама видишь, такова жизнь на ранчо, но они всегда брали нас с собой. Даже если это добавляло им кучу головной боли. Помню один день… Я устроил истерику, уже не помню из-за чего. Мне было лет пять или шесть. Мама тогда ждала близнецов, и ей порядком всё это надоело. Так что отец просто закинул меня в седло и целый день катал с собой. — Я улыбаюсь. — К вечеру я был таким же разбитым, как ты сегодня. Но каждую минуту я обожал.

Я слышу улыбку в голосе Молли, когда она отвечает:

— Мне это тоже понравилось. Это чувство — когда работаешь вместе, когда ты часть чего-то большого.

— Вот именно. — Именно. — В этом мои родители были лучшими. Они давали нам настоящее чувство принадлежности. Цель. В нашей семье не было другого выбора — либо мы поддерживали друг друга, либо всё шло к чертям.

Молли вздыхает.

— Чувствовать, что за тебя есть кому постоять… звучит здорово.

— Ты очень близка с мамой.

— Ну, да. — Пауза. — Но это не совсем то же самое, что связь, которая у тебя с братьями. Быть единственным ребёнком в семье имеет свои плюсы, но… скажем так: если мне повезёт создать свою семью, я хочу больше одного ребёнка.

Сердце подпрыгивает. Я допиваю пиво.

— Ты хочешь детей?

— Да. Ранчо показывает мне, как здорово, когда вокруг есть люди. В Далласе моя жизнь кажется до смешного маленькой по сравнению с этим. — Она фыркает. — А ты? Хочешь детей?

Вопрос с подвохом. Я мог бы не отвечать. Перевести тему.

Но это было бы глупо и неправильно. И, может, я хочу услышать, что об этом думает Молли.

Может, хочу, чтобы она сыграла роль адвоката дьявола. Почему? Не знаю. Но мне нравится ход её мыслей.

— Хочу. Но не уверен, что когда-нибудь у меня они будут. В каком-то смысле у меня уже есть четыре сына. И дочка.

— А, понимаю. Ты уже давно главный в семье.

— Ага.

Снова пауза.

— Ты же понимаешь, что твои братья уже взрослые? Да, порой они говорят и делают глупости. Но кто в двадцать с лишним лет этого не делает? Они отлично справляются сами. Уайатт не филонит. А посмотри на Сойера — он отличный отец.

— Отец-одиночка. Он как раз хороший пример того, почему у меня до сих пор нет своей семьи. У меня нет на это ресурса. Ему нужна помощь.

— К счастью для него, рядом есть люди, готовые её дать. Когда рук много, работать легче. И когда есть эти самые руки, можно позволить себе отдых, зная, что другие подхватят.

Она права. Я оставил всех без присмотра на этот вечер, и ничего страшного не случилось. Насколько я могу судить. Ни взрывов, ни панических просьб о помощи по рации или телефону.

Выходит, мои братья прекрасно справляются без меня.

А я — без них.

— Было бы жаль, если бы у тебя не было своей семьи, — продолжает Молли. — Похоже, ты получил первоклассное образование в том, как её создавать. Счастливую. Целую.

Сердце сжимается от печали в её голосе. Я-то думал, у этой девушки есть всё. Да, её родители развелись, но они оба были живы до недавнего времени. У неё есть деньги, образование, собственный бизнес.

Но нет никого, о ком она могла бы заботиться, кроме себя самой.

Семья — это прекрасно, но и тяжело.

— Я тебе завидую, — говорю я. — Твоей свободе.

Она снова фыркает, на этот раз громче, жёстче.

— А я завидую тебе. Твоей опоре. Твоей уверенности. Ты знаешь, кто ты. Гонишься за правильными вещами. Любишь правильные вещи.

— А ты — нет?

— Честно? — Я слышу, как она выдыхает. — Я не уверена. Всё, что я знаю… — Её голос обрывается.

— Что? — тихо спрашиваю я.

— Хотела бы я иметь то, что есть у тебя. Хаос, конечно, настоящий, но и радость тоже.

Я усмехаюсь.

— Тогда бери, сколько хочешь. Добро пожаловать.

— Ты серьёзно? — Теперь её голос тоже мягкий.

— Серьёзно, Молли.

И самое страшное — я действительно так думаю. Она может остаться. Может взять всё, что ей нужно. Она одинока, а я знаю, каково это.

Но сейчас… я не чувствую одиночества.

И мне нравится думать, что и она тоже.

— Расскажи мне про свою маму, — говорю я, прокашливаясь.

— О, моя мама. Я восхищаюсь ею. Она вырастила меня одна и при этом построила, ну, буквально имперский бизнес в сфере недвижимости. В Далласе нет ни одного человека, которого бы она не знала. У неё куча друзей, она играет в гольф, азартные игры — настоящая женщина эпохи Возрождения.

— Она бы с Уайаттом подружилась.

— Она бы его по полной раскрутила. Серьёзно. Она выигрывает в каждом раунде покера.

— Мне уже нравится твоя мама.

— Я её обожаю. Но, знаешь… быть единственным ребёнком у разведённых родителей… Я не думаю, что она делала это специально, но… она как будто ставила меня между собой и отцом.

— В каком смысле?

— Она никогда не стеснялась делиться со мной своим, мягко говоря, не самым лучшим мнением о нём. И начала с раннего возраста. Я до сих пор помню, как впервые услышала, что мой отец — говнюк.

Я усмехаюсь.

— Говнюк?

— У неё высший балл за креативность в ругательствах. Но на тот момент мне было десять, так что…

— Не круто. Объясняет, почему ты оборвала с ним связь. У тебя была только версия матери. Именно она тебя воспитывала.

— Верно. Я видела, как она выматывалась, пытаясь совмещать материнство со всем остальным. Она справлялась в одиночку, а это, мягко говоря, нелегко.

— Сойер всегда говорит, что никогда в жизни не работал так тяжело, как после того, как стал отцом-одиночкой.

— Вот. Так что я её понимала. Доверяла её мнению, и если она считала, что у неё была веская причина так относиться к отцу, значит, эта причина действительно была. Она думала, что он мудак, и я тоже так думала. И кое-какие его поступки действительно были мерзкими. Но с возрастом… Теперь, когда я здесь…

— Ты видишь другую сторону истории.

— Именно. — В её голосе снова звучит надлом. — Я вижу твою историю. И это заставляет меня многое переосмыслить.

Я откидываю голову назад, уставившись на деревянные балки на потолке.

В груди разливается чувство. Такое сильное, что даже ноет.

Но оно какое-то лёгкое, что ли. Словно тяжесть, давившая мне на грудь, испарилась в тот момент, когда Молли спросила о моих родителях.

Почему она, чёрт возьми, такая добрая? Такая открытая? Такая умная, честная, искренняя и настоящая?

Не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то спрашивал меня о прошлом. Не могу вспомнить, когда в последний раз мне хотелось спрашивать о чьём-то прошлом.

Деревянный пол давит на кости. Всё равно. Я мог бы разговаривать с Молли вот так вечно.

— Видишь? — Я сажусь ровнее. — Ты всё делаешь правильно. Ты сама решаешь, что думать о Гарретте. Он бы тобой гордился. Это было одним из качеств, которые я в нём любил — он не боялся идти своим путём, даже если это казалось нелепым для окружающих.

— Главное, чтобы это имело смысл для него самого, — медленно произносит Молли. — В этом есть особенная честность. Я беру на заметку.

— Конечно, берёшь, — фыркаю я.

— Это ещё что значит?

Это значит, что ты мне нравишься. Слишком сильно.

— Ничего. — Я проводжу рукой по волосам. Мне нужно ещё пива.

В тишине слышно, как шевелится вода. Я живо представляю, как Молли погружается в ванну глубже. Она расслаблена, волосы собраны в узел на макушке. Грудь округлая, идеальная, розовые соски чуть показываются над водой. Щёки и грудь пылают тем же румянцем. А её… с разведёнными ногами…

— Кэш?

Я в сотый раз прочищаю горло.

— А?

— Вода остывает. Думаю, я готова выйти. Можно попросить об одолжении? Моя одежда отвратительно грязная. Есть шанс одолжить что-нибудь? Просто чтобы добраться до дома. Я постираю и верну, как только закончу.

Святые угодники.

Господи Боже, зачем Ты так меня испытываешь?

Молли в моей рубашке? А если под ней не будет лифчика? А если она не наденет трусики? Я бы многое отдал за то, чтобы провести рукой по её голой ноге. Раздвинуть её пальцами. Провести по ней, собрать влажность на кончике, чтобы медленно обвести её клитор. Молли, будучи Молли, не постеснялась бы показывать удовольствие. Она бы застонала, сжав в кулаке мою рубашку, притягивая меня ближе.

— Не тяни, Кэш, — прошептала бы она. — Дай мне больше.

Я резко встаю, пытаясь вытолкнуть картинку из головы.

— Конечно. Дай мне минуту.

— Не спеши.

Только вот картинка никуда не исчезает. Чем дольше она там остаётся, тем меньше я уверен, что хочу от неё избавиться. Точно так же, как и от самой Молли.