Кэш

Глава 9

Молли

Переломный момент

Он собирается меня столкнуть?

Эта мысль первая приходит мне в голову, когда я заглядываю за край утёса.

Вторая: может, лучше столкнуть его первой?

Высота кажется больше шести метров. Перед глазами плывёт, сердце колотится так, что, кажется, выскочит из груди.

Я украдкой смотрю на Кэша. Он хмурится, глядя на свой старый рацио, держа в другой руке поводья лошади.

Я снова смотрю вниз. Река лениво извивается внизу. Она даже красивее и мощнее, чем я себе представляла. Она петляет по дикой местности, как толстая, мерцающая на солнце лента, прокладывая себе путь между плавными холмами в одних местах и отвесными скалами, как эта, в других. Её поверхность так ярко сверкает на солнце, что мне приходится прикрыть глаза рукой.

Будто кадр из фильма.

Менее живописное зрелище? Выражение лица Кэша.

Забудьте про непредумышленное убийство. Блеск в его глазах — тёмный, опасный, почти текучий, и напряжённая линия небритой челюсти выдают чистую, ничем не замутнённую ярость.

Даже сейчас, спустя несколько минут после того, как я случайно выпустила Марию, я вздрагиваю от собственной глупости. Кэш всегда такой хладнокровный, собранный… и, да, чертовски привлекательный, когда занимается своими ковбойскими делами.

А я — настоящий хаос. Причём в прямом смысле. Мне кажется, я пропотела насквозь. Включая носки и лифчик.

Я знаю, что в том, что Мария сбежала, нет моей вины. Ну, не совсем. Я просто не знала, что надо держать её поводья. Но всё равно мне ужасно стыдно. Кэш уже несколько минут как кричит в рацию, явно на грани.

Гуди и Мария так и не вернулись.

Я глубоко вдыхаю и подхожу ближе к краю. Пытаюсь думать не о своей дурацкой ошибке, а о папе.

Хотя… а не была ли моя связь с ним тоже одной большой ошибкой?

— Не подходи так близко! — рявкает Кэш, заставляя меня вздрогнуть. — Клянусь Богом, если мне придётся лезть за тобой вниз…

— Прости-прости. — Я отступаю назад, скрестив руки. — Здесь красиво. Теперь понимаю, почему папе нравилось это место.

Выражение Кэша чуть смягчается.

— Вода спускается с гор, так что она ледяная. Он любил рыбачить после работы. Хороший способ остыть, привести мысли в порядок.

Я вспоминаю, как мы с папой сидели на берегу, снимали обувь и опускали ноги в воду. Она была холодной. Он смеялся, когда я визжала, но всё равно плескалась в воде. Потом он показывал мне, как насаживать наживку и забрасывать удочку.

Я помню, что чувствовала… восторг. Счастье. Будто в тот момент не существовало места лучше, чем это.

Обычно у меня болит желудок. Но сейчас болит сердце. Такая боль, что комок подступает к горлу.

Я злюсь на папу за то, что таких воспоминаний было так мало. Я злюсь на себя за то, что не открывалась ему больше. За то, что ничего не просила, кроме денег.

Так много злости. Ожидаемо, глаза наполняются слезами.

Хриплый звук рации вырывает меня из жара и унижения настоящего момента.

— Гуди только что связалась. — Голос принадлежит Салли. — Она поймала Марию, с ней всё в порядке. Но у неё срочные дела на работе, так что ей пришлось уехать. Вам придётся возвращаться самостоятельно.

Кэш запрокидывает голову назад, напрягая шею. Я замечаю, как двигается его кадык, когда он сглатывает.

Он, конечно, тот ещё засранец. Но в этот момент мне его даже немного жаль. По моим наблюдениям, он здесь тот, кто решает все проблемы. Все приходят к нему за помощью, и он всегда находит выход. Я представляю, насколько тяжело нести такую ответственность. Постоянно.

Последнее, что ему нужно — ещё одна головная боль. Но вот она я, проблема на двух ногах, да ещё и с фиолетовым бантиком.

Ты человек. Ты имеешь право на ошибки. Я повторяю в голове слова своего терапевта.

А потом напоминаю себе, что, какой бы занозой в заднице я ни была, именно мне отец оставил это ранчо. Эти деньги нужны мне, чтобы спасти бизнес, в который я вложила душу. Я имею право здесь быть.

Так же, как Кэш имеет право злиться.

Спустя несколько секунд он поднимает голову и подносит рацию ко рту.

— Никто не может нас забрать?

— Все заняты. Элла отказалась спать, так что Сойеру пришлось вернуться в дом. У нас не хватает одного ковбоя, и мы не можем выделить ещё кого-то.

Кэш качает головой.

— Конечно. Ладно, будем возвращаться сами.

У меня сжимается живот. Что это значит? Мы пойдём пешком?

Я смотрю вдаль, через холмы, но не вижу ни конюшни, ни дома. Мы слишком далеко.

Кэш засовывает рацию обратно в седельную сумку. Потом проверяет плотность подпруги под животом лошади.

Желудок снова сжимается.

О нет.

Нет-нет-нет.

— Экскурсия сокращается, — говорит он. — С двумя людьми на одной лошади дорога займёт время. Пора ехать.

Сердце мечется в груди, как загнанный в угол пинбол.

— Лошадь нас обоих выдержит?

Кэш без солнцезащитных очков, так что я вижу, как кожа у его глаз собирается в мелкие морщинки, когда он щурится и отвечает:

— А у него есть выбор?

— Я пойду пешком.

— В этих сапогах ты и километра не пройдёшь. — Он протягивает мне руку. — Не забывай про змей.

— И сколько же тут тварей с клыками? Как вы вообще ещё живы?

Его губы чуть дёргаются, потом расплываются в ухмылке, от которой у меня внутри всё переворачивается, но уже по другой причине.

— Десятилетия опыта. Дурацкая удача. Поехали.

Я бросаю последний взгляд на реку.

Папа, если ты где-то там, помоги мне пережить это.

Глубоко вздохнув, я иду к Кэшу и его ждущей меня лошади.

— Чёрную лошадь подбирал под цвет души?

— Хочешь узнать, езжу ли я как сам дьявол? — Он смещается, чуть подаваясь бёдрами в мою сторону. — Залезай в седло и проверь. Бери поводья в левую руку, потом клади её на луку.

— У меня ведь нет выбора, да? — закатываю глаза, но делаю, как он говорит. — Что-то мне подсказывает, что Сатана рядом с тобой отдыхает.

— Ну и повезло тебе. Теперь другой рукой держись за заднюю часть седла и согни левое колено.

Кэш приседает и хватает меня за ногу — одной рукой за колено, другой за щиколотку.

Вдруг я начинаю ощущать своё тело слишком… ясно. Жар, накатывающий откуда-то изнутри, лёгкий разряд тока под кожей. Его хватка уверенная, но аккуратная.

— Подтолкну тебя вверх. Когда поднимешься, сразу перекидывай другую ногу через седло. Остальное — на мне. На счёт три.

Голова не соображает. Может, поэтому я просто стою, застыла на месте, с согнутым коленом, пока он считает.

Я вскрикиваю, когда он резко подбрасывает меня вверх, используя мою ногу как упор, и я взлетаю в седло. В последний момент успеваю перекинуть вторую ногу через бок лошади и приземляюсь с глухим стуком.

Будто я уже делала это раньше.

Я и правда делала. Только… двадцать лет назад. Разве память мышц может сохраняться так долго?

Я чувствую себя ужасно, ужасно высоко.

Лошадь Кэша выше, чем Мария. Подо мной она тихо фыркает.

Кэш берётся за мою голень, быстро и уверенно направляя мой сапог в стремя.

Я горю. Спасите.

— Ты не можешь так обращаться со мной.

— Ещё как могу, Городская Девчонка. Подвигайся вперёд. Ещё. Боже, Молли.

Он резко хватает меня за бёдра и подтягивает ближе к луке.

— Вот так.

А потом как-то, совершенно без усилий, забирается в седло позади меня. Даже стремя ему для этого не нужно.

И только когда он приземляется позади седла, я осознаю, насколько близко нам придётся сидеть.

Очень, очень близко.

Я не могу дышать. Не могу думать.

Могу только ощущать, как его грудь плотно прижимается к моей спине. Его бёдра обхватывают мои, а я сижу ровно в изгибе его таза. Он обхватывает меня руками, держась за поводья. Кэш буквально прилеплен ко мне от плеч до пят.

Без малейшего колебания он цокает языком, подгоняя лошадь вперёд. Ни капли мягкости. Чистая практичность, уверенность, контроль.

Если быть честной, его абсолютное отсутствие игры… возмутительно привлекательно.

И совершенно не помогает тот факт, что с каждым шагом лошади шов моих джинсов давит ровно туда, куда не должен.

Я зажимаюсь, зажмуриваю глаза. Очень надеюсь, что не воспламенюсь. Или не потеряю сознание. Или что мне сегодня ночью не приснится, как я трахаю этого чертовски красивого, но абсолютно несносного ковбоя.

— Ты должна двигаться вместе с лошадью, — Кэш наклоняется вперёд, чуть подталкивая меня бёдрами. — Иначе у тебя потом всё будет болеть.

Я едва не задыхаюсь, когда он плавно перекатывает бёдра, заставляя меня повторять за ним.

Кожа покрывается мурашками, а внутри что-то нехорошо сжимается.

— Эм. Кхм. У меня ощущение, что я трясусь на лошади, а ты трясёшься на мне.

— Никаких трясок. Только езда.

Я слышу ухмылку в его голосе. Он снова перекатывает бёдра.

Я тоже двигаюсь, просто чтобы ослабить этот чёртов контакт.

— Ты знаешь, что ты ходячий, говорящий иск на сексуальные домогательства?

— Я тот, кто держит тебя в седле. Так что следи за языком.

Он снова цокает, и лошадь ускоряет шаг.

Я уже не понимаю, кого именно оседлала — лошадь или ковбоя.

— Тебе бы тоже следить за своим… своим…

— Моим чем, Городская Девчонка?

— Не называй меня… ооо!

Я резко наклоняюсь в сторону, когда лошадь попадает в выбоину.

Кэш тут же выравнивает меня, хватает за руку и кладёт её на луку седла.

— Держись крепче. Крепче. Обеими руками. Сжимай, Молли. Давай.

— Ты вообще слышишь себя?!

Я начинаю паниковать. Мы движемся слишком быстро, я чувствую себя жарко, вспотела и настолько сбита с толку, что, боюсь, сейчас просто упаду в обморок.

— Ты не свалишься.

— О да, отличные последние слова.

Кэш дёргает поводья, замедляя лошадь.

— Ты в порядке?

— Нет. — Я сглатываю. — Но так лучше.

— Потому что ты сама стала лучше. Смотри, ты двигаешься вместе с лошадью.

Я даже не замечала этого, пока не посмотрела вниз и не увидела, как моё тело плавно повторяет ритм её шагов.

— Может, ты и правда дочка Гарретта, — усмехается Кэш. — Он ездил верхом так, что всем было за счастье поучиться.

У меня сжимается сердце.

Кэш видел ту сторону папы, которую я так и не узнала по-настоящему.

Вина, которую я таскаю в себе последние три месяца — сожаление, тяжёлым грузом давит на грудь.

И в то же время сердце колотится быстрее от того, что Кэш только что меня похвалил. Пусть даже завуалированно.

Но от мысли, что у меня хоть что-то общее с человеком, от которого я произошла, становится чуть легче.

Я двигаюсь в ритм не только с лошадью, но и с телом Кэша.

Может, поэтому, в отчаянной попытке отвлечься, я ляпаю:

— Вы были близки. Ты и мой отец.

— Были.

— Двенадцать лет вместе работали?

— Да.

— Каково это было?

Кэш вдыхает глубже, и его грудь сильнее прижимается к моим лопаткам.

— Гарретт был отличным боссом. Отличным другом. Относился к нам честно, с добротой, которой мы даже не всегда заслуживали. Большую часть того, что я знаю, я узнал от него.

Я сглатываю ком в горле. Мне нравится слышать, что папа хорошо относился к своим людям. Но тогда почему… почему ко мне он был не таким?

— Как ты вообще попал на ранчо Лаки?

Кэш делает ещё один глубокий вдох.

— Когда мои родители умерли, у нас не было денег, чтобы сохранить ранчо Риверс. Мне было девятнадцать, а на мне — четверо братьев. Гарретт взял нас под крыло, предложил работу и жильё, чтобы мы могли сдавать дом на нашей земле и получать хоть какой-то доход. И с тех пор я здесь.

— Чёрт. — Я снова сглатываю. Глаза жжёт. — Это, наверное, было тяжело.

— Не сказать, что это было весело. Мои родители хотели, чтобы я первым в семье получил высшее образование, но пришлось бросить на втором курсе.

Грудь сжимается.

— Это отстой.

— Мы выкрутились.

Я не знаю, то ли мне смеяться, то ли плакать. Неужели этот вечно угрюмый ковбой на самом деле скрытый оптимист? И правда… как он пережил потерю родителей? Как не сломался, когда в девятнадцать лет на него свалилась ответственность за четверых братьев? Как он чувствовал себя, отказываясь от мечты своих родителей? А как насчёт его собственных мечт? И, самое главное, почему меня это вообще волнует?

— Твой отец… — Кэш подгоняет лошадь в лёгкую рысь. — Он очень нам помог. Нас было пятеро, и он всегда находил, чем нас занять.

Слишком занят, чтобы интересоваться собственной дочерью?

Я резко моргаю и отворачиваюсь, глядя на холмы.

Свет приобрёл оранжевый оттенок. Скоро стемнеет, и вместе с ночью наконец придёт долгожданная прохлада. Этот день кажется бесконечным. Внутри всё ноет.

А снаружи… чёрт, почему меня не больше раздражает тот факт, что моя насквозь мокрая от пота рубашка липнет к такой же рубашке Кэша?

— Вот почему, теоретически, он должен был оставить ранчо тебе. — Злиться безопаснее, чем чувствовать всё это. — Потому что ты был для него как сын.

Кэш напрягается за моей спиной.

— Я не знаю, кем я был для Гарретта. Но он был для меня как отец. Появился рядом в тот момент, когда мне это было особенно нужно.

Пауза.

— Я любил его.

Во мне закипает ещё больше злости. Жжение в глазах становится невыносимым.

— Я тоже его любила.

Снова пауза.

— Потерять родителя — самое дерьмовое из всего дерьма, через которое мне приходилось проходить.

Кэш знает, о чём говорит. Если всё, что он рассказал, правда, то он потерял всех родителей, которые у него когда-либо были.

Это не делает мою боль менее реальной. Но ставит её в другую перспективу. Этот человек прошёл через такое… Как можно вынести столько и не сломаться?

— Это действительно дерьмово, да. — Я приподнимаю плечо, вытирая глаза о рубашку. — Правда, у меня хотя бы нет братьев и сестёр, о которых надо заботиться.

— Хотел бы сказать, что со временем становится легче.

Я смеюсь, но без капли веселья.

— Вот уж спасибо за бодрящий настрой.

— Ты хочешь, чтобы я тебе соврал?

— Не знаю. Может быть.

Я смотрю вниз, на его ноги. В груди что-то сжимается.

— Это же папины сапоги, да?

— Как ты догадалась?

— Я их помню. Он вечно носил вещи до дыр.

И Кэш тоже. Он носит эти сапоги постоянно. Он делает это, чтобы почтить память папы? Или просто чтобы сохранить хоть что-то от него?

Если честно, мне нравится обе эти идеи.

Кэш хмыкает.

— Никогда не встречал человека, который бы больше ненавидел шопинг.

— Теперь понятно, почему у него с мамой ничего не вышло.

Кэш ничего не отвечает.

Мне становится жарко. Почему я вообще всё это говорю? Может, плавный ритм скачки и тепло его тела вокруг меня создают иллюзию безопасности?

После затянувшегося молчания он вдруг произносит:

— Гарретт подарил мне их на мой тридцатый день рождения. Сказал, что это подарок от твоей мамы на его тридцатилетие.

— Это похоже на неё, да.

— Отношения — это не просто. Твой отец… у него было много сожалений.

Сердце дергается.

Кэш подкидывает мне крупицы информации, но зачем? Это попытка отвлечь меня? Или он пытается заставить меня довериться ему, чтобы потом ударить, когда я опущу защиту?

— И он делился этими сожалениями с тобой?

— Иногда. Дни на ранчо длинные. Становится одиноко. Когда я стал старше, Гарретт начал открываться. Ты и твоя мама были важной частью его истории.

Я фыркаю, потому что, если этого не сделать, разревусь.

— Я этого не чувствовала.

— Он говорил о тебе. — Кэш немного смещается в седле. — Часто.

— Теперь ты врёшь.

— Я многое могу быть, Городская Девчонка, но уж точно не лжец.

— Прекрати с этим «Городская Девчонка».

— Тогда прекрати нести чушь. Если хочешь быть владелицей ранчо — веди себя как владелица ранчо.

Я резко оборачиваюсь, и края наших шляп сталкиваются.

— Я не хочу быть владелицей ранчо. Эта жизнь… она вообще никогда не входила в мои планы. Я здесь только…

— Ради денег.

Его голубые глаза сверлят меня.

Мне стоит огромных усилий не отвести взгляд. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга.

— Ну, скажи, что я не прав.

Почему бы и не сказать ему правду? Пусть ненавидит меня больше, чем уже ненавидит. Может, он сам уйдёт и решит мою проблему. Или хотя бы будет держаться подальше.

— Деньги — часть этого, да. Но раз уж ты такой фанат честности, скажи мне, что я вру, если скажу, что ты тоже хочешь это ранчо ради денег.

Его ноздри раздуваются. Глаза опускаются на мои губы, и на секунду меня охватывает безумная мысль, что он сейчас поцелует меня просто чтобы заткнуть.

Часть меня даже надеется, что он это сделает. Как же было бы приятно потом залепить ему пощечину.

— Ты вообще слушала, что я только что сказал? — Он снова смотрит прямо на меня. — Всё, от чего мне пришлось отказаться? Конечно, я хочу деньги. Я хочу деньги, потому что собираюсь превратить ранчо Риверс вот в это.

Он кивает на землю вокруг нас.

— Вернуть своей семье землю — это всегда было целью. И твой отец это знал.

Я открываю рот. Закрываю.

Ну конечно, мрачный ковбой хочет завладеть ранчо Лаки по благородной причине. И конечно, от этого тёплое, тягучее чувство в груди растекается в животе.

Может, Кэш не просто мудак ради того, чтобы быть мудаком. Может, он угрюмый потому, что уже больше десяти лет тащит на себе весь мир. Он потерял родителей. Воспитал братьев.

Потерял моего отца.

— Я этого не знала, — говорю я наконец.

У него дёргается челюсть.

— Знала бы, если бы спросила.

— Как будто ты вообще задал хоть один вопрос обо мне.

— Я, я, я. Это ты в двух словах, да?

Я прищуриваюсь.

— Знаешь, я уже почти начала тебе сочувствовать.

— Мне не нужно твоё сочувствие.

— А мне не нужен твой осуждающий взгляд.

Я отворачиваюсь, выпрямляюсь в седле, и меня снова накрывает жар, на этот раз от злости.

Я должна его уволить. Прямо сейчас.

Но это сделает меня сукой, не так ли?

И если быть честной, я в этом деле ни черта не понимаю. Я знаю, насколько важен управляющий для работы ранчо, и понятия не имею, где так быстро найти замену.

Единственное, в чём я уверена?

Кэш делает так, чтобы этот мир продолжал крутиться, как бы мне ни хотелось в этом признаться.

Если я собираюсь оставаться на ранчо, если собираюсь управлять им так, чтобы папа хоть немного мной гордился за то короткое время, что я здесь пробуду, мне нужна помощь Кэша Риверса.

— Почему папа говорил тебе, что ранчо твоё, но так и не поменял завещание? — спрашиваю я.

Я чувствую, как Кэш пожимает плечами, и при этом его живот прижимается к моей спине.

Сердце делает скачок.

Я это игнорирую.

— Не знаю.

— Но ты говорил, что он и Гуди работали вместе? Она же могла его подтолкнуть к тому, чтобы внести изменения.

— Гуди всегда была на ранчо, да. Как думаешь, почему она так быстро оседлала лошадь? Она ездила на той кобыле так часто, что та практически её.

— А. Логично.

— Но да, думаю, он просто собирался поменять завещание… а потом… Кто вообще планирует умереть в пятьдесят шесть?

Это я знаю наверняка.

— Он всегда был в отличной форме.

— По-другому и нельзя, если хочешь оставаться ковбоем, — отвечает Кэш.

Я фыркаю.

— Думаю, папа любил быть ковбоем больше, чем что-либо ещё.

— Это неправда.

— Ты этого не знаешь, — огрызаюсь я.

Кэш резко дёргает поводья, останавливая лошадь.

Я слегка поворачиваю голову, чтобы увидеть его в боковом зрении.

Морщу лоб.

— Что?

— Ты злишься на меня за то, что я знал его лучше, чем ты, да?

Я отворачиваюсь. Глаза наполняются слезами. Я больше злюсь, чем грущу, но я всегда плачу, когда расстроена. Обычно я пытаюсь это скрыть. Чтобы другим было комфортно. Хотя бы чтобы не позорить себя. Но к чёрту. Кэш хочет честности — пусть получит.

— Да, злюсь. — Я вытираю глаза рукавом. — Может, это делает меня мелочной, но плевать. Папа был так хорош с вами… Чёрт, как же мне хотелось, чтобы он был таким и со мной.

Кэш молчит несколько секунд.

— Я не хотел тебя расстроить.

— Да плевать мне, чего ты хотел. Просто отвези меня обратно в дом, Кэш.

— Молли…

— Разговор окончен.