Когда Венера смеется

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Прежде чем выйти из дома, мы столкнулись в передней с Вифанией и Дианой.

— Куда ты направляешься? — Вифания, узнав Тригониона, холодно посмотрела в его сторону, скрестила руки на груди и одарила меня взглядом Медузы Горгоны. Как такая женщина могла быть чьей-то рабыней, в последнюю очередь моей? Диана стояла чуть сзади и сбоку от матери. Она также отвела назад плечи и скрестила руки, изобразив на лице то же надменное выражение.

— На улицу, — сказал я. Руки Вифании остались сложены: ответ не удовлетворил ее. — Похоже, у галла есть для меня работа, — добавил я.

Она посмотрела на маленького жреца так пристально, что я не удивился бы, обратись он в камень. По вместо этого он улыбнулся ей в ответ. Казалось, оба они непроницаемы друг для друга. Тригониона не смутила ее холодность, Вифанию не очаровала его улыбка. «Лучше бы ты взял с собой Белбона», — были ее слова, прежде чем она опустила руки и продолжила свой путь по коридору. Диана отправилась за ней, подражая движениям матери со сверхъестественной точностью, — пока я не обернулся и не пощекотал ее подмышкой. Она фыркнула от смеха и бросилась вперед, налетев на Вифанию. Они обе обернулись и посмотрели на меня, Диана — все еще заливаясь смехом, Вифания — подняв одну бровь и изобразив лишь намек на улыбку.

— Возьми Белбона! — повторила она, прежде чем повернулась ко мне спиной и ушла в глубь дома. Теперь понятно, подумал я: она вспомнила, что Тригонион приходил к нам вместе с Дионом, она слышала о смерти Диона, и, увидев меня вместе с Тригонионом, беспокоится за меня. Как трогательно!

Втроем — галл, Белбон и я — мы вышли на залитую послеполуденным солнцем мостовую. Воздух в моем кабинете казался прохладным и приятным, словно ранней весной; здесь же солнце нагрело камни, и в воздухе висела жара. Тригонион извлек из складок своего одеяния маленький желтый зонтик, открыл его и поднял над головой.

— Надо бы вернуться за широкополой шляпой, — сказал я, поглядывая на безоблачное небо.

— Нам совсем недалеко, — сказал галл. — Пройти вперед квартал или два и завернуть направо.

Мы двинулись по улице и прошли мимо дома, в котором жил Марк Целий. Ставни всех окон верхних этажей были закрыты, несмотря на жару. Неужели он спит в такое время дня? Что за жизнь!

Дом этот принадлежал подстрекателю черни Публию Клодию; я же направлялся на встречу с его сестрой. Какой же Рим маленький город, подумал я, и год от года становится все меньше. Раньше мне не доводилось встречаться ни с одним из печально известных Клодиев. Они состояли в каком-то дальнем троюродном родстве с моим прежним покровителем Луцием Клавдием, но наши пути никогда не перекрещивались. Это вполне устраивало меня. В последние годы я становился особенно разборчив в отношении того, кому следует помогать и на кого можно нападать. Судя по тому, что о них говорили, Клодий и Клодия принадлежали к тому сорту людей, от которых следовало держаться подальше.

Неизвестный горожанин, сетующий на кражу фамильного серебра; старый знакомый, напуганный письмом с угрозами; молодая жена, понапрасну обвиненная в измене мужу злобной свекровью, — таким людям я, в своем нынешнем положении человека, почти отошедшего от всяких дел, считал возможным предлагать свои услуги. Но люди, действующие посредством грубой силы, содержащие широкую сеть секретных агентов и посылающие вооруженных наемников, чтобы разделаться со своими противниками, — Помпеи и цари Птолемеи этого мира, — всегда казались мне породой, которую ни в коем случае не следует тревожить, пусть даже для этого приходится упускать случай помочь старому другу, пусть даже по этой причине мне пришлось отказать Диону Александрийскому.

А теперь я шел в дом Клодии по залитым солнцем улицам Рима, ведомый жрецом Кибелы с ярко-желтым зонтиком в руках, чтобы, по-видимому, обсуждать там какие-то обстоятельства убийства Диона. Боги любят поражать человека неожиданными поворотами его судьбы — и пользуются дурной славой за жестокость, с которой предаются этому развлечению.

* * *

Дом Клодии стоял в конце небольшого тупика, отходившего от тихой аллеи. Подобно домам, принадлежавшим большинству патрицианских семей, он казался старым и непритязательным на вид. Фасад без окон был оштукатурен в неяркий желтый цвет. Ступени крыльца выложены глазурованной красно-черной плиткой. Два кипарисовых дерева обрамляли по бокам простую дубовую дверь. Верхушки кипарисов парили на значительной вышине; я часто видел их с балкона своего дома, но никогда не знал наверняка, где именно они расположены. Как и дом, кипарисы, видимо, стояли здесь очень давно.

Раб, открывший нам дверь, оказался плотного телосложения молодым человеком с аккуратно уложенными черными волосами и густыми бровями, которые срослись вместе над его печальными карими глазами. Дверь он открыл лишь наполовину и самодовольно ухмыльнулся, увидев Тригониона. На меня и на Белбона он едва взглянул.

— Она ушла, — сказал он, сложив руки на груди и облокачиваясь о косяк.

— Ушла? — спросил галл. — Но я же только что вышел от нее, чтобы привести вот этого человека.

Привратник пожал плечами.

— Что я могу тебе сказать? Ты сам знаешь, какая она.

— Но она знала, что я вот-вот вернусь, — произнес Тригонион раздраженным тоном. — Куда она пошла?

— К реке.

— Что, ей понадобилось на рынок?

Раб сузил глаза.

— Конечно нет. Ты же знаешь, она больше не ходит на людные рынки. Боится, что там окажутся люди Милона, которые начнут распевать про нее оскорбительные песни. Она делает вид, что ей все равно, но ты же знаешь, как она этого не любит. — Раб изогнул правую бровь, что придало его лицу удивительное выражение, поскольку брови были соединены над переносицей. — Так что она в своем саду на Тибре. Она сказала, что в такой чудесный день это единственное место, где следует находиться. «Сегодня все будут на реке», — сказала она. Я так полагаю, ей хочется посмотреть на купальщиков, — уголок его рта внезапно дернулся, выдавая улыбку, когда на нижнюю часть его спины легла рука, принадлежавшая кому-то другому, невидимому из-за двери. Часть запястья, бывшая на виду, принялась двигаться волнистыми движениями, подобно извивающейся змее. Молодой привратник дернулся, как от щекотки, и разогнул свои мускулистые руки.

— Она бы взяла меня с собой, — вздохнул он, — но я как раз был занят.

— Но она оставила для меня сообщение? — спросил Тригонион, выходя из себя. — Она непременно должна была оставить!

Из-за двери послышался женский смех, затем появилось улыбающееся лицо, прижавшееся щекой к щеке привратника.

— Не волнуйся, она не забыла о тебе, — проговорила женщина поющим голосом. В речи ее слышался искусственный акцент, а волосы каштанового цвета были уложены в экстравагантную прическу, хотя несколько непокорных прядей выбились из-под заколок и гребней. Морщины вокруг глаз и рта были умело смягчены косметикой, но я заметил, что она уже не молода. — Варнава дразнит тебя! Верно, Варнава? Такой проказник! — Она шутливо укусила раба за ухо.

Варнава бесцеремонно засмеялся и отпрянул в сторону, высвобождая свое ухо из сверкающих белизной зубов женщины, а ягодицы — из ее объятий.

— Ну и проваливай, раз так! — сказала она, рассмеявшись и щелкнув пальцами. — Уходи! Я приласкаю тебя позже, — она издала горлом рычащий звук и клацнула зубами. Привратник удалился.

— У него еврейское имя, — сказала она, поворачиваясь к нам. — Я имею в виду Варнаву. Клодия говорит, оно означает «утешение». Клодия знает! — Женщина рассмеялась, и я уловил, что от нее пахнет вином.

— Так что Клодия сказала обо мне? — потребовал галл.

— О тебе, Тригонион? Хм, ну, всем известно, от какого слова происходит твое имя, верно? — Она игриво посмотрела на него.

— Не твое дело, — отрезал галл. — Что она сказала, прежде чем уйти?

Лицо женщины помрачнело, разрушая иллюзию, созданную косметикой.

— Ох, ну ладно. Значит, она сказала, что просто не может больше оставаться дома и что она уже неделю мечтает посетить свой сад на реке, поэтому велела Хризиде позвать носильщиков и уложить кое-какие вещи, и они ушли, только пыль заклубилась. Она звала меня с собой, но я сказала, что очень, очень расстроена и нуждаюсь в утешении. Ха! — Она опять рассмеялась, демонстрируя великолепные белые зубы. — Ну вот, а поскольку я оставалась, Клодия попросила меня передать тебе, если ты вдруг заглянешь, чтобы ты и твои, — она затуманенным взором посмотрела на меня и на Белбона, будто заметив нас в первый раз, — друзья или кто они там шли к реке и встретились с нею в саду. Я понятно объяснила?

— Да, спасибо, — коротко сказал Тригонион. Он повернулся и торопливо пошел прочь, делая самые широкие шаги, на какие были способны его короткие ноги.

— Отрежь им мошонку и сразу увидишь, в каких паразитов они превращаются, — пробормотала женщина сквозь зубы. Она пожала плечами и с грохотом закрыла дверь.

— Ужасная женщина! — сказал Тригонион, когда мы с Белбоном нагнали его.

— Умерь шаг, — попросил я. — А кто она такая?

— Просто соседка. Никто. Двоюродная сестра или что-то в этом роде. У меня, например, нет денег на носилки, а у тебя? Полагаю, нам придется пойти пешком.

* * *

Что мы и сделали. Несколько раз, пока мы шли западным склоном Палатина, пробираясь через скотный рынок, пересекая мост и направляясь к западному берегу Тибра, я собирался сказать Тригониону, что передумал и возвращаюсь домой. Зачем мне, в конце концов, встречаться с женщиной, которой до сих пор мне счастливо удавалось избегать, и обсуждать с ней дела, которых сам я намеренно сторонился? Это все виновата Кибела, думал я, следуя за ее жрецом, который решительно сжимал в руке свой зонтик.

Владеть зеленой полосой на берегу Тибра считается хорошим вкусом и признаком богатства. Подобные места представляют собой нечто среднее между парком и пляжем, но хозяева зовут их садами. В них обычно бывают какие-нибудь постройки — иногда это всего лишь грубые деревенские хижины с помещениями для владельца и нескольких немногочисленных гостей, а иногда — целый комплекс добротных зданий. Растительность там обычно частью возделана, частью оставлена расти, как ей заблагорассудится, — в зависимости от величины участка, склонностей хозяина и умения садовника; поляны, покрытые дикой травой, и рощи деревьев перемежаются розариями, рыбными садками, фонтанами и вымощенными камнем дорожками, вдоль которых расставлены статуи.

Сад Клодии был расположен необычайно близко. Сотню лет назад это место, должно быть, находилось за городом, но Рим значительно разросся с тех пор. Такой участок на берегу реки наверняка был предметом зависти со стороны римских богачей и принадлежал ее роду не одно поколение.

Впечатление древности было усилено самим садом, который в этот теплый, безветренный день был похож на место, где время остановилось много лет назад. К саду вела длинная узкая дорожка, обрамленная кустами ползучей ежевики, соединявшимися наверху и затенявшими ее от солнца. Этот подобный туннелю проход выводил на широкую лужайку, общипанную двумя козами, заблеявшими при нашем приближении. Фасадом к лужайке и перпендикулярно к реке, почти полностью скрытой от взглядов купой тесно стоявших деревьев, был расположен длинный узкий дом с крышей, выложенной красной черепицей, и тянувшимся во всю его длину портиком. Открытая лужайка была таким же уединенным местом, как любой обнесенный стеной сад в городе, поскольку высокие кипарисы и величественные тисы надежно скрывали ее от посторонних взоров.

— В доме ее наверняка нет, но мы все равно можем посмотреть, — предложил Тригонион.

Мы пересекли лужайку и оказались под тенью портика. Тригонион постучал в ближайшую дверь, затем распахнул ее и переступил через порог, махнув рукой Белбону и мне. Каждая комната этого длинного дома вела в следующую, и в каждой комнате был свой выход в портик, так что из конца в конец всего дома можно было пройти либо по затемненному проходу снаружи, либо последовательно минуя все комнаты одну за одной.

Я сразу определил, что дом пуст. Впечатление было такое, словно он простоял без людей всю зиму и еще не вернулся к жизни. Воздух внутри был стоялым и холодным, стены и редкая мебель испускали слабый запах плесени, а все поверхности были покрыты тонким слоем пыли.

Мы не спеша следовали за Тригонионом из комнаты в комнату, пока он звал Клодию по имени. В некоторых комнатах все предметы были покрыты чехлами, в других чехлы уже сняли, должно быть, совсем недавно, потому что они так и валялись на полу, брошенные беззаботной рукой. Получив в свое время в собственность обставленный дом на Палатине, я с тех пор разбирался в мебели. Предметы, стоявшие в доме Клодии на Тибре, были из тех, что в нынешние времена приобретаются на аукционах за немыслимые деньги, особенно представителями новой богатой прослойки империи, в чьих захудалых родах никогда не было ничего подобного — спальные ложа, спасенные из пылающего Карфагена, с такими вытертыми плюшевыми подушками, что экзотический рисунок на них был еле виден; золоченные секретеры и сундуки с массивными железными петлями, каких больше уже не делают; древние складные кресла, на которых могли сидеть еще представители рода Сципионов или братья Гракхи.

В каждой комнате висели также картины, причем не театральные декорации, модные среди нынешних богачей, а портреты и исторические сцены, написанные горячими восковыми красками но дереву, обрамленные затейливыми рамами. Они потемнели от времени, их поверхность была покрыта сетью тончайших трещин. Коллекционеры высоко ценят эти особенности, налагаемые временем, которые не в силах воспроизвести никакая человеческая рука. Тут и там на пьедесталах стояли также миниатюрные скульптуры — ни одна не превышала высоты локтя, в соответствии с небольшими размерами комнат, и все изображали сельские сюжеты, в соответствии с общим сельским духом всего места, — Пана и Силена, мальчика-раба, вынимающего занозу из пальца, лесную нимфу, преклонившую колена на скале.

Мы дошли до конца дома и снова вышли под тень портика. Тригонион стал всматриваться в купу деревьев на противоположном конце лужайки.

— Нет, не пойдет же она на кухню, или в помещения рабов, или на конюшню, — сказал он. — Она там, у воды, разумеется.

Мы снова пересекли лужайку, направляясь к рощице, что росла вдоль берега. Под тенью деревьев мы натолкнулись на статую Венеры — не одно из тех миниатюрных декоративных изделий, что видели в доме, но величественное изваяние из бронзы, возвышавшееся на мраморном пьедестале. Богиня глядела на речные волны с выражением почти чопорного удовлетворения на лице, словно река текла лишь для того, чтобы услаждать ее слух, а город на дальнем берегу был возведен ни для какой иной цели, кроме как позабавить ее.

— Изумительно, — прошептал я. За моей спиной Белбон тупо глядел на статую, на лице его был написан религиозный ужас.

— Думаешь? — сказал Тригонион. — Тебе надо посмотреть на другое изваяние, что стоит в ее доме в городе. — Он повернулся и пошел дальше, напевая про себя гимн Кибеле. Его настроение, казалось, улучшалось с каждым шагом, который вел его к реке и к палатке на берегу, украшенной белыми и красными полосами.

Выйдя из-под деревьев, мы попали на солнцепек. Легкий ветерок шевелил сочную растительность. Палатка ослепительно контрастировала с ярко-зеленой травой, темно-зеленой рекой позади нее и сверкающим голубым небом над головой. Холсты гонкого шелка слегка дрожали на ветру. Красные полосы извивались, словно змеи, ползущие по белому фону, затем под влиянием какой-то внезапной перемены в глазах полосы поменялись местами, и вот уже белые змеи поползли по красному полю.

До меня донесся плеск воды, но палатка и высокие деревья у нее по бокам загораживали вид.

— Подожди здесь, — сказал Тригонион. Он шагнул внутрь палатки. Немного погодя, он высунул голову обратно. — Входи, Гордиан. Но оставь своего телохранителя снаружи.

Когда я подошел к палатке, полог откинула рука невидимой рабыни. Я вошел внутрь.

Первое, что я заметил, был запах, аромат духов, который мне никогда не доводилось вдыхать прежде, — неуловимый, тонкий и загадочный. С первой секунды, почувствовав его, я уже знал, что никогда не смогу выбросить его из памяти.

Красно-белый шелк смягчал солнечный жар, наполняя палатку теплым сиянием. Стена, выходившая на реку, была закатана наверх, открывая вид, словно обрамленный рамой. Солнечные блики танцевали на зеленой поверхности воды, бросая отсветы в палатку, где они порхали и дрожали на моем лице и руках. Я снова услышал плеск воды, и теперь увидел группу молодых мужчин и мальчиков, числом около пятнадцати, резвившихся в воде прямо напротив палатки. У некоторых из них вокруг чресел были повязаны ярко-красные полосы материи, но большинство из них купались обнаженными. Крупные капли сверкали на солнце, словно купающиеся были обсыпаны драгоценными камнями. Когда мужчины попадали в тень нависших над берегом деревьев, они покрывались пятнами, словно крапчатые фавны. Брызги воды, которые они поднимали, создавали сетку световых бликов и заставляли ее бешено кружиться по палатке.

Я вышел в центр палатки, где меня ждал Тригонион с сияющей улыбкой на лице. Он стоял рядом с высоким ложем, заваленным подушками в красно-белую полоску, держа за руку женщину, которая лежала, откинувшись на подушки. Голова женщины была повернута так, что я не мог видеть ее лица.

Прежде чем я успел подойти к ложу, передо мной внезапно возникла какая-то девушка. Она выглядела ребенком, но ее темно-рыжие волосы были собраны в пучок на голове, и она была одета в длинное серое одеяние.

— Госпожа! — позвала она, не сводя с меня глаз. — Госпожа, твой гость пришел, чтобы повидаться с тобой.

— Приведи его сюда, Хризида, — голос был томный и неторопливый, более низкий, чем у Тригониона, но несомненно женский.

— Да, госпожа. — Рабыня взяла меня за руку и подвела к ложу. Запах духов стал сильнее.

— Нет-нет, Хризида, — сказала хозяйка, негромко рассмеявшись, — не ставь его прямо передо мной. Он загородит мне весь вид.

Хризида игриво потянула меня за руку и подвела к ложу сбоку.

— Ну вот, так лучше, Хризида. А теперь уходи. И ты тоже, Тригонион, — отвяжись от моей руки, ты, маленький галл. Пойди, придумай Хризиде какое-нибудь дело в доме. Или пособирай красивые камешки на берегу. Но берегитесь, чтобы кого-нибудь из вас не поймали эти речные сатиры, а то неизвестно, чем это может закончиться!

Хризида и Тригонион удалились, оставив меня наедине с женщиной на ложе.