Когда Венера смеется

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Я вышел из носилок Клодии перед дверьми своего дома, когда последние лучи дневного света соскользнули с крыш и унеслись в эфир. Носилки с красными и белыми полосами удалились. Тяжелая поступь телохранителей Клодии оставила за собой облако пыли, отчего пустая, охваченная сумерками улица сделалась еще мрачнее. Я постучал в дверь, но Белбон не спешил открывать.

Какое-то предчувствие — когда, как говорят, Фортуна касается плеча, — заставило меня обернуться.

Через улицу напротив я заметил человеческую фигуру. Человек был одет в тогу и, судя по его позе, стоял, наблюдая за мной. Я повернулся и снова постучал в дверь. Я попробовал засов в надежде, что он случайно окажется открытым. Тщетно. Я снова оглянулся.

Человек подошел ближе и стоял теперь посреди улицы. В полутьме и в пыли я не мог разобрать ничего, кроме силуэта.

Куда же подевался Белбон, как раз тогда, когда он мне нужен? «Не таскайся с этим громилой, — сказал Тригонион, когда я выходил из дома. — Ты будешь в носилках. При них есть охрана». И вот я оказался на пороге собственного дома один, без телохранителя, без оружия. Я снова постучал в дверь и повернулся лицом к неизвестному. Если мне предстоит быть заколотым, я предпочту смотреть ему в лицо, а не подставлять спину. Конечно, этот человек — всего лишь случайный прохожий, говорил я себе, в то время как в голове лихорадочно перебирал всех, кому было бы выгодно положить конец моему расследованию убийства Диона, — царя Птолемея, Помпея, Марка Целия, врага Клодия Милона, чьи люди грозили сегодня Клодии на форуме — люди, печально известные тем, что не останавливаются ни перед какими средствами, чтобы избавиться от своих противников.

Человек подошел еще ближе, ступая осторожно. То, как он шел, напугало меня. Если он был со мной знаком, почему бы ему просто не подойти или не окликнуть меня по имени? Если это был случайный прохожий, который шел по своим делам, зачем он приближается так нерешительно?

Внезапно я вспомнил, как кто-то крался за нами по Крутой аллее прошлой ночью, а затем внезапно развернулся и бегом исчез в темноте.

— Гражданин, — сказал я, обретая голос, — я тебя знаю?

Порыв ветра смел и рассеял висевшую в воздухе пыль. Где-то высоко над землей одинокое облако перехватило последний луч догоравшего дневного света и бросило слабый отсвет на темную улицу, где я на мгновение успел разглядеть лицо незнакомца. Определенно, это не убийца, подумал я. С таким лицом, как у него…

Мое сердце, однако, продолжало грохотать.

Дверь загремела. Я услышал, как изнутри поднимают засов. Дверь открылась, и я быстро отступил назад, столкнувшись с чем-то, что оказалось Белбоном, улыбавшимся мне сонной улыбкой.

— Прости, что заставил ждать так долго, хозяин. Хозяйка позвала меня, чтобы я помог…

— Ладно, Белбон. Скажи, ты знаешь этого человека?

— Какого человека, хозяин?

Фигура исчезла так же быстро и бесследно, как пыль, развеянная порывом ветра. Я посмотрел вверх и вниз по улице.

— Кто это был, хозяин?

— Не знаю, Белбон. Может быть, никто.

— Никто?

— Какой-нибудь незнакомец, я хочу сказать. Человек, которому случилось пройти мимо. Ничего особенного.

Но хотя я и говорил так, позже, ночью не мог отделаться от всплывавшего в моей памяти лица этого молодого человека — темного, исхудавшего, с чахлой бородой и пронзительными глазами. Это было лицо, отмеченное признаками какой-то ужасной катастрофы, со взглядом, какой бывает у людей из захваченного врагом города, когда сам человек цепенеет от отчаяния и лишь глаза его полны безнадежной тоски, слишком тяжелой, чтобы ее можно было вынести. Воспоминание об этом лице заставило меня задрожать. Я не хотел бы встретить человека с таким лицом еще раз.

* * *

Я успел как раз к обеду. Вифания отреагировала на мои похвалы ее рагу из ягненка с чечевицей едва заметным кивком и добавила, что почти весь ужин был приготовлен руками Дианы.

Позже прибыл курьер от Клодии с обещанным серебром. Должно быть, она отсчитывала монеты сама. Над ними летал смутный запах ее духов.

Когда мы готовились ко сну, Вифания спросила, как продвигается мое расследование. Подозревая, что Диана сообщила ей все, что сумела подслушать из нашей беседы с Эконом, я дал ей самый поверхностный ответ, которым можно было отделаться, не говоря неправды.

— А что от тебя нужно было сегодня этой женщине? — спросила она, снимая пояс со своей столы.

— Она хотела услышать, что я могу уже ей сообщить, — я не стал упоминать ни о новом подозреваемом отравлении, ни о плане Клодии послать меня в Сенийские бани.

— Знаешь, эта женщина направила тебя по ложному следу.

— Ложному следу?

— Ну да, по следу Марка Целия.

— Но послушай, Вифания, ведь «всем известно», что Целий замешан в этом деле.

Вифания уронила столу на пол и перешагнула через нее, на минуту оставшись обнаженной.

— Хочешь поддразнить меня тем, что я поверю чему угодно, раз об этом ходят слухи? Почему? Потому, что я женщина? Это ты идешь на поводу у слухов. — Она достала сорочку и накинула на себя. Я попытался представить ее в одеянии, сотканном из прозрачного шелка с острова Кос. Вифания заметила мой взгляд и немного смягчилась. — У тебя нет никаких причин подозревать Целия, кроме слов этой женщины. Будет ужасно, если молодой человек окажется наказан за преступление, которого он не совершал.

— А если совершал?

Она покачала головой и принялась извлекать разнообразные булавки и заколки, удерживавшие ее прическу. Усевшись перед зеркалом за маленьким столом с ящиками для косметики и мазей, она стала расчесывать волосы. Она немного удивилась, но не стала протестовать, когда я забрал у нее щетку, чтобы расчесать самому. Она также не стала протестовать, когда я нагнулся и прижался губами к ее шее.

В ту ночь мы занимались любовью с жаром, который прогнал холод спальни. Я изо всех сил старался не думать о Клодии. Мне бы удалось это, если бы не ее запах. Он пропитал мою одежду и мою кожу. Он въелся в мои пальцы, касавшиеся серебра, и через них перешел на Вифанию. Запах был слабый, неуловимый, коварный. Только я забывал о нем, зарывшись лицом в путаницу волос Вифании, как он снова был тут как тут, закрадываясь в мои мысли и порождая видения, над которыми я был не властен.

* * *

На следующее утро зашел Экон с новостями о Зотике. Накануне, пока я путешествовал по городу в носилках Клодии, он совершил прогулку на улицу Косарей и обнаружил там нужного работорговца.

— Зотики больше нет в Риме, — сказал он. — Работорговец заявляет, что пытался продать ее в дом какого-нибудь богача, рассудив, что получит высшую цену в месте, подобном тому, откуда она ему досталась. Но, видимо, отметины на ее теле более заметны, чем говорил Копоний. Никто не пожелал взять эту девушку в служанки или горничные. Наконец он продал ее другому работорговцу, который специализируется на поставке рабов для удовольствия.

— Значит, она закончила в борделе?

— Возможно, но не в Риме. Второй торговец запинался, бормотал и протягивал руку за монетами, и наконец вспомнил, что отослал ее с партией рабов для какого-то заведения в Путеолах.

— Я возмещу тебе деньги, которые ты потратил на взятку, Экон. Кстати, как ты полагаешь, сколько понадобится денег, чтобы выкупить эту рабыню? — Я извлек на свет мешочек с серебром, присланным мне Клодией.

— Очевидно, меньше, чем здесь, — сказал Экон. — Откуда ты это взял?

Я объяснил ему.

— Клодия — проницательная женщина, — сказал он. — Я все больше и больше хочу познакомиться с ней. Вот только мой отец все время оказывается у меня на пути.

— Клодия запросто может съесть нас обоих на завтрак, высосать костный мозг, а из бабок сделать игральные кости, и все это — не моргнув глазом.

— Должно быть, незабываемое переживание.

— Советую тебе не забывать про Менению, а также про дело.

— Тогда я скажу еще раз: Клодия — проницательная женщина. Это замечательная идея — перекупить рабов под носом у Лукцея. Разумеется, тот, кто попытается сделать это, может расстаться с жизнью.

— Тебе незачем об этом беспокоиться.

— Я шучу, папа. Разумеется, я поеду в Пицен и посмотрю, можно ли разыскать там этих рабов и разузнать, что им известно. И если все это окажется в моих силах, я привезу их обратно с собой для суда.

— Нет, не надо.

— Папа, неужели ты хочешь сделать это сам?

— Нет.

— Тогда предоставь это мне. Я не люблю мозолей от седла, но у Менении есть на этот счет особое средство, которое я заранее предвкушаю.

— Нет, Экон, ты не поедешь в Пицен. Но ты вполне можешь заработать свои мозоли, проехавшись до Путеол и обратно.

— До Путеол? Папа, неужели ты хочешь, чтобы я охотился за этой Зотикой, вместо того чтобы отыскать кухонных рабов, которые могут дать ключ ко всему делу? Я же не могу делать два дела одновременно. Пицен находится на севере, Путеолы — на юге, а суд начинается через три дня. У меня едва хватит времени съездить в какое-нибудь одно место. Либо — то, либо — другое.

— Да. Значит, Зотика.

— Папа!

— Экон, делай, что я говорю.

— Папа, эмоции затуманили твой разум.

— Эмоции тут ни при чем.

Он покачал головой.

— Папа, я знаю, что происходит у тебя в голове. Ты полагаешь, что у тебя есть особые причины выкупить эту девушку. Очень хорошо, но на это у тебя будет масса времени после суда. А сейчас нам нужна эта парочка рабов из Пицена. Согласен, это достаточно сомнительное предприятие, учитывая все препятствия, которые могут возникнуть, но в нем есть смысл. По крайней мере, я не бесцельно потрачу время.

— Значит, ты считаешь, что напрасно потратишь время, если поедешь в Путеолы, отыщешь Зотику и узнаешь, что ей известно?

— Да, это настоящая трата времени, учитывая, как мало мы знаем. Что эта Зотика может знать о смерти Диона?

— Найди ее для меня, Экон. — Я положил мешочек с серебром в его руку. — Я докажу тебе, что эмоции не имеют к этому делу никакого отношения. Если эта девушка ничего не знает, если она ничего не сможет рассказать нам о том, кто убил Диона, то не утруждай себя ее покупкой. Оставь ее там, где она есть. Но если ей найдется что нам рассказать, купи ее и привези ко мне.

Экон прикусил губу и перебросил мешочек с руки на руку.

— Это нечестно, папа. Ты же знаешь, что я куплю ее в любом случае, чтобы ты остался доволен.

— Как сочтешь нужным, Экон. Я лишь советую тебе поторопиться. Дни все еще коротки, и ты пропустишь лучшее время для поездки.

* * *

Во второй половине дня за мной прибыли носилки, как и обещала Клодия.

На этот раз меня ожидал менее эффектный выезд, чем вчерашние пышные носилки с красно-белым верхом. Эти носилки были укрыты скромным шерстяным полотном и едва вмещали двух человек, которым пришлось бы сидеть нос к носу. Белбон присоединился к горстке телохранителей, пока я забирался внутрь и усаживался напротив Хризиды, которая глядела на меня с загадочной улыбкой на губах, бесцельно накручивая на палец темно-рыжие пряди своих волос. Я вдруг подумал, что она, видимо, не так молода и наивна, как старается выглядеть. Носилки поднялись и двинулись вперед.

— Итак, — сказал я, — что именно Клодия хочет, чтобы я сделал сегодня в банях?

Хризида прекратила играть с волосами и пробежала пальцами по губам, словно стирая улыбку, придав лицу еще более загадочное выражение. Жест напомнил мне ее хозяйку.

— Все очень просто. Почти ничего, по сути. Тебе надо ждать в комнате для переодевания. Там тебя найдет человек Клодии.

— Как я узнаю его?

— Он сам узнает тебя. Ну вот, а агента Целия — человека, который принесет яд, зовут Публий Лициний. Ты его знаешь?

— Думаю, что нет.

— Это все равно. Человек Клодии укажет тебе на Лициния, когда он придет.

— А затем что?

— По плану Целия, Лициний должен передать яд одному из рабов Клодии. Но в тот момент, когда Лициний будет отдавать яд, несколько друзей Клодии собираются схватить его и устроить публичную сцену. Они откроют коробочку, чтобы показать всем, что находится внутри. Затем они примутся выкручивать Лицинию руки до тех пор, пока он не признается в том, что именно он собирался сделать и кто его послал.

— Почему он непременно должен сознаться?

— Среди друзей Клодии есть люди, которые очень хорошо умеют выкручивать руки. Я говорю это в буквальном смысле. — Хризида рассмеялась собственному остроумию.

— Ну а я что должен делать? Я сыщик, а не выкручиватель рук.

— Ты должен просто смотреть за тем, что происходит.

— Зачем?

— Клодия говорит, у тебя репутация хорошего наблюдателя.

Мы стали спускаться извилистой тропой по восточному склону Палатина и вскоре оказались на площади перед Сенийскими банями, с трудом протискиваясь среди других носилок.

— Я подожду здесь, — сказала Хризида. — Сообщи мне, как только что-нибудь произойдет. И не делай ничего непотребного с другими мальчиками.

— Ты о чем?

— Да ладно! А то мы не знаем, чем вы, мужчины, любите заниматься друг с другом в банях! — Она подняла бровь, напомнив мне еще один любимый жест Клодии.

— Скажи, у твоей хозяйки все рабыни такие же дерзкие, как ты?

— Лишь ее фаворитки, — хихикнув, Хризида стала еще больше похожа на ребенка.

Я поднялся по ступеням, махнув Белбону следовать за мной.

В передней я уплатил привратнику, который вручил Белбону полотенце. Мы пересекли коридор и попали в длинную комнату для переодевания, где потолок был украшен искусными лепными украшениями. Здесь стояли рядами деревянные скамьи. Посетители входили и выходили, до различной степени раздетые. Несколько одетых рабов стояли без дела, поодиночке или маленькими группами, ожидая, пока их хозяева накупаются вдосталь. Каждый раз, когда открывалась деревянная дверь в купальные помещения, оттуда доносились эхо разговоров, смех и шум плещущейся воды. Характерный банный аромат охватил меня со всех сторон — смесь пота и пара, подчеркнутая резким запахом горящего дерева, идущим от печей, смешанным с затхлым привкусом плесени.

Я помедлил, ожидая, пока ко мне кто-нибудь подойдет, затем начал чувствовать себя неудобно в одежде. Я снял тунику и передал ее Белбону, который нашел для нее пустую нишу в ряду шкафов с ячейками, выстроившихся вдоль стен. Я поднял руки, и Белбон обвязал полотенце вокруг моей талии. После этого я высвободил ноги из сандалий и испустил легкий вздох, когда мои босые подошвы коснулись пола, нагретого до как раз нужной температуры пролегавшими под ним трубами с горячей водой.

— Мне знаком этот вздох! — произнес чей-то голос за моим плечом. — Будто стихотворение: звук, который издаст мужчина, когда его босые пальцы ступают на горячий пол.

Я повернул голову и слегка кивнул, полагая, что говоривший — просто один из посетителей. Затем я увидел его лицо.

Выражение отчаяния исчезло, сменившись сардонической улыбкой. Это было приятное лицо, несмотря на худобу и чахлую бороду, но в карих глазах застыла проницательность, отчего смотреть в них было нелегко.

— Ты стоял вчера возле моего дома, — сказал я.

— Наверное, стоял.

Значит, дело объяснялось следующим образом: это был человек Клодии, как раз тот, кого мне предстояло здесь встретить. И все же: зачем он преследовал меня по Крутой аллее, а затем убежал? Зачем он торчал возле моей двери вчера вечером, а потом исчез, не назвав себя?

— Сенийские бани по-прежнему лучшие в Риме, — сказал он, обматывая полотенцем влажные волосы на голове. Он был обнаженным и мокрым после горячей ванны, струйки пара поднимались от его кожи. Тело его было тонким, а грудная клетка — узкой. Ни единой капли жира, можно пересчитать все ребра и отбить барабанную дробь на выступавших тазовых костях. — Холодная вода у них действительно холодная, а горячая нагревается до нужной температуры. Они стоят близко к форуму, так что здесь всегда есть с кем поговорить. Но они недалеко и от Субуры, поэтому здесь бывают всякие пройдохи, чтобы немного оживить обстановку. Как, например, этот распутный змей Вибенний.

— Вибенний?

Он кивнул на противоположную сторону комнаты.

— Видишь этих троих там, в углу? Вибенний — тот распутного вида малый с кожаной веревкой, свисающей до колен, который прислонился к стене и стоит, скрестив руки, не собираясь ничего скрывать. Его зовут Деловые Пальцы, и оснований для такого прозвища много. Погляди на елейное выражение его лица — наверняка можно сказать, он задумал что-то гадкое. А вот это его сын — тот молодой парень с характерной волосатой задницей, что нагнулся на скамье, снимая сандалии. Ты когда-нибудь видел такие шерстистые ягодицы? Право, меня начинает тошнить от одного взгляда на них, будто борода растет на неправильном месте. Да оно и верно, поскольку он использует свое нижнее отверстие вместо рта. Посмотри, как он напрягает и расслабляет ягодицы, будто что-то жует ими. Именно об этом сейчас думает третий, тот лысый олух, что сидит на скамье и, открыв рот, смотрит на задницу Вибенния-младшего. По-моему, край его полотенца уже оторвался от колен, видишь? Нетрудно догадаться, что у него на уме. Будто солдат на часах в палатке! Тебе не кажется, что этот олух ожидает поцелуя от бородатых губ Вибенния-младшего?

Я посмотрел на незнакомца рядом со мной, пытаясь разобрать выражение его лица — осуждение, любопытство, зависть? Что бы там ни было, предмет его интереса, казалось, далек от цели нашего пребывания в бане, и я уже собирался сказать ему об этом, когда он схватил меня за руку и энергично закивал:

— Смотри, смотри, Вибенний-младший закончил раздеваться. Он наклоняется, чтобы поднять сандалии, — смотри, изогнулся, словно крутой поворот дороги. Теперь он выпрямляется, берет одежду и поворачивается к стене. Думаешь, ему действительно нужно вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до ячейки, или он просто демонстрирует свои красивые бедра? Лысый олух оценил их по достоинству — ох, Эрос, да он почти вцепился в себя обеими руками! Обрати внимание на самодовольную ухмылку на лице Вибенния-отца. Теперь Вибенний-младший по-царски шествует к дверям парной, расправив плечи, отогнув задницу, шагая немного с носка — сможет ли сделать лучше даже египетский педераст? Ну конечно, олух проглотил наживку. Вот он поднялся на ноги и взял курс на волосатые ягодицы, словно гончая, бегущая за кроликом. Вот он у дверей, вот он скрылся за дверьми. А теперь гляди на Деловые Пальцы!

Пока мы наблюдали, Вибенний, небрежно поглядев направо и налево, опустил скрещенные на груди руки, повернулся и принялся рыться в одной из ячеек.

— О нет, это уже слишком! — Человек рядом со мной сорвал с себя полотенце и зашагал через комнату. Я последовал за ним вместе с Белбоном.

Мой собеседник подошел к Вибеннию сзади и похлопал его по плечу. Вибенний вздрогнул и резко обернулся с виноватым выражением на лице.

— Снова принялся за свои старые штучки, Деловые Пальцы? Обираешь похотливых посетителей бани, пока твой сын вовлекает их в охоту?

— Что? — Застигнутый с поличным на секунду онемел, а затем расплылся в неуверенной улыбке. — Катулл! Что, Аид тебя побери, ты здесь делаешь? Я полагал, ты сейчас где-нибудь далеко, строишь из себя имперского наместника.

— Где-нибудь далеко, это верно. Года в Вифинии под Гаем Меммием мне хватило с лихвой. Я думал, он сделает меня богачом, но Меммий взял меня с собой лишь для того, чтобы я читал ему свои стихи. Впрочем, я не виню его за то, что ему захотелось немного культуры; эта Вифиния — такая дыра. Я едва дождался, когда смогу убраться оттуда подальше; уехал сразу же, как позволила погода. Так здорово вернуться в такое по-настоящему цивилизованное место, как Рим, где человека запросто могут обворовать, пока он гоняется за парой шерстяных ягодиц.

— О чем ты говоришь? — Нервно хихикнул Вибенний и тревожно оглянулся вокруг.

— Вибенний, ты мне отвратителен. Ради Кибелы, оставь в покое вещи бедного простака. Что ты рассчитываешь там найти? Его вонючее белье?

— Катулл, ты подшучиваешь надо мной. Я всего лишь хочу посмотреть, положил ли мой сын на место свои сандалии. Ах, так вот в чем дело — я, должно быть, перепутал ячейки! Так и есть — это другая ниша. А я еще думаю — почему здесь чужие вещи?

Катулл язвительно рассмеялся и покачал головой.

— Вибенний, мне следует заявить о тебе управляющему. Правда, они отрубят твои деловые пальцы и бросят их в печь, и нам всем тогда придется страдать от вони. Почему бы тебе не пойти и не посмотреть, чем сейчас занят твой сын? Тогда вы оба сможете устроить свой второй банный фокус.

— О чем ты говоришь?

— Ну знаешь, тот, когда твой сынок находит угол потемнее и берет себя за лодыжки, чтобы завлечь ничего не подозревающего олуха, а когда тот окажется в его мертвой хватке, ты подкрадываешься сзади и пускаешь в ход свои деловые пальцы, освобождая простофилю от всего лишнего, что может при нем оказаться.

— Катулл, ты клевещешь на меня!

— Наоборот, Вибенний, твои «массажи» весьма знамениты!

Вибенний скрестил руки на груди и самодовольно улыбнулся.

— Судя по твоему дурному настроению, Катулл, я бы сказал, что тебе нужен хороший «массаж».

— Подойди, подойди ко мне поближе с этой безобразной штукой, Вибенний, и я завяжу ее узлом!

— А что, если она окажется для этого недостаточно гибкой? — ухмыльнулся Вибенний.

Катулл шагнул к нему. Я отступил к Белбону, ожидая ударов. Но вместо этого Катулл усмехнулся.

— Ох, Вибенний, так здорово вернуться домой.

Вибенний открыл объятия.

— Ты, старый козлище, как нам всем не хватало твоего острого языка, — сказал он, обнимая Катулла и хлопая его по спине.

Я заморгал, не зная, как понимать эту сцену, и внезапно вздрогнул, когда чья-то рука коснулась моего плеча.

— Гордиан? — произнес голос рядом со мной.

Я обернулся и увидел знакомое лицо молодого человека плотного телосложения с аккуратно постриженной бородой и печальными карими глазами. Я узнал его по сросшимся в одну линию густым бровям — это был раб, служивший привратником в доме у Клодии. Он стоял передо мной одетый, и слегка запыхавшийся.

— Варнава, — сказал я. — «Утешение» по-иудейски.

— Верно, — сказал он и понизил голос: — Хризида сказала, ты уже здесь. Публий Лициний также идет сюда вместе со своей коробкой.

Я нахмурился.

— Так это с тобой я должен был здесь встретиться?

— Да.

— А кто же тогда… — я повернулся к Катуллу и успел поймать взглядом лишь его загадочную усмешку, когда Варнава внезапно оттащил меня в сторону и прошептал на ухо:

— Лициний вошел! Пошли за мной. — Он схватил меня за руку и повлек через комнату; Белбон поспешил следом. — В зеленой тунике, — снова шепнул Варнава.

Лицо молодого человека показалось мне знакомым, — должно быть, я встречал его на форуме, а также видел на улицах Палатина в компании Марка Целия. Он нервно поглядывал из стороны в сторону, играя чем-то в руках.

— Здесь мы расстанемся, — прошептал Варнава. — Просто стой в стороне и смотри. Не спускай глаз со шкатулки! — так он называл крошечный ящичек, который Лициний держал в руках, — одну из тех изящно украшенных коробочек с крышкой на петлях и крючком, столь любимых дамами, которые держат в них свои мази и пудру, — и отравителями, которые хранят в них яд. Шкатулка в руках Лициния казалась сделанной из бронзы, с выступающими шишечками и накладными пластинками из слоновой кости. Он раз за разом поворачивал ее в руках.

Лициний заметил Варнаву и вздохнул с облегчением. Он шагнул вперед, чтобы встретиться с рабом, но Варнава кивком указал ему в угол комнаты, куда им следовало отойти. Когда Варнава повернулся, его взгляд на мгновение встретился с моим. Я обернулся через плечо, недоумевая, куда исчезли Катулл и Вибенний, но не смог найти их среди толпы одетых и обнаженных тел. В комнате для переодеваний внезапно стало значительно больше народу.

Варнава дошел до угла комнаты и обернулся. Лициний подошел и стал протягивать руку, очевидно, желая избавиться от шкатулки. И тут началась невероятная свалка и сумятица.

Еще только войдя в комнату для переодеваний и оглядывая толпу, я попытался найти в ней подручных Клодии, специалистов в выкручивании рук. Я отметил про себя несколько подходящих кандидатов, судя по их внушительным размерам, и оказался прав — именно они внезапно бросились на Лициния. Но их было больше, чем я ожидал, — как минимум десять. Среди них, к моему удивлению, оказался и Вибенний Деловые Пальцы.

Они двинулись, чтобы накрыть Лициния в тот момент, когда шкатулка переходила из рук в руки, но их порыв оказался преждевременным. Кто-то закричал на мгновение раньше, чем следовало, или кто-то рванул к шкатулке слишком поспешно, или просто Лициний так нервничал, что рука его застыла на полпути, а сам он запаниковал раньше, чем дотянулся до руки Варнавы. Что бы там ни было, шкатулка так и не попала к Варнаве. Она оставалась у Лициния, когда он испуганно обернулся и начал метаться по комнате, стараясь увернуться от рук тех, кто пытался его схватить. Я успел заметить выражение его лица и подумал, что никогда еще не видел человека, который так походил бы на кролика, да еще к тому же испуганного. Но шкатулка по-прежнему оставалась в его крепко сжатом кулаке.

Могучие специалисты по выкручиванию рук были, должно быть, превосходными тюремщиками, но обилие мускулов не прибавляло им проворства. Руки хватали пустоту, пока кролик проскальзывал мимо. Лбы трещали от столкновений, когда Лициний стремительно пробегал между ними. Все это походило на комическую сцену в представлении мимов, но поставленную гораздо более искусным хореографом, чем мне когда-либо доводилось видеть.

Кролик бросился к главному выходу, но путь был прегражден.

— Отдай шкатулку! — закричал кто-то.

— Да, шкатулку!

— Отдавай!

— Яд! Яд!

Посторонние посетители, наблюдали за происходившим с различными выражениями на лицах, на которых застыли смущение, гнев и насмешка. Кто-то видимо, решил, что это просто игра, тогда как другие, спасаясь от опасности, полезли под деревянные скамьи. Я заметил в толпе колкого на язык Катулла, который озирался вокруг широко открытыми от удивления глазами.

Лициний, не имея возможности выбраться через запертый выход, обернулся и помчался к неохраняемым дверям в банные помещения. Не успел он подбежать к ней, как дверь раскрылась и на пороге показался какой-то старик, завернутый в полотенце. Лициний сбил его. С громкими воплями подручные Клодии последовали за ним, перепрыгивая через старика, словно гончие через бревно.

— Проклятие! — пробормотал Варнава, пробегая мимо меня и хватая за руку.

Мы бросились по следам кролика, миновав огромную ванну, полную кричащих и смеющихся купальщиков. Один из ловцов растянулся на мокром полу и продолжал скользить, пытаясь подняться на ноги. Мы обогнули его и через другую дверь попали в дальнюю комнату, где воздух был полон пара, шедшего от бассейна с горячей водой. Здесь царило смятение, плеск воды и сумятица криков эхом разносились по тускло освещенной комнате.

— Закрыть дверь! Он выскользнет!

— Яд!

— Не дайте ему бросить шкатулку в бассейн!

— Кто-то сказал «яд в бассейне»?

— Яд? Пустите меня!

Началась беготня, люди скользили и сталкивались друг с другом, пока подручные Клодии пытались найти Лициния. Некоторые из них наступали в ванну с кипятком, шипели от боли и отскакивали в сторону.

— Он должен быть здесь, — сказал Варнава. — Дверь закрыта, а другого выхода нет.

— Почему же нет, — сказал я, указывая на темный угол. — Дверь в печное помещение.

Варнава застонал и бегом распахнул дверь. Струя знойного воздуха вырвалась из лежавшего за ней коридора. Варнава сделал несколько неуверенных шагов, зацепился за что-то и раскрыл рот от изумления.

— О Аид! Труп!

Что-то лежало в темноте у его ног, но не труп, разве только это был труп с двумя головами, да к тому же шевелящийся.

— Потерял! — простонала одна голова.

— Ищи теперь сам, — тяжело прохрипела другая.

Варнава вздрогнул.

— Что?..

— Шерстяные ягодицы и лысый олух, — сказал я.

Это ничего не говорило Варнаве, но он быстро сообразил, что происходит.

— Здесь проходил кто-нибудь?

— Да, — тяжело выдохнул один голос, — какой-то идиот наступил мне на руку! Он пробежал через печное помещение и сейчас где-то в аллее там, позади здания. Итак, если вы не возражаете…

Варнава застонал.

Копошащиеся фигуры на полу задергались, заохали и замычали в экстазе.

Я оттащил Варнаву обратно в парную и закрыл за нами дверь. Теперь фарс получился полный, вплоть до кульминации.