Когда Венера смеется - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Стивен Сейлор (ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ) #13

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Помнится, ты любил повторять мне, папа, когда я решил заняться делом самостоятельно: «Никогда не берись за дело, не получив предварительно задатка, каким бы он ни был маленьким». — Экон вскинул голову и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

— К чему ты клонишь? — спросил я.

— Ну, когда ты покидал сад Клодии сегодня днем, был ли твой кошелек тяжелее, чем до того, как ты туда пришел? — так он в своей манере спрашивал, принял ли я предложение Клодии расследовать обстоятельства убийства Диона — для Экона типично было сразу же переходить к сути дела.

Несмотря на почти по-летнему теплый день, сумерки спустились рано — в конце концов, на дворе стоял март. К тому времени, как я покинул сад Клодии вскоре после прихода ее брата, солнце уже начало садиться, превращая Тибр в полотно сияющего золота. Уже в сумерках я и Белбон вернулись домой, совершив утомительный обратный путь через мост, притихший скотный рынок и склон Палатинского холма. Пришла ночь и охладила воздух. После наспех проглоченного ужина в присутствии Вифании и Дианы, несмотря на гудящие от усталости ноги, я вновь отправился в компании Белбона через весь город, чтобы посоветоваться со своим старшим сыном Эконом.

Мы сидели в кабинете его дома на Эсквилинском холме, в котором прежде жили я и мой отец. Теперь он принадлежал Экону и его потомству. Его жена Менения была где-то в доме, вероятно, пытаясь уложить в постель пререкавшихся близнецов, чьи взрывы смеха на высокой ноте время от времени разрывали холодный вечерний воздух.

Я закончил рассказывать Экону о своей беседе с Клодией, остановившись на появлении ее брата и моем уходе несколько минут спустя.

— Когда я покидал сад этой дамы, — сказал я, — мой кошелек был значительно тяжелее.

— Значит, ты принял ее предложение?

Я кивнул.

— Значит, ты веришь в то, что Марк Целий убил Диона?

— Я этого не говорил.

— Но ты собираешься искать доказательства его вины.

— Если они существуют.

— Подозрения Клодии против него кажутся в лучшем случае неубедительными, — сказал Экон, — но тебе приходилось браться за дела, где доказательств было еще меньше, и все же докапываться до истины.

— Да. Но если честно, это дело мне не очень-то нравится.

— Ну еще бы!

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, папа, всем известно, что Целий и Клодия были любовниками. А Целий и Клодий — политическими союзниками и собутыльниками, по крайней мере раньше. Кстати, между ними могло быть и нечто большее. А может быть, и между всеми троими сразу.

— Ты хочешь сказать, между всеми троими в постели?

Экон пожал плечами.

— Не смотри так удивленно. Такая женщина, как Клодия, — ну, ты сам сказал, что там, в палатке, не было никакой мебели, кроме ее ложа.

— И что?

— Папа! Ты решил, что она хочет, чтобы ты стоял. Между тем мне показалось, из того что я слышал о ней, что она более гостеприимна. Раз там не было кресла, а лишь единственное ложе, то может быть, это для того, чтобы ты прилег с ней рядом.

— Экон!

— А учитывая также, в каком она была одеянии…

— Мне не надо было быть столь подробным.

— Тебе надо было взять меня с собой. Я бы увидел все сам.

— Тебе недавно исполнилось тридцать, сын. Пора уже думать не только о любовных забавах.

— Менения не жалуется, — усмехнулся он.

Я попытался издать недовольное ворчание, которое более походило на возглас любопытства. Экон выбрал в жены черноволосую красавицу, весьма похожую внешностью на Вифанию. В чем еще она была как Вифания? Подобные мысли время от времени приходили мне в голову, как естественно случается с человеком старшего поколения, когда он думает о молодых и их образе жизни. Экон и Менения… обнаженный Клодий и его сестра в прозрачной одежде…

В этот момент один из близнецов издал крик где-то в доме. Я внезапно очнулся, выведенный из своей задумчивости напоминанием о том, что у плотских удовольствий есть свои последствия.

— Мы отвлеклись, — напомнил я. — Я сказал, что мне не очень-то нравится это дело, а ты воскликнул: «Ну еще бы!»

— Ну, случай тут явно нечистый, разве тебе не кажется? Возможно, даже подозрительный. Я хочу сказать, здесь что-то не так. Посуди сам, папа: по сути, тебе удалось узнать от Клодии о Целии лишь то, что он занял некую сумму денег у богатой, старше его по возрасту женщины — под фальшивым предлогом, разумеется, — и не вернул ей этот долг. Да, и еще то, что у него случайно оказался при себе нож, что формально запрещено законом в пределах городских стен, но что в наши дни считает необходимым любой здравомыслящий человек. До самого недавнего времени эти двое были любовниками, а теперь она изыскивает доказательства, чтобы обвинить его в убийстве. Какой мы должны сделать из этого вывод? Целий был в доверенных отношениях с ее братом, а теперь Клодии вдвоем обвиняют его в том, что он является наемным убийцей царя Птолемея или Помпея, что одно и то же. Да при этом Клодий сдает Целию жилье — Целий проживает в его доме неподалеку от твоего.

Я покачал головой.

— Больше не проживает. Клодий выгнал его оттуда. — Когда?

— Несколько дней назад. Я ничего не знал до сегодняшнего дня, пока мне не сказал об этом сам Клодий. Только представь — в палатке, обнаженный, мокрый, он беззаботно рассказывает мне о своем недвижимом имуществе. Любопытно, что еще сегодня утром, когда мы с галлом шли к Клодии и я увидел, что все ставни на доме, где жил Целий, заперты в такой теплый день, я подумал, что Целий отсыпается с похмелья. А оказывается, дом просто стоит пустой. Целий вернулся в дом своего отца на Квиринальском холме, где, несомненно, будет проживать до самого окончания суда.

— Так, значит, они решились выдвинуть против него формальное обвинение?

— Да, формально обвинение уже предъявлено. Но не самим Клодием.

— Тогда кем же?

— Угадай.

Экон покачал головой.

— У Марка Целия слишком много врагов, чтобы я мог угадать.

— Обвинение предъявлено семнадцатилетним сыном Луция Кальпурния Бестии.

Экон рассмеялся и изобразил сценку, вытянув руку:

— Судьи, я указываю не пальцем вины — я указываю на виновный палец!

— Так ты знаешь эту историю?

— Разумеется, папа. Всем известно, как Целий обвинил Бестию в том, что он отравил своих жен. Жаль только, что мы с тобой ездили к Метону, когда проходил этот процесс. Я слышал о нем от Менении.

— А мне рассказала о нем Вифания. Теперь, похоже, Бестия скоро отомстит Целию.

— Дата слушания уже назначена?

— Да. Обвинение было предъявлено пять дней назад. Учитывая, что по обычаю сторонам предоставляется десять дней на то, чтобы подготовить свои аргументы, разбирательство начнется через пять дней.

— Так скоро! У тебя не очень-то много времени.

— Разве так происходит не всегда? Клиенты обращаются к нам, полагая, что мы можем извлечь доказательства из воздуха.

Экон вскинул голову.

— Но подожди, ты говоришь, что суд начнется через два дня после апрельских нон. Значит, если он продлится больше двух дней, то совпадет с открытием праздника Великой Матери.

Я кивнул.

— Суд будет идти, несмотря на празднество. Менее важные разбирательства будут отложены, но не дело по обвинению в политическом терроризме.

— Политическом терроризме? Так это дело не о простом убийстве?

— Едва ли. Целию предъявлены четыре обвинения. Первые три возлагают на него вину за организацию нападений на александрийское посольство — ночной набег в Неаполе, забрасывание камнями в Путеолах и пожар в имении Паллы. Я не буду принимать участия в расследовании этих дел. Мне необходимо сосредоточиться на четвертом обвинении, которое имеет отношение непосредственно к Диону. Согласно этому обвинению, Целий должен ответить за попытку отравить Диона в доме Лукцея.

— А как же настоящее убийство, когда Дион был заколот в доме Копония?

— Технически такое обвинение тоже присутствует. Но Публия Асиция уже оправдали, и обвинение опасается потерпеть такую же неудачу с Целием. Вместо этого они решили сконцентрироваться на случившейся ранее попытке отравления. Разумеется, я постараюсь найти все, что смогу, об убийстве в доме Копония, в качестве дополнительных улик.

— И чтобы удовлетворить собственное любопытство?

— Конечно.

Экон сжал пальцы обеих рук вместе.

— Политически окрашенное судебное разбирательство во время празднества, когда Рим набит приезжими, с бывшим протеже Цицерона в качестве обвиняемого и скандальной женщиной на заднем плане — это будет настоящий спектакль, папа.

Я вздохнул.

— Тем больше оснований для моих дурных предчувствий. Остается лишь, чтобы вооруженные наемники Помпея или царя Птолемея вломились ко мне в дом с требованием отказаться от расследования.

Экон поднял бровь.

— Ты полагаешь, дело может дойти и до этого?

— Надеюсь, что нет. Но мне от всего этого не по себе. Как ты сказал, случай тут явно нечистый. Мне это дело не нравится.

— Так почему не отступиться? Ты ведь ничем не обязан Клодии — или я ошибаюсь? Ты рассказал мне обо всем, что случилось сегодня в палатке? — Он изобразил на лице намекающую улыбку.

— Не выдумывай. Я не должен этой женщине ничего, кроме полученного от нее задатка. Но я чувствую себя обязанным.

Он кивнул.

— Диону, ты хочешь сказать.

— Да. Я отказал ему, когда он обратился ко мне за помощью. Затем уговорил себя не ходить на процесс над Асицием…

— Но ты же был болен, папа.

— Да, но был ли я так уж болен? А после того, как Асиция оправдали, я сказал себе, что теперь все закончено. Но как может быть что-то закончено, когда убийца так и не понес наказания? Как тень Диона может обрести покой? Все же мне удавалось уклоняться от висящего надо мной обязательства, удавалось загонять подобные мысли в самые дальние уголки — до сегодняшнего утра, когда ко мне пришел этот галл, чтобы поставить лицом к лицу с моей собственной ответственностью. Меня наняла Клодия, но на самом деле не только она.

— И ее брат Клодий тоже?

— Нет, я хочу сказать, что оба они всего лишь как бы действуют от лица более значительного. Начинается оно с Диона, а где заканчивается — лишь время покажет. Некие превышающие все силы, кажется, задались целью втянуть меня в это дело.

— Немезида?

— Я думал о другой богине — Кибеле. Это ее жрец был у меня вместе с Дионом и тот же жрец приходил ко мне вчера. Думаешь, это просто совпадение, что разбирательство будет идти во время праздника Великой Матери богов, посвященного именно Кибеле. Известно ли тебе, что одна из женщин рода Клодиев когда-то давно спасла из Тибра статую Кибелы, которую привезли с Востока? Разве ты не чувствуешь связи?

— Папа, с возрастом ты становишься все более религиозным, — тихо сказал Экон.

— Возможно. По крайней мере, если я не научился больше уважать богов, то я научился их бояться. Но оставим это. Скажем так: это дело между мною и тенью Диона. Мое чувство долга глубже, чем сила дурных предчувствий.

Экон серьезно кивнул. Как обычно, он понял меня.

— Что ты хочешь от меня, папа?

— Еще сам не знаю. Может быть, ничего. Может быть, только чтобы ты выслушал мои сомнения и кивнул, если в моих словах мелькнет нечто, отдаленно напоминающее здравый смысл.

Он взял меня за руку.

— Скажи, если тебе понадобится нечто большее, папа. Обещай, что скажешь.

— Обещаю, Экон.

Он выпустил мою руку и сел. Где-то в доме опять вскрикнул кто-то из близнецов. Им определенно пора бы уже спать, подумал я. Через щель в ставнях было видно, что на дворе стоит полная темнота.

— А что думает по этому поводу Вифания? — спросил Экон.

Я улыбнулся.

— С чего ты взял, что я рассказывал ей?

— Ну, должен же ты был что-то сообщить ей за ужином.

— Да — несколько сокращенную версию моего визита в сад Клодии.

— Ха! Вифания оценила бы рассказ об обнаженных купальщиках, я думаю, — засмеялся Экон.

— Возможно, но я опустил такие подробности. Так же, как и описание одежды Клодии, которое так тебя заинтриговало.

— Мне показалось, что сперва это заинтриговало тебя, папа. А появление Клодия из реки, голого, словно рыба, вытащенная из моря?

— Пропустил. Правда, я упомянул, как брат с сестрой обнимались у меня на глазах.

— И целовались?

— И целовались. Должен же я дать Вифании хоть какие-нибудь основания для сплетен?

— А что она думает по поводу обвинений Марка Целия?

— Вифания заметила вскользь, что это полная чепуха.

— Правда?

— «Невероятно, — сказала она. — Марк Целий никогда не мог бы совершить преступление. Эта женщина клевещет на него!» Я спросил, из чего она делает такой вывод, но получил в ответ лишь взгляд Медузы Горгоны. Вифания всегда питала слабость к нашему франтоватому молодому соседу. Точнее, нашему бывшему соседу, хотел я сказать.

— Ей не хватает его присутствия на улице.

— Нам всем не хватает зрелищ, которые время от времени устраивал Целий, когда стучался у своих дверей в разгар дня с всклокоченными волосами и налитыми кровью глазами, или когда расхаживал по нашей улице с проститутками из Субуры, или когда его пьяные друзья читали непристойные стихи из окон его жилища…

— Папа, хватит! — Экон давился от смеха.

— Мне кажется, смеяться тут не над чем, — сказал я, внезапно став серьезным. — Речь идет о будущем молодого человека. Если его признают виновным, то большее, на что он сможет рассчитывать, — это изгнание. Семья его натерпится позора, карьера его кончена, а все планы разрушены.

— Едва ли это достаточное наказание, если он виновен.

— Если он виновен, — сказал я. — Что мне и требуется доказать.

— А если ты обнаружишь, что он не виновен?

— Я сообщу об этом Клодии.

— А для нее есть какая-то разница? — напрямик спросил Экон.

— Тебе известно не хуже меня, Экон, что римский суд редко имеет дело с виной и невиновностью.

— Ты хочешь сказать, что Клодия может быть больше заинтересована в уничтожении Целия, чем в наказании убийцы Диона?

— Эта мысль приходила мне в голову. Брошенная женщина…

— Если только это не она его бросила, папа.

— Думаю, это мне тоже придется установить.

— Если полагаться на слухи, то Целий не первый мужчина, которого она уничтожает, — сказал Экон. — Хотя мне кажется, что ссылка и унижение — более милосердные средства, чем яд.

— Ты говоришь о сплетнях, согласно которым она отравила своего мужа три года назад?

Он кивнул.

— Говорят, что Квинт Метелл Целер был совершенно здоров, когда внезапно умер. Говорят, что его брак с Клодией никогда не был мирным и, более того, что Целер и ее брат Клодий стали закоренелыми врагами. Мнимым предлогом их раздора считалось расхождение в политических взглядах, но какой мужчина потерпит, чтобы его шурин был ему соперником в постели?

— Но кто из них нарушил права другого — Клодий… или Целер?

Экон пожал плечами.

— Полагаю, это могла решить только Клодия. Целеру не повезло; он расстался с жизнью. А теперь Целий? Похоже, любой мужчина, который встает между братом и сестрой, рискует больше, чем ему кажется.

Я покачал головой.

— Ты пересказываешь скандальные слухи так, будто уверен в их истинности, Экон.

— Лишь для того, чтобы ты как следует осознал, с какого рода людьми тебе предстоит иметь дело. Ты ведь все-таки намерен идти до конца?

— Чтобы выяснить правду относительно убийства Диона, да.

— Под покровительством Клодии?

— Она наняла меня. Обстоятельства привели ее ко мне — обстоятельства или Кибела.

— Но политически очень опасно как бы то ни было связывать себя с Клодием…

— Я так решил.

Он задумчиво почесал подбородок.

— Тогда, я думаю, нам обязательно следует как минимум вспомнить все, что нам известно об этих Клодиях, прежде чем ты отправишься по их поручениям или положишь в карман еще какую-то часть их серебра.

— Очень хорошо, но что именно мы знаем о них? И давай будем осторожны, чтобы не приплетать к фактам слухи и сплетни.

Экон кивнул. Он начал говорить размеренно, тщательно формулируя мысли:

— Они — патриции. Они происходят из очень древнего, очень прославленного рода. Среди их предков множество известных людей, большая часть которых служила консулами и следы деятельности которых можно найти по всей Италии — дороги, акведуки, храмы, базилики, ворота, галереи, арки. Их родственники путем брачных отношений так тесно породнились с семьями равного им положения, что этот клубок не распутает самый искусный ткач. Клодии являются сердцем правящего класса Рима.

— Настолько раздробленного и настолько не в ладах с самим собой, насколько этот класс может быть. Да, чистота их происхождения и родственных связей вне всякого подозрения, — согласился я. — Хотя всегда, когда имеешь дело с богатыми и могущественными, в первую очередь хочется спросить, как они такими стали.

Экон погрозил мне пальцем:

— Папа, ты уже начал нарушать собственное требование — не путать факты со сплетнями.

— Что ж, вернемся к фактам, — уступил я, — либо запишем все, что не относится к фактам, в разряд недостоверных сведений, — поправился я следом, понимая, что иначе никакого разговора о Клодиях может не получиться.

— Ну хорошо, — продолжил Экон, — тогда начнем с написания их имени. Его патрицианская форма звучит как Клавдий, а отца их звали Аппий Клавдий. Но Клодий и все три его сестры три года назад переменили написание своего родового имени на более плебейскую форму — с «о» вместо «ав» в середине. Должно быть, это произошло после того, как Клодий решил сделать карьеру политика популистского толка и придать себе известность подстрекателя городской черни. Полагаю, это помогло ему найти общий язык с его наемниками-гладиаторами и камнеметателями и добавило на выборах голоса тех, кто живет на учрежденные им зерновые пособия.

— Хорошо, но что выиграла от этого Клодия? — поинтересовался я.

— Судя по тому, как ты описал сегодняшнюю сцену в ее саду, я полагаю, она также была не прочь сблизиться с плебеями. Слухи, признаюсь! — торопливо добавил Экон, когда я поднял палец.

— Тогда другой факт, — сказал я. — Они не родные брат и сестра.

— Я думал, родные.

— Нет, Клодия старше остальных, и у нее была другая мать. Видимо, мать умерла при родах Клодии. Вскоре после этого Аппий Клавдий женился второй раз и произвел на свет еще трех мальчиков и двух девочек, причем младшим из мальчиков был Публий Клавдий, ныне Клодий. Клодий должен быть примерно твоего возраста, Экон, лет тридцати пяти, а Клодия лет на пять старше его.

— Значит, они родные лишь наполовину, — сказал Экон. — Так что любая связь между ними — вымышленная или иная — кровосмесительна лишь наполовину.

— Хотя подобная разница ничего не значит для людей по эту сторону от Египта, — сказал я. — На самом деле — это опять слухи — говорят, будто Клодий был любовником всех трех своих сестер — двух родных, младших, равно как и старшей Клодии. Так же как известно, что старшие братья Клодия якобы отдавали его на содержание мужчинам, когда он был мальчиком, за немалые деньги.

— Но я думал, что Клодий и его семья и так были богаты.

— Сказочно богаты по нашим меркам, Экон, но недостаточно для людей равного с ними положения. Во времена гражданских войн, когда Клодий и Клодия были еще детьми, их отец Аппий выступал на стороне Суллы. Когда Фортуна повернулась к Сулле спиной, Аппий был вынужден бежать из Рима на несколько лет. Детям пришлось самим позаботиться о себе в городе, полном врагов. Клодии, старшей из них, в то время едва исполнилось десять. То были трудные годы для всех — об этом едва ли стоило напоминать Экону; именно в те годы беспорядочных гражданских столкновений умер его отец, а мать дошла до такой бедности, что в конце концов была вынуждена выгнать его на улицу, чтобы он сам добывал себе пропитание, откуда я и взял его в свой дом и усыновил.

— Когда Сулла наконец восторжествовал и стал диктатором, Аппий Клавдий вернулся и в короткое время достиг процветания. В год, когда Сулла сложил с себя полномочия, он был избран консулом. После этого он получил награду за службу, став наместником одной из провинций — Македонии, кажется, — где выжимал из местного населения налогами все соки, собирая дань с их вождей и отправляя серебро домой, чтобы его сыновья могли начать успешную политическую карьеру, а дочери имели бы богатое приданое. Именно так бывает с каждым римлянином, добившимся успехов в политике. Но не в случае с Аппием Клавдием. Он умер в Македонии. Налоги и дань с местного населения стал получать его преемник, а единственное, что досталось детям Аппия Клавдия из Македонии, — это прах их отца. После этого для них, надо полагать, наступили трудные времена. Они никогда не были бедны настолько, чтобы вовсе исчезнуть из вида, но, видимо, им пришлось извлечь все запасы и выскрести все углы, чтобы сохранять вид наружного благополучия — тот вид мелочного унижения, который привилегированные патриции ненавидят больше всего.

Оставшись без отца, дети, должно быть, завели в доме собственные порядки. Сошелся ли Клодий со своими сестрами, словно самец во время гона в овечьем стаде, когда рядом нет пастуха, чтобы развести их? Этого я не знаю, но сам факт того, что они выросли в мятежном, зачастую враждебном им городе, в то время как их отец годами не бывал дома и умер, когда они были еще достаточно молоды, должен крепко привязать детей друг к другу — пожалуй, необычайно или даже неестественно крепко. И хотя я серьезно сомневаюсь, чтобы Клодий играл роль проститутки в строгом коммерческом смысле этого слова, — подобные разговоры очень сильно похожи на клевету, — учитывая обстоятельства, нетрудно вообразить, что он мог использовать доставшиеся ему от природы прелести для того, чтобы снискать расположение тех, от кого зависело его собственное благополучие и продвижение его братьев. Также нетрудно представить, что могли найтись люди, считавшие его привлекательным. Даже сейчас у Клодия внешность мальчика — худощавое сложение, стройные бедра, широкая грудь. Гладкая кожа. Лицо как у сестры…

— Да, я уже начал забывать, что ты видел его голым, — сказал Экон, подняв бровь. Я пропустил мимо ушей его поддразнивание.

— Третье имя, связанное с их ветвью рода Клодиев, — Пульхр, что означает, как ты знаешь, «красивый». Полное имя Клодия — Публий Клодий Пульхр, а сестры его — Клодия Пульхр. Я не знаю, насколько древнее это имя и кто из их предков был настолько тщеславен, чтобы принять его, но совершенно точно, что нынешнему поколению оно вполне подходит. Пульхры, в самом деле! Да, я знаю, что говорю, поскольку видел их обоих обнаженными или почти обнаженными — это факт, без всяких сплетен! Поэтому я вполне могу себе объяснить, что находятся люди, которым, после того как они видели их вместе, нравится рисовать в своем воображении, как Клодий и Клодия занимаются любовью, будь это правдой или нет.

— Папа, твои глаза блестят!

— Ни в коем случае. Но все это неважно. Всем известно, что Клодии привлекательны на вид, и все подозревают, что оба они испытывают любовные удовольствия чаще, чем следовало бы. Что еще мы знаем о них? Думается, впервые я услышал о Клодии, когда он выступил обвинителем на процессе девы-весталки.

— Ах да, он обвинил Катилину в обольщении весталки Фабии.

— Но когда и Катилина, и весталка были оправданы, Клодию сделалось слишком жарко в Риме, так что он вынужден был бежать в Байи, пока страсти не поостынут. В тот раз он здорово обжегся. Мне кажется, ему в то время не исполнилось еще и двадцати. Я никогда не мог понять, чего он добивался, разве что просто хотел разжечь какие-нибудь беспорядки. Может, он еще не был как следует уверен в себе и всего лишь пробовал силы.

— Следующее, что я о нем помню, произошло несколько лет спустя, — сказал Экон. — Что-то о возбуждении мятежа в войсках.

— Да, когда он отправился служить на Восток адъютантом при своем зяте Лукулле. Клодий поставил себя там защитником солдатских интересов. Они уже и так были недовольны тем, что Лукулл ведет их от кампании к кампании без всякого окончания войны в перспективе и без твердых надежд на вознаграждение, тогда как солдаты в войсках Помпея получали усадьбы и поместья за меньший срок выслуги. Клодий обратился к солдатам с памятной речью, заявив, что они заслуживают большего от своего полководца, чем шанс отдать свою жизнь при охране его личного каравана верблюдов, груженных золотом. «Если наша судьба в том, чтобы закончить свои дни в сражении, то не лучше ли поберечь то, что осталось от наших тел и душ для другого полководца, который высшей своей славой будет почитать богатство собственных солдат?»

— Папа, что за удивительная у тебя память, если ты запоминаешь все речи, даже услышанные из вторых рук?

— Такая память скорее проклятие, чем благо, Экон. Итак, ты видишь, что Клодий был подстрекателем толпы уже тогда, принимая сторону масс против их вожаков, выступая в оппозиции существующему статус-кво. Неудивительно, что он принял плебейскую форму своего имени.

— А затем следующий скандал, — сказал Экон. — Случай с Благой богиней.

— Да. Неужели это было всего шесть лет назад? Я вижу особую иронию в том, что человек, начинавший в качестве обвинителя весталки и ее предполагаемого любовника, умудрился сам попасть в такую кощунственную переделку. Говорят, — это слухи, не факты, — что Клодий в то время пользовался особой благосклонностью Помпеи, жены Цезаря, но Цезарь обнаружил их связь и приставил свою мать, чтобы она следила за Помпеей, словно цепной пес, так что любовники не имели никакой возможности видеться. Однако Клодий, который не терпел, чтобы ему отказывали в его желаниях, разработал план, как добраться до Помпеи. Он решил проникнуть на женский праздник Благой богини Фавны, который в тот год проходил в доме Цезаря. Мужчины туда не допускались, разумеется. Как Клодий мог пробраться в дом? Переодевшись женщиной, разумеется! Представь его переодетым певичкой, в шафрановом одеянии, в ярко-красных штанах и обуви без задников — интересно, может, он воспользовался помощью сестер?

— Кто знает, вдруг он не в первый раз надевал столу, — сказал Экон.

— Думаю, он не мог противостоять искушению овладеть Помпеей прямо в постели Цезаря, пока мать Цезаря и десятки прочих женщин будут петь и жечь благовония в соседней комнате. Интересно, Клодий собирался оставаться в столе, предаваясь любви с Помпеей?

— Папа, я протестую! Твое распаленное воображение искушает тебя принять на веру слухи, а затем смешать их с клеветой.

— Хорошо, Экон. Постараюсь вернуться к фактам. История такова, что Клодий почти преуспел в своем замысле. Воспользовавшись дымом благовоний и общей суматохой, связанной с пением и танцами, — кто знает, какого рода ритуалы выполняют эти женщины за закрытыми дверями? — Клодий сумел проскользнуть в дом и разыскать одну из рабынь Помпеи, ожидавшую его. Рабыня отправилась искать госпожу, но долго не возвращалась. Тогда Клодий потерял терпение и начал сам обыскивать дом, стараясь держаться подальше от света, наблюдая за происходящим.

— Хотел бы ты знать, что он там увидел?

— Разве не хотел бы того же любой мужчина, Экон? Но Клодию не повезло, и он натолкнулся на другую рабыню, которая заметила его нерешительность и невинно спросила, кого он ищет. Он стал отвечать, что разыскивает рабыню Помпеи, но не смог изменить свой низкий голос. Девушка испустила крик. Клодию удалось спрятаться в кладовой, но женщины зажгли факелы и принялись обыскивать дом, пока не откопали его и не выкинули на улицу.

— Ну, — шутливо сказал Экон, — если ничего больше не произошло, то Клодий на опыте опроверг старое суеверие, известное всем нам с детских лет, что мужчина, подсмотревший тайные церемонии Благой богини, немедленно ослепнет.

— Клодий остался зрячим, вне сомнений, но на его месте я пожелал бы оглохнуть, чтобы не слышать шума, который его поступок поднял в городе. Женщины вернулись домой и рассказали своим мужьям о происшедшем, а ты сам знаешь, какие мужчины сплетники. На следующее утро о скандале говорили во всех тавернах и на всех перекрестках Рима. Благочестивые пришли в возмущение, нечестивые удивились, и я уверен, что и в том и в другом лагере нашлись такие, кто здорово завидовал Клодию. Об этом деле говорили несколько месяцев, а потом на время забыли, пока кто-то из врагов Клодия не решил привлечь его к суду за святотатство.

На суде Клодий заявил, что он невиновен, а женщины просто ошиблись, потому что сам во время праздника Благой богини отсутствовал в Риме. До тех пор Клодий и Цицерон находились в дружественных отношениях, поэтому, когда обвинительная сторона вызвала Цицерона в качестве свидетеля, Клодий ожидал, что тот подтвердит его алиби. Вместо этого Цицерон добросовестно засвидетельствовал, что в день, о котором идет речь, видел Клодия в Риме. Клодий был разъярен. С тех пор между ними началась вражда.

— Но Клодия все равно оправдали, — сказал Экон.

— Да, небольшим большинством в пятьдесят с чем-то судейских голосов. Одни говорят, что судей отчаянно подкупали с обеих сторон, другие полагают, что судьи голосовали, следуя политическим убеждениям. В любом случае Клодий получил оправдательный приговор, и сила его возросла как никогда. Он стал смелее использовать организованные им уличные банды для продвижения своих сторонников и запугивания противников. Что же касается Цезаря, этого мужа-рогоносца, то он ответил лишь тем, что развелся с Помпеей, хотя и объявил во всеуслышание, что ничего непристойного между Клодием и его женой не было. Когда ему указали на парадокс — зачем разводиться с Помпеей, если она оставалась верна, — он ответил: «У меня нет ни малейших сомнений относительно ее честности, но жена Цезаря должна быть выше даже подозрений!» Ну, по-видимому, Цезарь не очень-то обиделся на Клодия. Оба они оказались тесными союзниками.

— О чем говорит хотя бы то, как Цезарь помог Клодию получить звание трибуна.

— Вот именно. Клодий хотел получить на выборах пост трибуна, но не имел такой возможности, поскольку это строго плебейская должность, на которую не выбирают патрициев. Какое же решение принял Клодий? Ему удалось с помощью Цезаря протолкнуть документ, согласно которому он был усыновлен каким-то плебеем, почти годившимся по возрасту ему в сыновья, и мог официально записаться плебеем, что несказанно разъярило его собратьев-патрициев и развеселило толпу, которая и выбрала его трибуном. Наконец-то Клодий стал простолюдином не только по имени, но и по положению.

— Я вижу, Клодий действует по схеме, — сказал Экон. — Если мужчине нельзя присутствовать при исполнении ритуалов в честь Благой богини, Клодий превращается в женщину. Если патриций не может претендовать на должность трибуна, тогда Клодий, у которого самая патрицианская родословная во всем Риме, превращается в плебея.

— Да, это не тот человек, что даст формальностям загнать себя в угол, — согласился я. — За тот год, что он был трибуном, ему удалось сделать очень много — ввести зерновые пособия на радость городской черни, организовать захват Римом принадлежавшего Египту Кипра, чтобы обеспечить эти пособия, и издать закон, отсылающий Цицерона в изгнание.

Экон кивнул.

— Но теперь Цицерон снова в Риме, а союзник Клодия Цезарь сейчас далеко — покоряет Галлию. Крупный политический вопрос настоящего времени — египетский кризис, что снова возвращает нас к неудавшейся миссии Диона. Если верить Клодии, Клодий сделался другом несчастного Диона еще до того, как тот был убит, и теперь они хотят, чтобы ты нашел улики против любовника Клодии Марка Целия, подтверждающие его виновность в этом убийстве.

— Хорошенький итог, — сказал я. — Мне кажется, нам удалось выудить несколько истин из моря клеветы и прийти к кое-каким выводам относительно характера Клодия, хотя я не очень понимаю, к чему это может нас привести. Я не стану передумывать. В прошлом мне приходилось работать на людей, чьи средства и убеждения были по меньшей мере так же сомнительны, как и его. Не вижу причины отказываться от поручения Клодия, если оно выведет меня на убийцу Диона.

— Ну хорошо, а что насчет Клодии?

— Насчет Клодии? Ладно, давай посмотрим теперь на Клодию. Правила прежние: только правда или слухи, в отношении которых заранее оговорено, что это слухи, — хотя мне кажется, что в случае с Клодией соблюдать эти правила будет еще труднее, чем в случае с Клодием. Думаю, мы все гораздо больше слышали о ней, чем действительно знаем. Но я начну. Она была первой дочерью Аппия Клавдия, воспитанная мачехой вместе со своими более молодыми сводными братьями и сестрами, — сделало ли ее это обстоятельство более сильной, более ответственной и более независимой? Можно только строить догадки. Нам известно, что она вышла замуж в раннем возрасте, еще до того как отец ее умер и оставил семью в финансовом затруднении, поэтому ей удалось получить хорошее приданое для своего брака с кузеном, Квинтом Метеллом Целером — чем можно объяснить ее независимость, когда дело доходило до столкновений с мужем из-за семейных пустяков и расхождений в политических взглядах. В любых спорах, даже с Целером, братья и сестры всегда поддерживали ее.

— Клодии против всего мира? — спросил Экон

— Звучит удивительно по-римски, если сказать именно так. Быть может, все эти слухи по поводу кровосмешений — всего лишь ревность со стороны менее красивых и менее любимых неудачников? Почему бы в этом сомнительном случае нам не встать на сторону Клодии и не отнести разговоры об ее изменах мужу и кровосмесительных связях на счет просто злых языков?

— Ты сам провел полдня в ее саду, папа, наблюдая за тем, каким нежным взглядом она следит за обнаженными мужчинами.

— Что ж, верно, она не очень-то стремится опровергнуть ложь, нагроможденную вокруг ее имени, если это действительно ложь. И нет никакого сомнения в том, что ее брак с Целером не был мирным. Тому огромное количество свидетелей, включая Цицерона, который бывал их частым гостем еще в те времена, когда дружил с Клодиями. Но не следует закрывать глаза и на то, что, несмотря на все свои разногласия, Клодия и Целер прожили в браке двадцать лет…

— Пока Целер вдруг внезапно не умер три года назад.

— Да, мы уже обсуждали слухи о том, что она отравила его. Важно отметить, что при этом никто ни разу не пытался предъявить ей обвинение в суде, хотя кто-нибудь из рода Целера вполне мог это сделать, будь к этому какие-нибудь основания. Каждый раз, когда в Риме по непонятным причинам умирает сколько-нибудь значительный гражданин, всегда находятся люди, утверждающие, что он был отравлен. Точно так же, как всегда находятся люди, утверждающие, будто любая очень красивая женщина — или мужчина, коли на то пошло, — обязательно шлюха. Мы оба слышали достаточно слухов, но, если присмотреться к ним повнимательнее, что мы все-таки знаем о Клодии? Ведь не очень-то много, верно?

Экон откинулся назад и сжал пальцы рук вместе.

— Мне кажется, папа, что прозрачная желтая стола затуманила твои способности к суждению.

— Ерунда!

— Она закрыла твои глаза, словно вуаль.

— Экон!

— Я говорю серьезно, папа. Ты сам просил быть честным с тобой, вот я и выполняю твою просьбу. Я полагаю, что Клодия может оказаться очень опасной женщиной, и мне совсем не по душе, что ты будешь работать на нее. Если ты все же должен это делать ради Диона, то я надеюсь, что при этом ты будешь держаться от нее как можно дальше.

— Я уже побывал достаточно близко к ней.

— Я имею в виду то, что я сказал, папа, — голос его звучал серьезно. — Мне все это не нравится.

— Мне тоже. Но есть дороги, по которым человек должен пройти, принимая как должное все, что пошлют ему боги.

— Да уж, — сказал Экон с раздражением в голосе, — думаю, аргументы от религии способны положить конец любой дискуссии.

Даже если бы они оказались не способны, с их делом справилось бы то, что случилось в следующую минуту. Два метательных снаряда в виде крошечных человеческих тел пронеслись по комнате, словно два огненных шара, выпущенных из катапульты. Один гнался за другим с такой скоростью, что я не успел рассмотреть, кто кого преследует; мне часто трудно было отличить близнецов друг от друга, даже когда они стояли смирно. В возрасте четырех лет они имели еще не много признаков, позволяющих распознавать их безошибочно. Гордиана (которую Метон с самого рождения прозвал Титанией из-за ее весьма больших размеров) была, пожалуй, немного крупнее своего брата Тита, но оба были одеты в опускавшиеся до самых лодыжек одинаковые ночные туники с длинными рукавами, и у обоих развевались длинные золотые локоны — наследственная черта с материнской стороны, чем объяснялось то, что Менения пока что отказывалась остричь хоть одну прядь.

Не останавливаясь ни на секунду, они пронеслись через кабинет и исчезли в соседней комнате. Секунду спустя за ними проследовала их мать. Она казалась довольно спокойной и даже улыбалась.

— Ну, вы, мужчины, наконец покончили со своими серьезными делами? — спросила она. Менения была родом из очень древней плебейской семьи, столь же почтенной, сколь и непримечательной. Кому-то из ее предков удавалось добиваться консульства сотни лет назад; это всегда о чем-то говорит, но никогда не добавляет еды в тарелках. И все же Экону повезло с этой партией, учитывая более чем скромное происхождение его приемного отца и то, что сама Менения никогда не давала повода к упрекам, будучи во всех смыслах образцовой римской матроной. Она даже знала, как нужно тактично и без всяких усилий обращаться со своей свекровью; мне оставалось лишь завидовать ее умению никогда не терять расположения Вифании.

— Да, жена, — сказал Экон. — Полагаю, мы закончили обсуждать жизнь, смерть, справедливость, богов и прочую чепуху в этом роде.

— Хорошо. Тогда, может быть, вы уделите минуту-другую своим отпрыскам. Единственная причина, почему они носятся как угорелые, в том, что шалуны не хотят ложиться, не испробовав последнего шанса пожелать спокойной ночи своему деду.

— Ну что же, больше не буду заставлять их ждать, — сказал я, засмеявшись, и не успел опомниться, как откуда ни возьмись два белокурых огненных шара очутились у меня на коленях.

* * *

Час был уже поздний; Вифания, наверное, заждалась меня дома. Я быстро попрощался с Эконом и Мененией и наконец высвободился из неожиданно крепких объятий Тита и Титании — нелегкая задача, потому что каждый из них завладел одной из моих рук и отказывался ее отпустить. Позвав наконец на помощь Белбона, я почти не шутил.

Белбон и я, освещаемые полной луной, спустились по склону Эсквилинского холма, прошли через Субуру, где даже в этот час улицы были полны народу, пересекли форум с его тихими храмами и широкими, залитыми лунным светом площадями, почти безлюдными по ночам. Холодное небо над нашими головами было усыпано звездами. Когда мы проходили мимо Дома весталок, я задрожал и потуже затянул у горла плащ, решив, что это ночной воздух пробрал меня до костей.

Миновав Дом весталок и приблизившись к ступеням храма Кастора, мы круто повернули на север, чтобы выйти на широкую тропу под названием Крутая аллея, которая вела кратчайшим путем от форума через обрывистый склон Палатинского холма к жилым районам. По Крутой аллее ходит много народу, но даже днем она выглядит заброшенной, окруженная в нижней своей части каменным основанием Палатина и высокой задней стеной Дома весталок, а в верхней части укрытая с обеих сторон рядами тесно посаженных кипарисов. По ночам Крутая аллея полна глубоких теней, даже когда луна светит вовсю. «Идеальное место для убийства», — воскликнула как-то однажды Вифания, прежде чем развернуться обратно уже почти на половине пути и никогда больше не возвращаться этой дорогой.

Я почувствовал новый внезапный приступ озноба и понял, что он ничего общего не имеет с ночным воздухом. Кто-то шел вслед за нами по тропе, и не по случайности, а намеренно подкрадываясь, потому что когда я махнул рукой Белбону остановиться, то услышал за нашей спиной легкие шаги, остановившиеся мгновение спустя. Я повернулся и стал вглядываться в аллею, на которой почти не было поворотов, но так и не заметил никакого движения в густой тени.

— Один или двое? — шепнул я Белбону. Он нахмурился:

— По-моему, один, хозяин.

— Согласен. Шаги остановились сразу, без шарканья и перешептываний. Ты полагаешь, стоит нам двоим опасаться одного человека, Белбон?

Белбон задумчиво посмотрел на меня. Лунный отблеск освещал сведенные вместе брови у него на лице.

— Нет, если только его не поджидает приятель на вершине холма, хозяин. В этом случае шансы будут равные.

— А что, если там наверху не один человек?

— Хочешь, чтобы мы повернули обратно, хозяин?

Я принялся вглядываться в темноту внизу, затем в густые тени наверху.

— Нет. Мы уже почти дома.

Белбон пожал плечами.

— Одним, чтобы умереть, приходится проделать долгий путь до Галлии. Другие вполне могут сделать это на собственном пороге.

— Положи руку на рукоятку кинжала, что у тебя под туникой, а я сделаю то же самое. Шагай вперед осторожно.

Достигнув вершины тропы, я понял, как удобно было бы устроить в этом месте засаду. Когда-то я мог одолеть такой крутой подъем без всяких усилий, но не сейчас; запыхавшийся человек представляет собой легкую добычу. Даже Белбон стал дышать тяжелее. Я прислушался, пытаясь уловить шаги позади нас или какие-нибудь звуки впереди, но слышал лишь биение собственного сердца да шум воздуха в ноздрях.

Когда мы достигли конца Крутой аллеи, кипарисовые деревья по обе стороны сделались тоньше, и перед нами открылось широкое пространство, где тени рассеялись под лунным светом и мерцанием огня в домах, видневшихся выше. Я уже мог разглядеть часть крыши собственного дома, что заставило меня одновременно приободриться и почувствовать неуверенность. Приятно оказаться так близко от безопасного места; тревожно, потому что боги подчас с ужасающей иронией способны оборвать нить человеческой судьбы. Мы достигли почти самого края тропы, но вокруг по-прежнему было достаточно темных мест, в которых могло притаиться любое количество наемных убийц. Я напрягся и стал вглядываться в пятна темноты.

Наконец мы вышли с Крутой аллеи на мощеную улицу, будучи всего в нескольких кварталах от дома. Путь по обе стороны от нас был свободен. Улица была тихой и пустынной. С верхнего этажа ближайшего дома до нас доносилось негромкое пение женщины, убаюкивавшей ребенка. Все было спокойно.

— Пожалуй, теперь нам нужно устроить засаду, — прошептал я на ухо Белбону после того, как восстановил дыхание, потому что теперь я слышал, как приближаются шаги нашего преследователя. — Если кто-то за нами следит, я хотел бы взглянуть на него.

Мы спрятались в тень и притаились.

Шаги все ближе; преследователь вот-вот должен поравняться с нашей засадой и возникнуть в лунном свете.

И тут Белбон стал открывать рот, морща лицо. Я напрягся, ожидая, что сейчас произойдет.

Белбон чихнул.

Слабо чихнул, потому что старался сделать все, чтобы подавить щекотание в носу, но в ночной тишине оно прозвучало подобно грому. Шаги замерли. Я уставился в темноту, но смог различить лишь неясный мужской силуэт, маячивший на фоне более светлых теней. Казалось, со своего места мужчина внимательно вглядывается прямо мне в лицо, пытаясь определить, откуда донеслось чиханье. Мгновение спустя он исчез, и я услышал шаги, убегавшие вниз по Крутой аллее.

Белбон зашевелился.

— Побежим за ним, хозяин?

— Нет. Он моложе нас и, должно быть, намного быстрее.

— Откуда ты знаешь?

— Ты слышал, чтобы он тяжело дышал?

— Нет.

— Вот именно. И я не слышал, а он был достаточно близко, чтобы мы могли определить, запыхался он или нет. У него сильные легкие.

Белбон опустил голову, расстроенный.

— Хозяин, прости, что я чихнул.

— Есть вещи, которые не по силам остановить даже богам. Может, это и к лучшему.

— Ты действительно думаешь, он преследовал нас?

— Не знаю. Но он напугал нас, верно?