Когда Венера смеется

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Молодые люди в набедренных повязках, которых ты видишь в реке, мои. Мои рабы, то есть носильщики и телохранители. Я позволяю им носить повязки здесь, в саду. В конце концов, я могу видеть их обнаженными в любой момент, когда захочу. А кроме того, так мне легче выделить остальных. Любой молодой римлянин, на которого приятно посмотреть без одежды, знает, что всегда может купаться на принадлежащем мне участке Тибра, пока делает это обнаженным. Они спускаются сюда от дороги по узкой тропе, спрятанной за теми деревьями, и оставляют свои туники на ветвях. В разгар лета, в полуденный зной их здесь бывает больше сотни — плещутся в воде, ныряют, греются на камнях, все голые по моему указанию. Посмотри, какие плечи вон у того…

Я оказался лицом к лицу с женщиной неопределенного возраста. Зная, что она лет на пять старше своего брата, Публия Клодия, я подсчитал, что ей должно быть лет сорок, плюс-минус год. Трудно было определить, соответствует она своему возрасту или нет. На сколько бы она ни выглядела, это ей шло. Кожа Клодии была определенно нежнее, чем кожа большинства сорокалетних женщин, цветом как белая роза, очень гладкая и блестящая; возможно, подумал я, просачивавшийся сквозь полотно палатки свет льстил ей. Волосы черные и глянцевитые, уложенные на голове целым лабиринтом причудливых прядей при помощи таинственной скрытой конструкции из гребней и булавок. То, как волосы были убраны назад со лба, еще больше усиливало впечатление от необычно резкого изгиба скул и гордой линии носа, который, будь он немного побольше, можно было бы назвать чересчур крупным. Губы у нее были пышно-красного цвета, который никак не мог быть естественным. Глаза ее, казалось, вспыхивали блестками голубого и желтого огня, но большей частью — зеленого, цвета изумрудов, мерцающих, словно поверхность Тибра под солнцем. Мне приходилось слышать о ее глазах раньше; глаза Клодии были знамениты.

— Посмотри, как они покрыты гусиной кожей! — засмеялась она. — Удивительно, что они вообще могут выдерживать такой холод. Ранней весной вода в реке ледяная, как бы ни грело солнце. Смотри, как съежилось их мужское естество; жаль, мы теряем половину удовольствия от наблюдения. Но, обрати внимание, — никто из них не дрожит. Они не желают, чтобы я видела их дрожащими, мои дорогие, храбрые, глупые мальчики! — Она снова засмеялась низким горловым смехом.

Клодия лежала на диване, опираясь спиной на груду подушек, подогнув под себя ноги. Длинная стола из переливающегося желтого шелка, подпоясанная под грудью и еще раз на талии, покрывала ее от шеи до пят. Лишь руки были обнажены. Но даже при этом никто не назвал бы такой наряд скромным. Ткань была настолько легкой, что просвечивала насквозь, и в танцующем свете, отраженном от реки, трудно было определить, исходит ли сияние контуров ее тела от гладкого шелка или от блестящей кожи под ним. Я никогда не видел подобного одеяния. Должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Клодия засмеялась снова, на этот раз уже не над мужчинами в реке.

— Тебе нравится? — Она посмотрела мне прямо в глаза и медленно провела ладонью от талии вниз по бедру к тому месту, где закруглялось колено. Шелк под ее рукой, казалось, покрылся рябью, словно вода. — Это прямо с острова Кос. Новинка знаменитых тамошних шелкоделов. Не думаю, чтобы у какой-нибудь еще женщины в Риме был подобный наряд. Или, возможно, они, подобно мне, не решаются появиться в нем на людях. — Она скромно улыбнулась и потрогала ожерелье, висевшее у нее на шее. Она расставила пальцы, и благодаря прозрачности ее шелка я ясно видел, что, пока она катала лазуритовые бусины между большим и указательным пальцами, мизинец ее изящно касался большого бледного соска на груди, пока он не начал набухать от возбуждения.

Я откашлялся и бросил взгляд через плечо. Молодые люди в воде перебрасывались кожаным мячом, затеяв игру, но то и дело поглядывали на палатку. Неудивительно, что все они пришли сюда в первый же весенний день, подумал я. Они пришли, потому что желают посмотреть на нее не меньше, чем она желает смотреть на них. Я опять откашлялся.

— У тебя пересохло в горле? Неужели ты всю дорогу от Палатина шел пешком? — она спрашивала с искренним изумлением, будто преодоление любого расстояния за пределами дома на ногах считала подвигом, который часто совершают ее носильщики, но на который она никогда не решилась бы сама.

— Да, я шел пешком.

— Бедный мой, тогда ты наверняка мучаешься от жажды. Вот, смотри, прежде чем удалиться, Хризида поставила для нас чаши. В том глиняном кувшине свежая вода. Вино в серебряном графине, вон там, — фалернское. Я не пью другого.

Все сосуды, о которых она говорила, находились на небольшом столике рядом с ней. Однако в палатке не было ни одного сиденья. Похоже, посетителям здесь положено стоять.

В горле у меня действительно пересохло, и не только потому, что день стоял жаркий. Чаша Клодии уже была полна вина, поэтому я выбрал кувшин с водой, наполнил ею вторую чашу и выпил маленькими глотками, прежде чем наполнить чашу снова.

— Ты не хочешь вина? — Голос ее звучал разочарованно.

— Полагаю, нет. Человеку моего возраста не годится пить после того, как он провел столько времени на солнцепеке. — Если вино и не причинит вред моему желудку, то моей способности рассуждать в такой компании оно помешает точно. Как начнет выглядеть полупрозрачный шелк ее столы после чаши-другой крепкого фалернского?

— Ну, как хочешь. — Она пожала плечами. Шелк качнулся на ее плечах, затем покрылся рябью, словно поверхность воды, над ее грудью.

Я выпил вторую чашу и отставил ее.

— У тебя была какая-то причина посылать галла за мной?

— Да, была. — Она отвела взгляд от меня и сосредоточила его на молодых мужчинах в реке. Я смотрел за тем, как двигаются ее глаза, следуя за движением кожаного мяча. Лицо ее оставалось безмятежным.

— Тригонион сказал, это имеет отношение к Диону.

Она кивнула.

— Может, мне опустить полог палатки? — предложил я.

— А что подумают молодые люди в реке? — Мысль о возможном скандале развеселила ее, как и мое растущее оцепенение.

— Если нам нужна компаньонка, позови обратно свою служанку.

— Нам нужна компаньонка? — Ее взгляд лишал меня присутствия духа. — Ты явно не знаешь Хризиду, она едва ли подойдет на эту роль.

— Ну, тогда Тригониона.

Тут она громко расхохоталась и уже открыла рот, собираясь говорить, но передумала.

— Прости меня, — сказала она наконец. — Когда мне приходится иметь дело с человеком красивой внешности, я люблю позволить себе слегка подразнить его сперва. Это мой недостаток. Мои друзья умеют не замечать его. Надеюсь, ты тоже научишься не замечать его, Гордиан, раз уж я созналась в нем.

Я кивнул.

— Ну хорошо. Да, я хотела проконсультироваться с тобой по поводу безвременной смерти нашего общего друга Диона Александрийского.

— Нашего общего друга?

— Да, он был мне таким же другом, как и тебе. Не смотри так удивленно, Гордиан. Полагаю, что есть много вещей, которых ты не знал о Дионе. Кстати, есть также много вещей, которых ты не знаешь обо мне, несмотря на все, вероятно, доходившие до тебя слухи. Постараюсь быть краткой и говорить по сути. Именно я предложила Диону, чтобы он отправился искать у тебя помощи в ту ночь, когда его убили.

— Ты?

— Да.

— Но ты же не знакома со мной.

— И все же я о тебе знала, как ты, не сомневаюсь в этом, знал обо мне. Твоя репутация широко известна, Сыщик. Я была девочкой семнадцати лет и жила еще в доме родителей, когда Цицерон наделал столько шуму, защищая человека, обвиненного в отцеубийстве. Я помню, мой отец долго еще говорил об этом деле. Разумеется, я много лет ничего не знала о том, какую роль в этом сыграл ты, пока мне не рассказал об этом сам Цицерон — как же он любил снова и снова пересказывать тот старый случай, пока триумф над Катилиной не дал ему наконец еще более величественный повод для хвастовства! Цицерон часто, бывало, говорил о тебе моему покойному мужу; несколько раз он даже советовал Квинту обратиться к тебе за советом, но Квинт всегда был упрям, предпочитая использовать собственных людей для выслеживаний и прочих дел такого рода. Я буду честной с тобой: Цицерон не всегда отзывался о тебе высоко. То есть я хочу сказать, что время от времени, когда твое имя всплывало в разговоре, он порой употреблял слова, которые не следует повторять вслух такой респектабельной римской матроне, как я. Но нам всем приходилось рвать отношения с Цицероном, разве нет? Важно то, что, даже будучи разъяренным на тебя, Цицерон никогда не уставал превозносить твои честность и порядочность. Однажды, когда Квинт был назначен наместником в Цизальпинскую Галлию, Цицерон со своей женой Теренцией приехал навестить нас, и как-то вечером после обеда мы стали играть в игру вопросов и ответов; когда Квинт спросил Цицерона, какому человеку он доверил бы сказать правду, какой бы неприятной она ни была, знаешь, кого он назвал? Да, Гордиан, тебя. Так что видишь, когда Дион спросил нас, к кому он мог бы обратиться за помощью, имя Гордиана Сыщика сразу пришло мне на память. Тогда еще не было известно, что вы с ним знаете друг друга; мне рассказал об этом Тригонион, когда вернулся после посещения твоего дома.

— Полагаю, ты мне льстишь, — сказал я. — Значит, тебе известно, что я был знаком с Дионом в Александрии много лет назад?

— Тригонион сообщил мне об этом.

— Но как случилось, что ты знала Диона?

— Потому что он вел дела с моим братом Публием, разумеется.

— Какие дела?

— Они познакомились вскоре после того, как Дион прибыл в Рим. Им было о чем поговорить.

— Мне скорее представляется, что Диону и твоему брату понадобилось бы очень много времени, прежде чем они смогли бы найти общие интересы для разговора, учитывая, что именно твой брат подготовил захват Римом принадлежавшего Египту Кипра.

— Вода под мостом, как говорят этруски. Гораздо более важно для Диона было то, что мой брат состоит в оппозиции Помпею. Публий предложил Диону столь необходимого ему союзника в сенате. Дион предложил Публию средство надуть Помпея в его притязаниях на Египет.

— А какую роль во всем этом играла ты?

— Есть такие дотошные пожилые мужчины, которые бывают просто невыносимыми, — она бросила взгляд, выбивающий почву у меня из-под ног.

— И что Дион нашел в тебе? — упрямо спросил я.

— Возможно, мою широко известную любовь к поэзии. — Клодия элегантно пожала плечами, заставив легкий шелк скользнуть по соскам ее груди.

— Если ты и твой брат были такими друзьями и защитниками Диона, почему же он не мог остановиться в твоем доме, где он был бы в безопасности, вместо того чтобы перебираться от одного сомнительного хозяина к другому и в конце концов подставить грудь убийце?

— Дион не мог жить в моем доме по той же причине, по которой ты не можешь опустить полог этой палатки, Гордиан. Мужчина и женщина вместе, ты же понимаешь. Репутация Диона в сенате и так была достаточно шаткой, чтобы усугублять ее еще и сплетнями об аморальном поведении. Не мог он остановиться и у Публия; представь себе слухи о том, что египетский шпион составляет планы со знаменитым в Риме нарушителем общественного спокойствия. Дурная слава требует цены. Порой нашим друзьям приходится держаться от нас подальше ради их же выгоды.

— Хорошо, Дион был вашим другом, союзником или кем там еще, и вы послали его ко мне за помощью. Мне пришлось ему отказать. Несколько часов спустя он был мертв. Похоже, вы с братом не очень-то стремились его защитить?

Губы ее затвердели, а в глазах блеснул огонь.

— Равно как и ты, — ледяным тоном отрезала она, — который знал его гораздо дольше и чьи обязательства перед ним были гораздо глубже моих.

Я заморгал.

— Это так. Но даже если бы я согласился помочь Диону, я все равно не успел бы спасти его. К тому времени, когда я проснулся следующим утром, — нет, даже прежде, пока я еще спал, — Дион был уже мертв.

— Но что, если бы ты все же сказал ему «да»? Что, если бы ты согласился взять на себя безопасность Диона, начиная со следующего утра, согласился помочь ему решить, кому можно доверять, а кому нельзя? Разве после его смерти в этом случае не почувствовал бы ты, что должен представить его убийц перед правосудием?

— Возможно…

— А разве не чувствуешь ты этого теперь, из одного только уважения к вашей былой дружбе? Почему ты медлишь с ответом?

— Разве не известно всякому, кто стоит за убийством Диона?

— Кто?

— Да царь Птолемей, разумеется.

— Разве царь Птолемей подсыпал яду в суп Диона в доме у Лукцея? Разве царь Птолемей прокрался ночью к Диону в комнату и заколол его?

— Конечно нет. Кто-то действовал по поручению царя…

— Именно. Разве ты не чувствуешь, что должен добиться наказания для этого человека, хотя бы просто для того, чтобы тень Диона могла успокоиться?

— Асиция уже пытались обвинить в этом преступлении…

— И он был оправдан, такая свинья! — Ее глаза метнули огонь. — Немезида рассчитается с ним по-другому, когда придет время. Но есть еще один человек, еще более виновный, чем Асиций, который еще только должен быть выведен перед правосудием. Ты можешь помочь в этом, Гордиан.

Хотя люди в реке пи за что бы нас не услышали, я понизил голос:

— Если ты имеешь в виду Помпея…

— Помпей! Неужели ты полагаешь, что я стала бы посылать тебя против Помпея?! Все равно что посылать на арену одинокого гладиатора сражаться со слоном, — смех се прозвучал горстью песка, брошенного мне в лицо. — Нет, Гордиан, то, чего я хочу от тебя, гораздо проще и находится в пределах твоих возможностей. Сколько раз тебе приходилось расследовать обстоятельства убийства? Сколько раз ты помогал адвокатам находить улики, которые доказывали вину или невиновность обвиняемого в этом преступлении? Вот и все, что мне от тебя нужно. Я не прошу тебя свергать с трона царя или валить на землю колосса. Лишь помоги мне обратить гнев людей на человека, который убил Диона собственной рукой. Помоги мне наказать хладнокровного убийцу, который погрузил кинжал в грудь Диона!

Я испустил тяжелый вздох и отвернулся, глядя на сверкание солнца на водной глади.

— Почему ты колеблешься, Гордиан? Я оплачу твои труды, разумеется, и оплачу щедро. Но я думала, ты сам захочешь воспользоваться такой возможностью, просто из уважения к Диону. Неужели его тень даже сейчас не нашептывает тебе на ухо, взывая к отмщению? Он просил у тебя помощи, еще когда был жив…

— В последнее время такие дела — дела об убийстве — я передаю своему сыну Экону. Он моложе меня, сильнее, быстрее. Это часто бывает важно, когда ставка так высока. Чуткое ухо и зоркий глаз в трудную минуту могут спасти жизнь. А такой старик, как я…

— Но твой сын не был знаком с Дионом, верно?

— И все же, я полагаю, тебе нужен Экон.

— Что ж, ни разу не видев его, не возьмусь судить, нужен он мне или нет. Похож ли он на тебя в молодости? — Она оглядела меня с ног до головы, словно я был рабом на подмостках невольничьего рынка. Я прикусил язык, пожалев, что упомянул Экона, когда представил его наедине с этим созданием. О чем я думал, рекомендуя его Клодии?

— Оба моих сына приемные, — сказал я. — Они совсем не похожи на меня.

— Значит, они должны быть безобразной наружности, — сказала она, притворяясь разочарованной. — Выходит, что мне нужен именно ты, Гордиан, и больше говорить тут не о чем. Так ты мне поможешь?

Я колебался.

— Ради Диона?

Я вздохнул, видя, что отступать некуда.

— Ты хочешь, чтобы я выяснил, кто убил Диона?

— Нет, нет! — она покачала головой. — Разве я не ясно выразилась? Мы уже знаем убийцу. Мне нужно, чтобы ты помог собрать доказательства, чтобы обвинить его.

— Ты знаешь, кто убил Диона?

— Разумеется. Ты тоже знаешь его, я уверена. Еще несколько дней назад он был твоим соседом по улице. Его зовут Марк Целий.

Я непонимающе уставился на нее.

— Откуда тебе это известно?

Она наклонилась вперед, с отсутствующим взглядом проведя руками по бедрам. Движение сомкнуло вместе ее груди и заставило затрепетать легкий шелк, касавшийся сосков.

— До недавнего времени Марк Целий и я были в очень близких отношениях. Он также был близок и с моим братом. Можешь считать, что Целий был нам обоим как брат.

То, как она произнесла это, намек, содержавшийся в ее словах, был смутно непристоен.

— Продолжай.

— Незадолго до того, как Диона пытались убить с помощью яда в доме Луция Лукцея, Целий приходил ко мне просить значительную сумму денег.

— Ну и?

— Он сказал, что ему нужны деньги для того, чтобы устроить какие-то игры в его родном городе, Интерамнии. Видимо, Целий занимает там почетный пост в городском совете, а в обмен на это должен помогать организовывать местные празднества; по крайней мере, именно так объяснил мне сам Целий. Это случилось не в первый раз, когда он просил у меня денег.

— И ты всегда одалживала ему?

— Обычно. Ты скажешь, что я выработала привычку потворствовать Марку Целию? Он всегда возвращал мне долги, хотя и не деньгами.

— Тогда как?

— Услугами.

— Политическими услугами?

Клодия рассмеялась.

— Едва ли. Скажем так: у меня был зуд, а Целий знал, как его почесывать. Но я отвлеклась. Как я сказала, сумма, которую он просил на этот раз, была довольно большая — значительно больше тех, что он просил раньше.

— Достаточная, чтобы оплатить массу почесываний, — сказал я. Ее глаза сверкнули.

— Что ж, возможно, именно так я и думала, когда согласилась дать Целию взаймы. Но в конце концов я заподозрила неладное и навела справки. Представь мое неудовольствие, когда я узнала, что игры в Интерамнии проводятся осенью, а не весной. Все объяснения Целия о необходимости такой ссуды оказались фикцией.

— Едва ли он первый молодой человек, который лжет красивой женщине с целью завладеть ее деньгами.

Клодия улыбнулась этим словам, и я понял, что назвал ее красивой, даже не намереваясь это сделать; я хотел сказать «женщине старшего возраста», без сомнения. Лесть получилась еще более искренней из-за своего спонтанного характера, и я думаю, она почувствовала это.

Ее улыбка исчезла:

— Я полагаю, Марк Целий использовал эти деньги, чтобы приобрести яд и подкупить одного или нескольких рабов Лукцея, чтобы они попытались подсыпать ему этот яд в пищу.

— Ты сказала, это была большая сумма.

— Яд нынче недешев; он должен быть надежен, как и продавший его человек. Недешево также подкупить рабов богатого хозяина, чтобы они пошли на такое преступление, — Клодия говорила с уверенностью, словно приобрела эти знания на личном опыте. — Связать все воедино мне удалось значительно позже, уже после того, как Дион был мертв. Мелочи — тон голоса Целия и выражение его лица, когда бы в его присутствии ни возник разговор о Дионе, загадочные замечания, которые он то и дело бросал, моя собственная интуиция.

— Едва ли это может служить доказательствами.

— Доказательства я хочу получить от тебя, Гордиан.

— Что бы там ни было, Дион умер не от яда. Что тебе известно о кинжалах?

— Ранним вечером в ночь убийства Целий находился в моем доме, который расположен недалеко от дома Тита Копония, где был убит Дион. У Целия под туникой был спрятан нож.

— Если он был спрятан, как…

— Уверяю тебя, ни одна часть Марка Целия не была укрыта от меня в ту ночь, — сказала она с тонкой улыбкой. — У него был кинжал. Он был взволнован и напуган — я никогда раньше не видела его в таком состоянии — и выпил больше, чем следовало. Я спросила, что с ним; он сказал, что ему предстоит неприятное дело и что он получит успокоение, когда все будет закончено. Я пыталась заставить его рассказать, в чем дело, но он отказался. Вы, мужчины, бываете такие противные с вашими ничтожными секретами. Я сказала: «Твое неприятное дело, надеюсь, это не то, что я прошу тебя сделать сейчас?» — «Конечно нет!» — ответил он и принялся изо всех сил демонстрировать, что говорит правду. Но наши любовные игры в ту ночь принесли мне одно разочарование, если не сказать хуже. От Целия был такой же толк, как от любого из наших съежившихся знакомых в реке сегодня. Позже, когда за ним зашел его друг Асиций, Целий проявил горячее желание уйти. Ну что же, подумала я, пусть мальчики пойдут и поиграют друг с другом. Теперь я понимаю, что лишь несколько минут спустя, после того как они вышли из моих дверей, Дион был заколот насмерть.

Я долго молчал, прежде чем заговорить, введенный в замешательство не деталями этой истории, но самой манерой, с какой Клодия ее рассказывала. Мне не доводилось слышать раньше, чтобы женщина говорила о своих интимных связях так открыто, да еще таким язвительным тоном.

— Ты понимаешь, что все, о чем ты мне рассказала, связывает Целия с убийством Диона лишь косвенно?

— Вот тебе еще косвенные улики: на следующую ночь, когда Целий снова пришел ко мне, он принес мне маленький подарок — серебряное ожерелье с лазуритом и сердоликовыми бусинами — и похвалялся, что теперь может вернуть все взятые у меня деньги до последнего сестерция.

— И он вернул?

Она рассмеялась.

— Конечно нет. Но судя по тому, как он говорил, я поняла, что он разжился значительной суммой денег. Он выполнил свое дело, и ему было щедро заплачено за это.

— Это только твое предположение?

Клодия не слушала. Она задумчиво глядела в потолок палатки, предавшись воспоминаниям.

— В ту ночь наши любовные утехи были полной противоположностью предыдущей. Целий показал себя настоящим Минотавром — неистовые рога, горящие глаза, обильный пот на боках…

Я открыл было рот, чтобы повторить вопрос, но, прежде чем успел ее прервать, меня опередили раскаты приближавшегося мужского смеха, низкие и гортанные, сопровождаемые звуком шагов по воде. Клодия мгновенно вышла из своего томного состояния и села на ложе. На лице ее появилось выражение искренней радости.

Я повернулся и увидел человека, который, высоко поднимая ноги, шагал по воде у берега, где было мелко, направляясь к палатке. Подобно остальным мужчинам в реке, он был голым. Лучи уже начавшего опускаться солнца отражались от воды за его спиной, одевая его сияющим ореолом; капли воды на плечах и ногах горели подобно вспышкам белого огня, очерчивавшим темную массу его тела. Окончательно выбравшись из воды, он поднял руки, чтобы отжать волосы, показав лоснящуюся мускулатуру рук и плечей. На сухой земле его походка стала развязной, и хотя черты его по-прежнему терялись, заслоненные солнечным ореолом, я разглядел, что на лице его пляшет широкая улыбка.

— Дорогой! — слово сорвалось с губ Клодии, словно принявший звуковую форму выдох, такой же непроизвольный, как стон или вздох. В голосе не было ни притворства, ни поддразнивания, ни коварства, ни намеков. Она соскочила с ложа, чтобы встретить мужчину, когда тот подошел к порогу палатки. Трудно было определить, кто из них выглядел более обнаженным — жилистый долговязый мужчина, на котором не было ничего, кроме капель воды, или Клодия в ее одеянии из прозрачного желтого шелка. Они обнялись и поцеловали друг друга в губы.

Через мгновение Клодия отпрянула и взяла его за руку. Там, где ее наряд сделался влажным от соприкосновения с мокрым телом, шелк стал еще более прозрачным и пристал, облегая ее, словно вторая кожа. Она повернула голову, увидела, что я смотрю на них с открытым ртом, и рассмеялась. Мужчина сделал то же самое, словно был ее отражением.

— Но, дорогой, — сказала она, сжимая его руки и хихикая, словно девочка, — почему ты не вошел просто через вход? Зачем, ради всех богов, понадобилось тебе лезть в воду вместе с остальными? И когда ты успел к ним присоединиться? Как я не заметила?

— Я только что прибыл, — ответил он, вторя ей смехом хотя и более глубоким, но явно похожим на ее смех. — Я решил, это будет забавно — проскользнуть в число твоих воздыхателей и проверить, смогу ли я привлечь твое внимание. Что мне, судя по всему, не удалось!

— Но я была отвлечена, дорогой, очень важным делом! — Она кивнула в мою сторону и изобразила на

лице серьезное выражение. Голос ее вновь обрел поддразнивающие нотки. Она опять начала притворяться, но для кого на этот раз? — Речь шла о Дионе, дорогой, и судебном разбирательстве. Вот это Гордиан, о котором я тебе говорила. Он поможет нам наказать Марка Целия.

Мужчина обратил ко мне свою лучистую улыбку. Теперь, конечно, я его узнал. Я много раз видел его издалека на форуме, когда он обращался к толпе своих последователей или стоял в компании могущественных сенаторов, но ни разу в обнаженном виде и мокрого, с убранными назад волосами. Публий Клодий был очень похож на свою сестру, особенно если увидеть их стоящими вместе, друг подле друга.