Когда Венера смеется

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Белбон ждал меня перед входной дверью. Не говоря ни слова, я двинулся вдоль по улице и лишь потом понял, что идти мне, собственно, некуда. О возвращении домой, к Вифании, не могло быть и речи. Я мог бы отправиться к Менении, но что подумала бы моя невестка, если бы я пришел посреди ночи проситься на ночлег? Если бы хоть Экон был дома.

Внезапно Белбон зарычал и оттащил меня в сторону. Тревога его была вызвана фигурой, скрывавшейся в темном дверном проеме. Бедный Белбон решил, что это грабитель или убийца. Но я-то знал, в чем дело.

Я покачал головой отчасти от отвращения, отчасти от облегчения.

— Катулл! Неужели ты не нашел себе места получше в такой час ночи?

— Нет. Как и ты, видимо. — Он выступил из проема, гак что стало видно его лицо, такое же отчаявшееся и проникнутое болью, как лицо Клодии в тот момент, когда я расстался с ней. Мы уставились друг на друга, залитые лунным светом.

— Надеюсь, я выгляжу не так ужасно, как ты, — сказал Катулл.

— Я хотел сказать то же самое о тебе.

Ему удалось выжать из себя улыбку.

— Что будем делать?

— Ждать восхода солнца, полагаю.

— А до тех пор? Куда мы пойдем?

— Куда же еще?

* * *

Накануне праздника посетителей в Таверне Распутства было хоть отбавляй. Нам повезло, мы нашли место и сели.

— Не нравится мне это место, хозяин, — сказал Белбон.

— Зато кое-кому из девушек, похоже, ты понравился, здоровяк, — отмстил Катулл. Белбон неуверенно оглянулся вокруг.

— Надеюсь, мы не наткнемся здесь снова на Целия с его приятелями. — Я оглядел толпу сквозь желтый туман, создаваемый светом и дымом светильников.

— Здесь? В разгар суда? — Катулл рассмеялся лающим смехом. — Не думаю. Скорее всего, он сидит сейчас дома с папой и мамой, напевает похоронные плачи и перетряхивает свой гардероб в поисках какого-нибудь старья, подходящего для завтрашнего заседания. «Ох, папа, я знаю, что должен казаться несчастным, но что же мне делать, если я выгляжу молодцом в любом платье?»

Даже на лице Белбона появилась улыбка. Нам принесли вино. Катулл жадно выпил свою чашу и вытер ладонью рот.

— Так что ты делал в ее доме в одной старой ночной тунике?

— Катулл, прошу тебя! Ни слова больше этой ерунды о ней… и обо мне.

— Тогда зачем ты туда ходил?

— Между нами оставалось одно незаконченное дело.

— Посреди ночи?

— Дело было спешное.

Он хмыкнул, затем крикнул рабу, чтобы он принес еще вина.

Я вращал вино в своей чаше.

— Если Целий виновен во всех этих преступлениях против александрийского посольства, разве этого недостаточно? Что же побуждает ее плести против него новые обвинения? Ты знаешь ее лучше, чем я. Смогла бы она по-настоящему отравить себя, чтобы все подумали, будто ее отравил Целий?

— Ты говоришь загадками, — пробормотал Катулл.

— Это Клодия водит нас обоих за нос своими загадками.

— Лесбия! — настойчиво сказал он.

Я пристально посмотрел на свое вино и почувствовал тошноту.

— Если уж мне предстоит выпить это, то пусть хоть будет побольше воды.

— Тогда нам придется послать твоего раба за свежей водой к Аппиеву акведуку.

— Ты хочешь сказать, к акведуку, который выстроил для нас ее предок? — спросил я.

— Именно! — ухмыльнулся Катулл. — Затем мы можем выйти на дорогу, которую так любезно проложили для нас ее предки…

— И совершить жертвоприношение богам в одном из храмов, которые они для нас воздвигли.

Катулл засмеялся.

— Вижу, она выступила перед тобой с большой речью по поводу подвигов своих предков и их непревзойденной щедрости. Рим так и остался бы мелкой деревушкой на берегу Тибра, если бы не все эти Аппии Клавдии на заре истории.

— Похоже, именно так думает Клодия — то есть Лесбия.

— Но держу пари, она не стала рассказывать тебе о том Аппии Клавдии, что пытался изнасиловать Вергинию.

— Нет. Это какой-то скандал?

— Ну, этот случай не относится к числу тех величественных легенд о предках, которые Клодии любят рассказывать первому встречному незнакомцу. Но история эта правдива и говорит о Лесбии больше, чем вся болтовня об акведуках и дорогах.

— Расскажи.

Катулл замолчал, подставив чашу рабу, но рука ого так дрожала, что вино расплескалось на пол.

— Похоже, тебе уже достаточно, — сказал я.

— Похоже, ты прав.

— Все, что мне сейчас нужно, это хорошая постель.

Катулл отрыгнул и кивнул головой.

— Мне тоже.

— Где ты живешь?

— Я снимаю жилье в одном доме на Палатине. Там только одно ложе и книги. Хочешь, чтобы мы пошли туда?

— А ты разделишь со мной свою постель?

— Ты будешь не первым! — засмеялся Катулл. — Возьми с собой своего раба в качестве сторожевой собаки. Он будет спать на полу в прихожей и лаять, если услышит, как ты кричишь «насилуют!».

* * *

Жилище Катулла на Палатине было обставлено в точном соответствии с его описанием. Возле стены стояло огромное спальное ложе. Напротив, у другой стены, находился шкаф с ячейками для рукописей.

Он заметил, что я разглядываю в тусклом свете светильника небольшие ярлычки, прикрепленные к свиткам.

— Там в основном греческие поэты, — объяснил он, снимая тогу. — Книги и постель. Все, что нужно человеку. Все остальное лишь отвлекало бы меня от действительности.

— От чтения книг?

— Или от использования постели. — Он накинул на себя тунику и упал на ложе. — Ну давай, здесь хватит места для двоих. Хотя должен предупредить, что я достаточно пьян и могу напасть на тебя.

— Я пожилой человек с негнущимися суставами и седой бородой.

— Да, но запах от тебя идет такой, что устоять невозможно.

— Что?

— От тебя пахнет ее духами.

— А от тебя разит вином, Катулл. Впрочем, это лучше, чем мочой.

— Что?

Я коротко рассказал о своем столкновении с Эгнатием, думая, что ему будет интересно узнать, как я использовал одно из его стихотворений для прощального

выстрела. Лишь когда останавливаться было поздно, я понял, что совершил ошибку.

— Так значит, сейчас он с ней, в эту самую минуту, — сказал он, скрипя зубами. — Эгнатий и Лесбия. Проклятье им обоим!

— Ты начал рассказывать мне в таверне историю, — сказал я, чтобы отвлечь его.

— Историю?

— О скандале, произошедшем с одним из ее предков. С каким-то Аппием Клавдием. Не с тем, что строил храмы и акведуки…

— Ах да, с тем, что пытался изнасиловать Вергинию. Единственный предок, о котором род Клавдиев вспоминать не любит. Однако нынешнее поколение их потомков больше похоже на него, чем на всю эту вереницу безупречных добродетелей на пьедесталах. Ты спрашивал, может ли она пойти на такое безумие, как отравить себя, чтобы досадить любовнику. Конечно, может. Это у нее в крови.

— В крови?

— Слушай. Я расскажу тебе эту историю. Это было давно, на заре республики, после того, как с царями было покончено, но еще до того, как патриции и плебеи научились мирно уживаться друг с другом. Точные даты путаются у меня в голове, — я поэт, а не историк! — но это было в то время, когда десяти сильнейшим мужам удалось захватить власть над государством. Они называли себя децимвирами и установили режим жесточайшего правления. Ради блага Рима, разумеется, — чтобы преодолеть кризис и предотвратить растущую опасность и так далее и тому подобное.

— И Аппий Клавдий был одним из этих децимвиров?

— Да. Ну вот, а в то же самое время в Риме жила одна молодая красивая девушка по имени Вергиния, дочь человека, которого звали Вергиний. Она была девственницей, посватанной за одного молодого политика с блестящим будущим. Но как-то Аппий Клавдий увидел ее, когда она шла в школу для девушек на форуме, и им Овладела безумная похоть. Он преследовал ее повсюду, на улицах и на рынках, пытаясь увести ее из-под бдительного взора старой няньки, задумав соблазнить девушку. Но Вергиния была добродетельна и не хотела иметь ничего общего с развратником. Она отказала ему напрямую, но чем яростнее она отвергала его, тем сильнее он распалялся.

Наконец он задумал план, как ему овладеть ею, хотя бы для того, чтобы успеть подержать в руках всего один раз. Он выждал, когда отец ее отбыл из города на военную службу, и дал необходимые указания одному из своих прислужников по имени Марк. Однажды утром, когда Вергиния шла в школу на форум в сопровождении своей няни, Марк со своими людьми схватили ее. Народ вокруг был шокирован и хотел знать, что происходит. Марк заявил, что эта девушка — его рабыня и что он предъявляет свои права на нее. Люди прекрасно знали, что отцом Вергинии был Вергиний, но они также знали, что Марк — прислужник Аппия Клавдия, и они испугались, так что когда он поднял шум по поводу справедливости, законности и своих прав, ему позволили увести Вергинию и представить ее трибуналу, чтобы тот рассудил дело по закону.

Разумеется, единственным судьей трибунала был не кто иной, как децимвир Аппий Клавдий. Его прислужник Марк заученно рассказал нелепую историю: будто бы Вергиния была дочерью вовсе не Вергиния, а одного из рабов этого Марка, будто она была выкрадена из его дома еще ребенком и будто Вергиний воспитал ее как собственную дочь. Марк заявил, что представит доказательства своих слов позже. Суть дела заключалась в том, что девушка была рабыней, его рабыней, и он предъявлял на нее права, которые имел согласно закону.

Заседая в трибунале, Аппий Клавдий сделал вид, будто слушает все это в первый раз, тогда как, разумеется, он сам и был автором этого плана. Легко можно представить, что губы его шевелились в один лад с губами Марка, который произносил слова, написанные Аппием! Наконец он объявил, что положение девушки может определить только формальное заседание суда. Друзья Вергинии объяснили, что отец ее занят на военной службе и вернется в Рим лишь на следующий день. Аппий Клавдий согласился отложить слушание дела до завтра. До суда, приказал он, девушка останется на попечении у Марка. Как закричала Вергиния! Толпа зароптала в негодовании, няня девушки упала в обморок, но Аппий Клавдий указал на то, что по закону Марк не может передать попечение над девушкой никому, кроме ее отца, но, поскольку Вергиния нет в городе, она, следовательно, должна оставаться у Марка, пока не появится ее отец и не предъявит на нее свои права. Вергиния должна провести ночь у Марка — то есть у Аппия Клавдия. Так и видишь, как старый лис, сидя в трибунале, истекал слюной от удовольствия, играя под тогой с самим собой!

Постановление было безумным, и вокруг слышались ропот и возгласы негодования, но никто не решился выступить против открыто. Такими трусливыми людей сделала власть децимвиров. Марк пошел к себе домой, волоча за собой рыдающую Вергинию.

Но в этот момент на сцене появился молодой жених Вергинии, начинающий политик, и выступил с гневной речью, в которой обвинил Аппия Клавдия в том, что тот, используя закон по своему усмотрению, превратил всех жителей Рима в своих рабов ради удовлетворения похоти. Молодой человек поклялся, что скорее умрет, чем позволит своей невесте провести ночь в каком-нибудь другом доме, кроме дома ее отца. Девушка девственница, и жениться он собирался на девственнице.

Его речи разбудили ярость толпы. Аппий Клавдий вызвал вооруженных ликторов навести порядок и пригрозил арестовать молодого оратора за подстрекательство толпы к бунту. Но для того, чтобы окончательно не выпустить ситуацию из-под контроля, Аппий Клавдий согласился отпустить девушку на ночь в дом отца с ее дядей, с которого взял большой залог серебром, чтобы быть уверенным, что утром она появится на слушании дела.

На следующее утро весь город проснулся в лихорадочном возбуждении. Вергиний, вернувшийся со своей службы, появился на форуме, ведя дочь за руку, — сам в трауре, она в рубище, — в сопровождении всех женщин семьи, жалобно причитавших. Состоялся суд, или нечто наподобие суда, где каждая сторона выставила свои доказательства, а единственным судьей был Аппий Клавдий. Свидетельства и здравый смысл не имели на этом суде никакой цены. Вердикт был вынесен еще до начала заседания. После того как дебаты были завершены, Аппий Клавдий объявил, что Вергиния является рабыней Марка, а не дочерью Вергиния. Марк волен забрать свою собственность.

Толпа была ошеломлена. Никто не мог произнести ни слова. Марк стал проталкиваться вперед, чтобы забрать Вергинию. Женщины рыдали. Вергиний погрозил кулаком Аппию и выкрикнул: «Я готовил свою дочь для брачной постели, а не для твоего борделя! Ни один человек, носящий меч, не потерпит подобного надругательства!»

Аппий Клавдий был готов к этому. Он объявил, что узнал об опасном заговоре против власти децимвиров, поэтому под рукой у него находится отряд вооруженных ликторов, чтобы навести порядок. Он вызвал их и приказал пустить в ход мечи, чтобы Марк мог завладеть своим имуществом. Каждый, кто воспрепятствует этому деянию правосудия, будет убит на месте, как возмутитель общественного порядка. Марк прошел, прикрываясь стальным кордоном, и завладел Вергинией.

Вергиний, казалось, потерял всякую надежду. Со слезами на глазах он обратился к Аппию Клавдию: «Наверное, я действительно ужасно ошибался все эти годы. Да, возможно, ты прав, и девушка эта не моя дочь. Позволь мне переговорить с ней и с ее няней наедине. Если мне удастся примириться с этой ошибкой, я отдам ее тебе без всякого сопротивления». Аппий даровал ему позволение, хотя теперь, зная о последствиях, хочется спросить почему. Возможно, ему хотелось придать особую пикантность акту овладения девушкой, оттягивая момент, когда она окончательно окажется в руках у Марка, и он ничего не имел против продления суда еще на несколько минут.

Вергиний отвел дочь на небольшую улицу рядом с форумом, забежал в лавку мясника, схватил с прилавка нож и бегом вернулся к Вергинии. Прежде чем кто-нибудь успел остановить его, Вергиний поразил дочь прямо в сердце. Она умерла у него на руках, содрогаясь в конвульсиях и выплевывая кровь, пока он гладил ее волосы и шептал: «Это единственный способ освободить тебя, дитя мое, единственный способ». Шатаясь, он вернулся на форум, держа на руках ее тело. Толпа расступалась перед ним, затихшая от ужаса, так что крик Вергиния разнесся по всему форуму: «Ее кровь на твоих руках, Аппий Клавдий! Проклятие за пролитую кровь моей дочери-девственницы падет на твою голову!»

Катулл замолчал. Я глядел в темноту над нашими головами.

— Ничего себе история, — сказал я наконец. — А что было дальше?

— Вергиний и тот молодой человек, который собирался стать его зятем, подняли мятеж. Власть дециммиров низвергнули. Аппий Клавдий был арестован.

— Он понес наказание?

— Он убил себя в тюрьме, ожидая суда.

— Неудивительно, что Клодии не любят похваляться этим событием. Но я не пойму, какое отношение эта история имеет к Лесбии.

— Не поймешь? Разве ты не видишь, что в их крови течет то же самое безумие? Да, в прошлом у Клодиев много славных моментов, связанных со строительством, созиданием, славой и триумфами. Но есть и другой аспект, есть нездоровая тяга к навязчивости, неспособность видеть дальше той вещи, которую они желают, но которой не имеют. Если уж им случилось захотеть чего-нибудь, они сделают все, чтобы завладеть этим. Абсолютно все! А если их извращенный разум увлечет их на неверную дорогу, не жди, что они смогут понять ошибку и повернуть назад. Нет уж, раз решившись, они будут следовать выбранным путем, пусть даже он приведет их к катастрофе. И все это во имя любви! Они готовы поставить все на один неверный шанс, надеясь, что при броске костей им выпадет Венера.

— Ты уверен, что говоришь о Клодии? Или ты описываешь себя, Катулл?

Он надолго замолчал, прежде чем ответить:

— Я думаю, что не полюбил бы ее так сильно, если бы мы не были с ней определенным образом похожи.

Он опять надолго замолчал, и я уже решил было, что он заснул, как вдруг он пробормотал:

— Цицерон будет говорить завтра.

— Что?

— На суде.

— Да.

— Ей надо было трижды подумать, прежде чем выступать против него. Цицерон опасный человек.

— Я знаю. Я видел, что он сделал с Катилиной после того, как всерьез вознамерился его уничтожить. И всего этого он добился одними словами.

— Клодия думает, будто все упирается в тело, в половую страсть. Она не понимает власти слов. Вот почему считает мои стихи слабыми. — Он затих, потом снова заговорил: — Цицерон был влюблен в нее однажды. Ты знал об этом?

— Мне доводилось слышать какие-то туманные слухи, но тогда они показались мне ерундой. Чтобы Цицерон полюбил кого-нибудь, кроме себя?

— И все же он был влюблен до безумия. Он был большим другом ее мужа, Квинта. Часто посещал их дом, еще в те времена, когда Квинт был жив и это место было… было достаточно респектабельным, чтобы такой человек, как Цицерон, чувствовал себя там, как дома. Клодия тогда была гораздо сдержанней, более благоразумной, во всяком случае. Думаю, ей нравилось заводить романы за спиной мужа — все эти тайные свидания, опасность быть пойманной, порочное удовольствие наставлять рога мужу. Ну и конечно, замужняя женщина может отделаться от своего любовника в ту же минуту, как он надоест ей…

— Но Цицерон? Это нелепо. Он презирает таких людей, как она.

— Разве есть еще такие люди, как Клодия?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Возможно, он презирает ее теперь, но тогда… Это было в худший период замужества Клодии, за несколько лет до смерти ее мужа, когда оба они ругались все время, даже на людях. Особенно на людях. Они устраивали скандалы по любому поводу: романы Клодии, карьера ее брата, деньги, политика. Я всегда думал, что Цицерона в ней больше всего привлекала ее способность к аргументации. Он мог и не принимать во внимание, что она красива, но она была к тому же умна и остра на язык. Роскошная красавица, способная в споре заткнуть Квинта за пояс, — что ж, Цицерон стал восхищаться ею. Время от времени это случается с такими людьми, как он, когда они держат свои естественные страсти запечатанными. Неожиданно они оказываются по уши влюблены в совершенно неподходящую особу. Я подозреваю, что Клодия была слегка заинтригована им — нездоровая тяга противоположностей. Я так и не знаю, что у них из всего этого получилось. Она говорила о близости, но я посчитал, что она просто дразнила меня. Их роман закончился много лет назад, но это лишь делает его еще опаснее для нее теперь.

— Опаснее? — спросил я, не совсем понимая, что он имеет в виду. Я уже почти засыпал.

— Такие люди, как Цицерон, не любят останавливаться на подобных воспоминаниях. Они считают это слабостью. Они предпочитают избавляться от них.

Я попытался представить себе Цицерона в роли любовника — чопорного, угрюмого Цицерона, — но чувствовал себя слишком усталым для мысленных усилий или просто побоялся, что мне приснится дурной сон.

— Завтра — ага, нет, свет уже пробивается сквозь ставни. Небо светлеет, — вздохнул Катулл. — Значит, не завтра, а сегодня. Сегодня начинается праздник Великой Матери, а на форуме кто-то проиграет все.

— Откуда ты знаешь?

Он постучал себя пальцем по уху.

— Боги нашептывают на ухо поэту. Сегодня кто-то будет публично уничтожен. Унижен. Раздавлен навсегда.

— Ты имеешь в виду Марка Целия.

— Кто, я?

— Кого же еще?

Он потянулся, судорожно зевая.

— Дела могут пойти так, а могут и иначе. Даже богам порой приходится ждать, чтобы увидеть.

— Что ты хочешь сказать? — пробормотал я. После этого я, должна быть, заснул, а может, это сделал Катулл, потому что ответа его я не услышал.