Коко и Игорь

17

Коко возвращается. Флакончики с духами постукивают в маленькой коробочке.

Услышав глухой перестук, Игорь поднимает голову от фортепиано. Хочет показать, что взволнован. Коко с щелчком открывает коробочку. Внутри, в красном бархате, стоят две дюжины роскошных флаконов. Коко достает один, вынимает пробку.

— Нюхай! — говорит она, поднося флакон к носу Игоря.

— Это образец из Грасса? — Он чуть отодвигается от флакона.

Коко кивает:

— Что скажешь?

— Я не судья. — Игорь придвигается поближе, нюхает и готов вот-вот чихнуть. Он потирает нос, предупреждая взрыв.

— Аккуратней! — говорит Коко.

Будто поддразнивая, Коко открывает другой флакон и подсовывает его вплотную к носу Игоря. В глазах Игоря скапливаются слезы, он начинает задыхаться.

— Осторожней! — говорит он, вставая.

— Ну хорошо. Скажи мне, что ты думаешь!

Игорь пытается скрыть восхищение. Он никогда раньше не предполагал, что духи создаются — и создаются человеком. Для него они просто существуют, всегда существуют, как солнце. Он говорит:

— Гораздо лучше, чем вонь от канифоли из оркестровой ямы.

— Я принимаю это за комплимент.

— Если бы я создавал духи, это было бы что-то подобное запаху кофе, когда его только что высыпали из банки.

— Ух!

— Я говорил тебе. В отношении запахов я безнадежен.

— Как и большинство мужчин.

Коко укладывает флаконы, ставит коробку на пол. Игорь смотрит на нее и снова видит, как она красива. Лицо ее приобрело глубокий оттенок цвета меда, такого цвета лица Игорь еще никогда не видывал. Когда Коко выпрямляется, Игорь обнимает ее. Они целуются, и он снова ощущает внутренний трепет, который возникает всегда, как только она оказывается рядом с ним. Их руки переплетаются.

Спустя мгновение Игорь торжественно заявляет:

— Екатерина хочет уехать.

Коко поднимает встревоженное лицо.

— Хочет уехать?

— Да.

— Она так сказала?

— Да.

— Когда?

— Вчера.

— Почему?

— Почему, как ты думаешь? Потому что она несчастна.

— А что еще она сказала?

— Ничего. — Игорь видит себя, играющего куском сыра, и плывущую за окном луну.

— Она говорила что-нибудь обо мне?

— Прямо не говорила.

— Она знает?

— Не думаю. Она не уверена.

После паузы Коко произносит:

— Итак?

— Что?

— Что ты собираешься делать?

— Я не уезжаю, если ты это имеешь в виду.

— Ты уверен?

Он не уверен, но он живет настоящим моментом.

— Я не могу. — Он осознает, насколько наполнена, насколько насыщенна жизнь с Коко, он никогда не испытывал ничего подобного.

— Хорошо. — В ее взгляде — лишь кротость и доверие.

— Хорошо, — эхом откликается Игорь и улыбается. Для него все еще чуждо понятие адюльтера. Непростительно, невозможно этим гадким словом называть любовь. Адюльтер — это то, что совершают другие. — Я никуда не уеду, — говорит он. Затем после паузы: — В том случае, если ты хочешь меня.

— Хочу и очень сильно. — И это видно по ее глазам.

В молчании, последовавшим за этими словами, Коко снова придвигается к Игорю. Она ощущает запах духов, капля которых попала на его кожу. Он чувствует, как жжет это место, как сладок аромат. Коко шепчет его имя. И слыша это из ее уст, он чувствует, что безраздельно владеет ею. Они снова целуются. И медленно поддаются безудержной страсти.

Позже эпическая музыка, которая раздается из студии Игоря, заполняет все комнаты дома. Ее гармонии проникают в облака, плывущие над садом. Мягкий летний бриз подхватывает ее жизнерадостную, самоуверенную бодрость.

Коко в своей студии рисует куб. Несколькими штрихами добавляет к нему короткую шейку и овальную пробку. В основании появляется восхитительное углубление — единственная кривая линия во всем рисунке. Затем на белом фоне Коко большими черными буквами выписывает свое имя. Склонив набок голову, она посасывает кончик карандаша. Ей хочется чего-то простого. Ничего вычурного. Простая прямоугольная бутылочка чистых линий.

Коко не может терпеть такие экзотические названия, как «В ночи», «Сердце безумия» или «Дочь китайского короля». Ей кажется, что все эти названия глупы и претенциозны. Она хочет чего-то более таинственного, чего-то простого, но загадочного. Чего-то сильного. Может быть — цифру. Ее любимую цифру: пять.

Коко знает: это будет первый случай, когда кутюрье ставит свое имя на флаконе. А почему бы и нет? В конце концов она создала эти духи. Почему бы людям не знать, кто их автор? Это не бахвальство, это естественная гордость.

Первые отзывы клиенток весьма многообещающи. Бо был прав: духи им нравятся: запах ненавязчив и сохраняется весь вечер. И, кажется, что также важно, духи нравятся их мужьям и любовникам. Если мужчинам приятно вдыхать этот запах, занимаясь любовью, решает Коко, успех духам — гарантирован.

Внизу, в холле, Игорь вынимает пластинку из конверта, кладет ее на диск граммофона и замечает, что поверхность пластинки слегка волнообразная. Он поднимает рупор граммофона, ставит ручку в нужное положение. Касаясь пластинки, иголка издает легкий скрип. Игорь следит за бороздками, с которых слетают звуки музыки. Божественные Франц Шуберт, бетховенский Хаммерклавир. Концерт для клавесина Баха.

Наверху Мари подает Екатерине стакан с водой. Екатерина садится, благодарно улыбаясь.

— Надеюсь, музыка не мешает вам спать, мадам.

— Я должна много спать, чтобы продлить свою жизнь, Мари.

— Надеюсь, вы себя лучше чувствуете.

— Немного лучше, спасибо.

— Могу я подать вам что-нибудь еще?

Екатерина садится.

— Нет, но скажите мне, — она отпивает воду, — как долго вы работаете у мадемуазель Коко?

— Больше двух лет, мадам. — Мари складывает руки на животе.

— И вы находите, что она хорошая хозяйка? — продолжает выпытывать она.

— Что вы хотите сказать, мадам?

— Ну, она честная и справедливая? — Екатерина чувствует, что Мари колеблется, и смеется, чтобы обезоружить ее. — Не тревожьтесь, я не собираюсь шпионить за ней.

— Она хорошо к нам относится. И Сюзанн она очень нравится, — добавляет Мари для убедительности.

— Она может быть очень щедрой, я знаю.

— Да. Может.

— Она заслуживает хорошего мужа.

— Я тоже так думаю.

— Но она современная женщина.

— Современная, да, — соглашается Мари с некоторым беспокойством.

— Знаете, что я имею в виду — независимая.

— Очень.

Екатерина чувствует, что зашла в тупик. И будто загнала себе под кожу занозу. Она решает говорить более откровенно.

— Иногда мне становится интересно… — Она нервничает и не может закончить фразу. — Мне интересно, насколько она моральна. — Ну вот. Вот она и сказала.

Мари кажется, будто у нее в руках раскаленный кирпич.

— Простите, мадам?

Мари прекрасно понимает, куда ведет беседа, и ей это не нравится.

— Ну как у нее с моралью? — неловко спрашивает Екатерина. — Вот, что я имею в виду.

Мари чувствует, как за ней разверзается пропасть и какие-то твари хватают ее за пятки.

— Ну, мадам, все зависит… — Она осторожно подбирает слова.

— Зависит от чего?

— После войны многие понятия изменились…

— Изменились?

Мари теребит пальцами подол. Ей не хочется ввязываться в неприятности. Будто что-то сдавило грудь.

— Я совсем не понимаю, чего вы от меня хотите, мадам. — Мари решает выиграть время.

В глазах Екатерины ярость.

— Я хочу, чтобы вы сказали мне правду. — Внезапно между ними исчезает социальная дистанция. Екатерина обращается к Мари, как женщина к женщине.

Мари хочется выплеснуть все, что она знает. Ее охватывает желание рассказать все. Но тактичность — неотъемлемая часть существования прислуги в доме — убивает порыв. Ее ответ — будто ее голосом говорит привидение — очень практичен, дипломатичен и отвратительно нейтрален. Будто гоночный автомобиль утащили с трассы.

— Мадемуазель Шанель пережила страшную трагедию, мадам…

Екатерина прекрасно понимает, что это не ответ.

— Но у нее было много удач.

Мари с осторожностью кивает:

— Да, в самом деле.

— Она очень богата.

— Думаю, что да.

— И могущественна.

— Да.

— Не то, что я?

Мари не знает, куда деваться от этого допроса. Твари из преисподней уже принялись за ноги. Одна коленка болит так, будто там перелом. Она прикусывает губу и сдается.

— Мадам, я всего лишь горничная, мне трудно отвечать на подобные вопросы.

Неудовлетворенная уклончивостью Мари и желая восстановить пропасть между ними, Екатерина принимает почти снисходительный тон:

— Конечно, вам трудно. Извините.

— Что-нибудь еще, мадам? — после неловкой паузы спрашивает Мари.

— Что? — безразлично произносит Екатерина. — Нет. Можете идти.

Мари удаляется и, оказавшись за дверью, с облегчением вздыхает. У нее трясутся руки. Спина взмокла от пота. Довольная тем, что испытание миновало, она все-таки огорчена. Она стала заговорщиком, то есть почти предателем. На самом деле Мари не знает, где тут правда. В глубине души она чувствует, что и она, и Екатерина низко пали.

Тем временем Екатерина испытывает сильнейший стыд. Закрыв глаза, она не может поверить, что позволила себе так унизиться. Что она себе представляла? Разумеется, Мари предана своей хозяйке и никогда не скажет ничего дурного о ней. Ее молчание куплено. Как глупо и нечестно ее расспрашивать! Екатерину охватывает отчаяние, она кулаком зажимает рот.

Внизу Коко прислушивается к музыке, плывущей из студии Игоря. Она смотрит на очертания прямоугольного флакончика. Затем думает о круглой пластинке, создающей звуки музыки в холле. И ей приходит в голову странная мысль. В ее сознании начинают сплетаться два очертания — квадрат и круг. И тут же возникает уверенность, что они очень хорошо подходят друг другу.

Коко начинает рисовать, делая все больше вариантов. На бумаге появляется некий черный вензель — буква «С» в прямом начертании и в повороте. Будто какой-то геральдический девиз, будто подпись. Как смягченная версия олимпийских колец. Этакая пряжка. Или два интимно повернутых друг к другу профиля.