Коко и Игорь

22

Екатерина сидит, когда Игорь входит в комнату. Он взял себе за правило по утрам, после двух часов работы, неукоснительно навещать жену. Он всегда приходит в одно и то же время. Это тоже его распорядок дня.

Екатерина готовилась. Поглядев на свои внутренности, она стала больше заботиться о внешнем виде. Чтобы приободриться и выглядеть привлекательнее, она сделала прическу и подрумянила щеки. Даже накрасила губы. Она улыбчиво встречает входящего Игоря, продолжая укладывать волосы.

У него падает сердце. Он все видит и отвечает вымученной улыбкой.

— Ты очень мило выглядишь, — говорит он, делая ей комплимент. Но ей хочется большего, чем комплименты. И он это знает. Она нуждается во внимании и нежности. Ей нужна его любовь. А вот этого он не может или не желает дать. В его голосе сдержанность, мрачное нежелание сказать правду.

Игорь знает: надо бы напомнить себе о том, что Екатерина — хороший человек. Он любил ее со всем пылом молодости, со страстью, которая казалась безрассудством. Они бравировали тем, что их родители были против этого брака, и рисковали свои добрым именем. Так велика была сила этой любви. Игорь вспоминает осуждающие взгляды родственников на свадьбе. Вспоминает, как мало было народу, вспоминает смущенное лицо священника. Он до сих пор помнит мускусный, щиплющий ноздри запах ладана, все еще видит золотое кольцо и ее взволнованное лицо под фатой, когда она произносит слова обета.

Но все это осталось в той прошлой, далекой жизни — перед войной, перед революцией, до «Весны священной». С тех пор их жизнь невероятно переменилась. Глядя на Екатерину, Игорь не узнает в ней своей невесты. Его любовь к ней, как и ее здоровье, истончилась, разрушилась, и теперь их удерживают вместе только родственные отношения.

— Ты очень мило выглядишь, — повторяет Игорь. Он надеется, что повторение этой фразы придаст ей вес и достоверность.

Ничего другого он не может заставить себя сказать. Ему худо от того, что он плохо с ней обращается. Но ему претит ее болезнь. Атом за атомом Екатерина разлагается, тогда как в Коко всегда ощущается легкое поблескивание или искристость, что подтверждает ее существование. И его. И все, что он может сделать для жены, это проявлять к ней равнодушное внимание в надежде на то, что она все поймет.

Глаза Екатерины наполнены печалью. От тягостных мыслей у нее раскалывается голова. Она продолжает расчесывать волосы. В этом жесте есть что-то автоматическое — в нем нет необходимости.

— За что ты меня ненавидишь? — спрашивает она, бросая щетку на кровать. Она хочет произвести какое-то действие, которое вызвало бы шум, но щетка падает на одеяло с глухим ударом.

— Я не ненавижу тебя.

— Что плохого я сделала? — В ее словах такой жар, будто у нее горит язык.

— Ты не сделала ничего плохого.

— Я не хочу быть больной, ты же знаешь.

— Знаю.

Игоря охватывает чувство вины. Кажется, что вокруг стало меньше воздуха. Смягчившись, он протягивает руку и поглаживает Екатерине щеку.

В ее скорбном лице на мгновение проскальзывает облик молоденькой девушки — губы четко очерчены, голубые глаза искрятся. Но теперь ее губы расплылись, глаза потеряли яркость.

Уже более спокойно Екатерина спрашивает:

— В ней есть что-то особенное?

Игорь прислушивается к себе и старается ответить честно:

— Нет.

— Она ничего не понимает в твоей музыке. И ее это не волнует.

— Это, пожалуй, слишком сильно сказано.

Повисает молчание. Наконец она говорит:

— Знаешь, когда ты рядом с ней, ты не похож на самого себя.

— Да?

— Ты становишься кем-то другим.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты разыгрываешь спектакль.

— Ты никогда не видела нас вместе без свидетелей.

Этот быстрый ответ подразумевает безоговорочное признание. Екатерина зло смотрит на Игоря. Он старается рассеять впечатление от признания, заключенного в его необдуманном ответе.

Екатерина пользуется моментом:

— Игорь, ты влюблен в нее?

Его губы хотят найти формулировку. Язык тщетно подыскивает верные слова. У него ничего не выходит, и он отводит взгляд. Она, отвергнутая, отталкивает его.

Мольба в ее глазах сменяется злобой и болью. Все недовольство жизнью усиливается и концентрируется в этом моменте. Каждая маленькая пытка, которую она пережила во время совместных трапез, каждое касание колен Игоря к коленям Коко, каждый мучительный укол от их улыбок преобразовываются в смесь боли и унижения и отражаются на ее лице.

— Ты мне отвратителен.

— Извини, — невпопад отвечает Игорь.

Вся энергия, которую Екатерина тратила на то, чтобы успокоиться, теперь превращается в горечь.

— Что ты прикидываешься? И почему ты обращаешься со мной так, будто я идиотка?

На сей раз, прежде чем ответить, Игорь думает.

— Это не потому, что я тебя не люблю.

— Не пытайся оправдываться, Игорь, пожалуйста.

— Ты же все-таки моя жена.

— Какие привилегии мне это дает!

— Екатерина… попытайся понять…

— Я слишком хорошо все понимаю.

— Я старался не причинить тебе боли.

— И я должна быть тебе за это благодарной?

— Ну что на это сказать?

— Ты можешь попросить прощения.

— Прости, — говорит Игорь. Но на самом деле это ничего не значит.

— Ты не вел бы себя так, если бы здесь была твоя мать! — бросает Екатерина. — Тебе очень удобно, что она сидит в России.

Игорь, выпрямившись, неподвижно сидит на кровати, его укололо это замечание. Разумеется, Екатерина права. Адюльтер и изгнание — все это взаимосвязано. Отгоняя от себя подобные мысли, он всего лишь руководствовался обычными житейскими запретами. Нельзя позволить себе самого естественного поведения. Строгий надзиратель, мать, всегда взывала к его совести. Он, конечно, не желал ей болезней, но смутно ощущал некое освобождение с тех пор, как они оказались вдалеке друг от друга.

Игорь понимает, что Екатерина права. Он трус. Хотя так ли неизбежна эта сцена — настолько же неприятная, насколько и необходимая? Так не может продолжаться. С одной стороны, ему хочется во всем признаться, с другой — все скрыть. Он хочет рассказать правду. Однако как сказать жене, что ты ее не любишь? Неправильно было бы оставаться с ней лишь из жалости. Все это тянется, чтобы пытаться восстановить и удержать, хотя в конечном счете станет еще хуже.

— Я полагаю, ты спишь с ней.

Игорь больше не может врать. Он смотрит в сторону. Его молчание подтверждает слова Екатерины.

— Часто?

— Какое это имеет значение? — Побуждение во всем открыться исчезло.

— Мне хотелось бы знать.

Потеряв терпение, он огрызается:

— Екатерина, я не считал!

Екатерина широко раскрывает глаза — не столько от гнева, сколько от того, что не может поверить: она оказалась в ловушке. Стены комнаты плывут перед ее глазами.

Для Игоря значительность всей его жизни с Екатериной ускользает при сравнении с его теперешней жизнью с Коко. Он ощущает внутри себя какое-то трение, какую-то вибрацию. В этот момент он себе отвратителен. Пытаясь защититься, он чувствует в себе что-то безжалостное, даже жестокое.

— Я думал, ты только обрадуешься, — бросает он жене.

— Что? Ты в своем уме?

— Ну, ты же терпеть не можешь заниматься любовью.

Екатерина медленно, яростно покачивает головой.

— Неправда!

— Что ты говоришь? Ты же всегда восставала против этого!

— Неправда, неправда!

— А у меня другое впечатление.

— По-твоему, Коко делает мне одолжение?

— Екатерина, у меня есть в этом потребность.

— И у меня есть. Огромная потребность.

— Что ж, вероятно, дело в том, что мы не удовлетворяем друг друга… — Игорю ненавистны его слова, но он так чувствует. Он загнан в угол и не видит другого выхода.

— Не могу поверить, что ты можешь быть настолько бессердечным. Такая жестокость необъяснима. — У Екатерины высоко вздымается грудь, надуваются жилы на шее. Она изо Всех сил старается не заплакать. Жизнь подошла к горестному финалу — вот, что проносится в ее сознании.

— Я поддерживала тебя, терпела твое дурное настроение, родила тебе детей… — Она отворачивается, натягивает на себя одеяло, ее душат рыдания.

До сих пор Екатерина была согласна с тем, что Игорь проводит долгие часы за фортепиано, что она целыми днями не видит его. Была терпима к его злости и к его гордости, к его надменности. Но прежде ей никогда не рассказывали об его адюльтерах. Она чувствует себя уничтоженной. Ей трудно все это выдержать.

— Я здесь задыхаюсь, — всхлипывает она.

По стене быстро пробегают тени от колышащихся листьев. Кажется, что все предметы в комнате — в заговоре. У лилий торчат ядовитые жала. В раковине спрятаны тайные уши. Занавески существуют для того, чтобы все от нее скрывать. Екатерина вцепилась в одеяло. В ней назревает взрыв. Изнутри поднимается могучая волна жестокости, лицо превращается в гримасу.

— Ты — ублюдок! — в припадке удушья шипит Екатерина. — А она — проститутка!

На нее накатывает первобытная стихия. Она хотела бы дать Игорю пощечину, вцепиться ему в волосы и выдернуть их, пнуть его ногой. Но порыв длится всего секунду. Жестокость — не в ее стиле. В ней нет никакой дикости. Она слишком сильно связана приличиями, слишком сдержанна. В ней существует слишком толстый пласт благовоспитанности, и она себя за это проклинает. Минуту назад она залепила бы ему пощечину — и, возможно, от этого ей стало бы лучше. Он, быть может, стал бы ее больше уважать. Но грубые инстинкты мгновенно испарились — а с ними и остатки сил.

— Екатерина, она не проститутка, — замечает Игорь.

Чувствуя, как к горлу подступает мокрота, Екатерина шепчет:

— Меня тошнит.

Продолжая сидеть рядом друг с другом, они избегают прикосновений. Игорь смотрит на жену, думая о жестокости своих слов. Ему не верится, что он их произнес. Он просто не мог остановиться. Он должен был ей все сказать. Это само вырвалось. Он сожалеет, что не сделал этого мягче, но теперь испытывает удивительное облегчение.

Что бы такое сказать ей в утешение?

— У нас же четверо замечательных детей! — При этих словах что-то сжимает его грудь.

Непонятно, слышит ли его Екатерина. Она слишком долго сдерживалась. Ее бьет дрожь.

— Почему ты меня не любишь? — Ее голос звучит хрипло и надтреснуто. Она плачет. Лицо сморщилось, челюсти напряженно сжаты. — Игорь, мне страшно!

— Не бойся.

— Но мне страшно!

— Чего ты боишься?

— Я действительно больна. Я чувствую, как что-то, забравшись в меня, вытягивает все изнутри. — Кажется, что в комнате нечем дышать. Ужас наполняет ей грудь.

— Но врач сказал, что прогноз хороший.

— Я знаю, но я видела это собственными глазами. Я видела свою смерть.

— То, что ты видела, — всего лишь рентгеновский снимок.

— Можно я у тебя о чем-то спрошу? — очень тихо произносит она.

— Конечно.

— Есть там что-нибудь еще?

— Что ты имеешь в виду?

Глаза Екатерины сверкают, она не надеется на милосердие.

— Я имею в виду, что мы состоим лишь из костей и кожи. И за этим больше ничего нет.

— Нет, я этого не принимаю.

— Но отбрось в сторону факт существования наших тел — отбрось это, и что остается?

Игорь колеблется, он озадачен. Оглядывает комнату. Пробегает взглядом по иконам над кроватью, по занавескам, колышущимся у окна. Слышит пение птиц в саду. А потом приходит ответ — настолько простой, что это ясно и ребенку. Слова цепляются друг за друга, следуя ритму, невидимым струнам. Возвышенное воплощение Его голоса, одиноко звучащего над пространством.

— Что? Ну конечно же, музыка!

Екатерина смотрит на него — и ничего не понимает. Огорченная, опечаленная, она покачивает головой.

Игорь отвечает чисто интуитивно — и знает, что для нее это не ответ. Хочет сказать что-то еще, но не находит слов и молчит. После долгой паузы, которая только углубляет пропасть между ними, он тихо встает. Пытается поцеловать Екатерину, но та отстраняется. Он выходит из комнаты, так и не оглянувшись, не произнеся ни слова, и возвращается в студию.

Екатерина рыдает. Лицо ее скривилось, глаза покраснели. Печаль ее бездонна.

Снизу доносится глумливая музыка пианолы. Еще несколько минут грудь Екатерины поднимается и опадает, подавляя вовсе не музыкальные рыдания.

10 сентября 1920

Дражайшая маменька!

Надеюсь, у вас все хорошо. Очень хочу сказать вам, что нам здесь вас не хватает. Екатерина и дети шлют вам свою любовь и поцелуи.

Я снова писал в посольство с просьбой дать вам визу. Посол — разумный человек. Он не предвидит никаких осложнений, но там скопилось много таких же дел, говорит он, так что необходимо время, чтобы продвинуть каждое из них. Будьте терпеливы, а мы продолжаем молиться, чтобы вы скорее воссоединились с нами.

У детей все в порядке. Федя становится красивым мальчиком. Ему все больше нравится рисовать. Вчера он закончил великолепный рисунок дома, который я вкладываю в конверт, так что вы увидите, где мы живем. Сулима делает успехи по фортепиано. Мне кажется, он сам по себе очень дисциплинирован, это даст хорошие результаты. У него гибкие пальцы и быстрый ум. Людмила с каждым днем становится все выше и выше. Это началось несколько месяцев назад. Ей уже нужна вся одежда больших размеров. А Милена — просто очаровательна. В этом доме к ней относятся как к куколке и, я думаю, хотят, чтобы так все и оставалось.

А вот Екатерина по-прежнему больна. Недавно она проходила обследование, и, боюсь, у нее снова легкая форма туберкулеза. Ее состояние не улучшается, хотя и воздух, и теплая погода — все ей на пользу. Да и врач, который прекрасно лечит ее, надеется на лучшее.

Я хорошо и регулярно работаю. В будущем году мы с Дягилевым восстановим «Весну священную». Копию партитуры прислали из Берлина. Я усердно правлю и дорабатываю ее. Так хорошо быть в рабочем состоянии! И при этом — благословенное облегчение от того, что можно не думать об оплате за квартиру и счетах. Моя покровительница великодушна и гостеприимна, и я уверен, она вам очень понравится.

Будьте здоровы. Мы все вас обнимаем и посылаем нежные поцелуи. Нам вас не хватает.

Любящий сын

Игорь

В конце дня Игорь кормит своих попугаев. Все птицы содержатся в садовом домике рядом с огородными инструментами и мебелью. На крючке висят ножницы для стрижки овец, их лезвия так широко раздвинуты, что они кажутся какими-то неправильными. От полок поднимается запах плесени. В этом домике стоит тропическая влажная жара. Снаружи все спокойно. Спасибо Коко, детей записали в местную школу.

Исполняя ритуал, Игорь наливает воду в поилки, сыплет в кормушки просо, убирает упавшие перышки и мусор со дна каждой клетки. Прижав голову к прутьям клеток, он наблюдает за порывистыми движениями птиц. В домике эхом отдаются все звуки. Птицы создают ужасный шум.

Игорь слышит, как открывается дверь.

— Что происходит с тобой и твоими птицами? — говорит Коко.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, эти… но и в твоей музыке тоже…

Не оглядываясь, Игорь отвечает:

— Я восхищаюсь всем, что летает. Они ведь прекрасны, правда?

— Прекрасны, — соглашается Коко. Она смотрит на попугаев и попугайчиков, которые качаются на своих жердочках, как сломанные игрушки, с особым вниманием.

— Погляди, как спроектированы эти крылья. Только Господь мог это создать, а?

— Да ну, птицы вредят сельскому хозяйству.

— Мне — не вредят.

Игорь вынимает из клетки попугайчика и согнутым пальцем гладит перышки у него на головке.

— Посмотри! — Он кладет себе на язык крошки хлеба и просовывает сквозь прутья клетки. Птица смотрит на него. Наклоняет головку. Затем точно ударяет клювом по крошкам на языке Игоря.

— Ох! — восклицает Коко. — Он тебя не ущипнул?

Игорь смеется:

— Нет. Они очень точные, у них зрение гораздо острее, чем у нас. Во всяком случае, чем у меня. — Он гладит клюв птицы, которая от удовольствия что-то воркует.

— У них, должно быть, крохотные мозги.

— Но при этом они не умолкая поют.

— Знаю, я их слышу.

Игорь свистит. Склонив голову, щелкает языком и так и застывает. Птицы крутят головками, пятятся. Игорь открывает клетку и заставляет одного попугая взобраться к нему на палец.

— Хочешь подержать?

— А можно?

— Ну бери.

Покачивая птицу, Коко чувствует ладонью, как быстро колотится сердце попугая.

— Им здесь нравится, — говорит Игорь. — Этот климат как раз для них.

— Не то что для тебя? — спрашивает Коко, продолжая поглаживать попугая.

— Мне все-таки слишком жарко.

Игорь думает о сегодняшнем угре, о разговоре с Екатериной. Мысли о том, что может произойти в дальнейшем, вгоняют его в депрессию. Сейчас они с Коко просто воруют то время, когда могут побыть вместе. У них выпадают дни, проведенные в Париже. Но было бы лучше проводить вместе и ночи, чтобы слышать дыхание друг друга, ощущать кожу, которой можно касаться всю ночь. В то же время Игорь решает, что их отношения должны храниться в тайне. У него нет желания унижать Екатерину. И начиная с сегодняшней ужасной утренней сцены, он понимает — истина в том, что ему так и неизвестно, что же на самом деле он чувствует. Главным образом — окоченение.

— Что же, скоро должно стать прохладнее, хоть этим можно утешиться. Может быть, птицам пора будет улететь на юг.

— Необходимость миграции может довести некоторых птиц до безумия. Известно, что они разбивали головы о прутья клеток.

Коко возвращает попугая Игорю, он нежно помещает птицу в клетку. Просунув палец сквозь прутья, позволяет другому попугаю игриво поклевать его ноготь.

— Надеюсь, что у тебя нет такого же чувства.

Находиться в присутствии Коко, думает Игорь, это все равно что все время быть пьяным. Состояние изумительное, но интересно, сколько времени он сможет это выдержать. Такое ощущение, будто тебя отравили. У него еще никогда не было такой легкости в голове. Это невероятно, это похоже на то, что испытываешь, закурив свою первую сигарету. Притом — невозможно сосредоточиться. И физически она его опустошает. Хищный маленький зверек, она, как змея, способна проглотить даже того, кто в два раза больше нее.

— Ну так как же?

— Что?

— Тоже так чувствуешь?

Он отодвигает клетку.

— Знаешь, чего мне не хватает?

— Скажи.

— Снега, — говорит Игорь. Это сопоставимо со смятением в его голове.

— Снега?

— Да. Настоящего снега. Не той пудры, которая бывает здесь у вас, а огромных сугробов повсюду, снега, который падает и падает целый день.

Коко протягивает ему руку.

— Пойдем.

— Что?

— Жара. Знаешь, и на меня она подействовала.

— Сейчас?

— Да. Я хочу тебя у меня в комнате.

— Но… — Игорь вспоминает, что дети теперь в школе. Решение за ним. Он покоряется. Более сильная женщина выигрывает. Еще раз.

Выйдя из домика, они проскальзывают по лестнице. Коко, взявши Игоря за палец, впервые ведет его к своей кровати.

Спустя час Коко, сидя у окна, видит Игоря внизу, в саду. Она порывисто хватает подушку, разрывает ее и вытаскивает оттуда перья. Возвращается к окну и сыплет перья наружу.

Услышав звук отворяемого окна, Игорь поднимает голову. Ему приходится поднять руку, чтобы заслониться от солнца. Высунувшись наружу, Коко смеется во весь рот. Игорь вопросительно смотрит на нее. Ее губы растягиваются в улыбке и она резко выкрикивает:

— Вот тебе твой снег!

Коко устраивает метель, которая покрывает белыми облаками голову и пиджак Игоря. Еще несколько пригоршней перьев превращаются в пургу. Перья почти ослепляют Игоря, и, кружась, заслоняют солнце, скрывают его сияние.