Коко и Игорь

2

1913

Коко у себя дома, на рю Камбон, она оживленно танцует под какую-то музыку, которая звучит внутри нее. Оказавшись перед высоким зеркалом, она поет:

У нее алые губы, темные глаза, на ней белое платье восхитительного в своей простоте покроя.

Она делает несколько пируэтов, наслаждаясь своим изяществом. Ей доставляет наслаждение звук, раздающийся, когда нижняя юбка задевает шелк платья.

Над этим туалетом она работала целую неделю, мучаясь с воротником и подшивкой. Теперь наконец она счастлива. Платье получилось сногсшибательным, и она это понимает. Ярусы белого шелка отважно поднимаются намного выше колен. Внизу прямые струящиеся фалды обнимают ноги.

Она как следует поработала и над шляпкой — маленькой короной, которая возвышается над широкими полями из черного шелка. Коко надевает шляпку и подтыкает прядь волос, затем выгибает поля до тех пор, пока они не образуют нужную линию. И тогда часть лица оказывается в тени.

Коко смеется. Любуясь собой, запрокидывает голову и легким прикосновением пальцев наносит на шею духи.

В этот вечер Коко очень возбуждена. Ей никогда еще не приходилось бывать на подобном концерте. Исполняется несколько вещей, в том числе — премьера Стравинского. Там будут все. Этот вечер станет событием. Коко слегка побаивается предстоящего приключения и чувствует, как обострились все ее ощущения. Шорох платья, запах духов, каждое прикосновение пальцев к любому предмету — все воспринимается очень ясно и остро.

Звонит телефон. Коко вздрагивает, она не желает отвечать на звонок. Шофер уже ждет, ей не хочется опаздывать. Проверяет — сумка, зонтик. Она надеется, что это звонила не Кариатис с сообщением о том, что не сможет пойти.

Спускаясь по лестнице, Коко представляет себе манекены, которые стоят внизу, в магазине. Холодные фигуры. Пластмассовые головы. Жестко закрепленные платья и шляпки. Вокруг все так спокойно в сравнении с лихорадящим ее возбуждением. Коко открывает дверь, и ее встречают запахи и шумы влажного весеннего вечера. Она делает несколько глубоких вдохов и будто получает новый порыв к жизни. Затем быстрым движением садится в автомобиль.

Сумерки. Время загораться фонарям. Вспыхивают лампы уличного освещения. Из улицы в улицу тянется кричащее великолепие города. Вдоль бульваров гремят трамваи. Мимо проносятся автобусы. Автомобиль медленно движется позади отеля «Ритц» и резко поворачивает направо на рю Сент-Оноре. Замешкавшись в автомобильной пробке, шофер съезжает налево, вниз по рю Ройяль, по направлению к Пляс-де-ля-Конкорд. При пересечении трамвайных путей колеса резко визжат. Машину подбрасывает. Шляпка Коко ударяется о крышу автомобиля.

— Осторожно! — сердится Коко.

— Простите.

Весь день Коко напряженно работала. В желудке пусто, с утра ничего не ела. К тому же ей неудобно в новом платье. И так нужен друг для сопровождения.

От общей нервозности и от движения машины у Коко кружится голова, а руки и ноги становятся будто невесомыми. Странно, ей кажется, будто автомобиль тянет неведомая сила. На мгновение она чувствует себя воспарившей вверх.

Пробравшись наконец сквозь толпу на авеню Монтень, автомобиль останавливается. На тумбе — афиша, представляющая «Весну священную» Стравинского. Двери театра открыты. В толпе снуют продавцы цветов.

Коко выскальзывает в темноту. Очень тепло. Ее внимание привлекают цветы магнолий и каштанов, они светятся в темноте ярче, чем уличные лампы.

Коко одергивает платье и заламывает поля шляпки под еще более острым углом. Суетливость толпы говорит ей: это будет славный вечер. Она чувствует, что привлекает взгляды мужчин. Походка ее легка, ноги едва касаются пола.

Будто невеста скользит она к огням театра.

Игорь сидит в своей артистической уборной и стрижет ногти на ногах. На ковре собираются лунообразные, цвета старых клавиш рояля обрезки ногтей. Взмах ножниц. Склонившись пониже, он изучает свои ногти. Один ноготь обрезан слишком сильно. Стал виден ободок розовой кожи.

— Дерьмо!

Плохо то, что жмут новые туфли, и он с содроганием думает, как выстоит на сцене. Когда начинает надевать рубашку, она запутывается у него на голове. Невозможно расстегнуть пуговицы. Его охватывает паника. Ему кажется, что он задохнется. Он ничего не видит. До чего все это ненавистно! Игорь вспоминает, как в детстве упал в пруд и оказался подо льдом. С трудом всовывает руки в рукава. Теперь он может дотянуться до пуговиц и, словно вынырнув на поверхность, сделать глубокий вдох.

Глянув в зеркало, Игорь даже пугается, как бывает всегда при взгляде на себя самого — на этого близнеца с теми же чертами лица, но перевернутыми справа налево. Он осторожно прикасается к лицу. Это движение позволяет ему ощутить свою кожу. Он чувствует облегчение, но тут же, закашлявшись, представляет себе, что шум доносится откуда-то снаружи.

Игорь, волнуясь, ходит по комнате. Пальцы выбивают по брюкам фрагменты мелодий. Его волнует, что нет равновесия между партиями флейты и первой скрипки. Его волнуют трудность партитуры и плохая подготовка танцоров. Он считает, что хореография чересчур замысловата и не всегда соответствует музыке. Он множество раз говорил об этом Нижинскому, но тот ничего не слышит. Похоже, Нижинский просто не в состоянии все рассчитать. Однако Дягилев всегда прощает Нижинского. Разумеется. Его любовник не может быть не прав.

У Игоря возникает предчувствие, что критика будет отрицательной и унизительной. Во рту и в горле сухо. Он понимает, что нужно попить, и берет стакан. Когда он подносит стакан к губам, в очках отражается колыхание вина в стакане.

В комнату врываются звуки настройки инструментов. Кто-то повторяет трудные пассажи. И даже эта хаотичная музыка не успокаивает Игоря. Ее дергающиеся ритмы будоражат, невидимо проникая в конечности. В желудке что-то трепещет в ответ на тепло деревянных духовых. Игорь слышит нисходящее движение минорных аккордов, контрастирующих с последовательными септимами в басах, и снова чувствует подступающую тошноту.

Руки вспотели. От страха он чуть не падает в обморок.

Мысленно он представляет себе оркестр, собравшийся на сцене, все его внутренние связи. Пытается не думать о публике, по правде говоря, он вовсе не уверен, что публика готова к его музыке. Ему почти жаль тех, кто сидит в зале. Они и не представляют себе, что их ждет. Бог знает, как они будут реагировать.

Его мысли обращаются к жене, Екатерине, его идеальному слушателю. У него нет уверенности в том, что она приехала. Екатерина беременна. Ждет четвертого ребенка. Плохо себя чувствует. Игорь надеется на маленький крестик, который жена дала ему на удачу на этот вечер. Крестик лежит в левом нагрудном кармане смокинга, с той стороны, где сердце. Чуть приободрившись, Игорь улыбается, когда нащупывает крестик под толстой тканью одежды. Он хочет этого ребенка. И пусть будет девочка, как того желает Екатерина. Две девочки — это хорошо, это проявление симметрии. Ему хотелось бы, чтобы сегодняшний триумф был посвящен жене. Вынимает крестик и целует его.

Через два часа все будет кончено, напоминает он себе. Но успех или неудача сегодняшнего представления может определить все его будущее. От этого вечера, возможно, зависит вся его композиторская карьера. За последние годы он создал несколько хороших произведений, он был замечен. Говорили, что он многое обещает, что у него значительный потенциал. И теперь, когда ему уже тридцать один год, пришло время реализовать этот потенциал. Ему нужен крупный успех. Для самоутверждения и для того, чтобы обеспечить себе должную репутацию.

В дверь стучит мальчик.

— Пять минут, мсье.

Игорь допивает вино, красные брызги попадают ему на лицо. Он волнуется, не испачкались ли манжеты. В сотый раз смотрит на часы. Ждет, когда большая стрелка подойдет к двенадцати.

Окидывает себя взглядом в зеркало, сдувает с лацкана воображаемую пушинку. Крестится.

— Господи! Пусть все пройдет хорошо!

Затем, глубоко вздохнув, открывает дверь. Слышится громкая музыка. Сердце бьется все быстрее. Он идет в зал.

Внутри беломраморного великолепия театра на Елисейских Полях золотая линия бежит по стенам и связывает ложи золотой нитью.

Сегодня здесь самые модные люди Парижа. Они весело здороваются друг с другом и обмениваются любезностями. Смех в толпе то усиливается, то стихает. Веера разносят по воздуху болтовню и слухи.

Коко множество раз мечтала об участии в таком собрании, но сейчас ее тревожит то, что она несколько не соответствует этому обществу. Ей не хватает непринужденности в присутствии незнакомых богачей. От их богатства исходит дух порочности. Коко внимательно разглядывает мужчин в вечерних костюмах, покручивающих кольца на пальцах, и женщин — в тюрбанах, в удушающих боа из страусовых перьев.

Женщины, в свою очередь, неодобрительно разглядывают Коко, сами даже не понимая причины этого неодобрения. И дело не в том, что она слишком разукрашена. Как раз наоборот. На ней очень строгий, простой наряд. Простота этого наряда, его сдержанная элегантность делают туалеты окружающих дам почти безвкусными. Силуэт Коко пугающе хрупок. Этот минимализм они находят чуть ли не неприличным. Коко производит такое впечатление, на которое даже и не рассчитывала, оно достигнуто без особых усилий, но дамы чувствуют в этом какой-то подвох.

Все эти дамы в перьях и плюмажах, в тяжелых платьях из тафты и бархата кажутся Коко, которая чувствует презрительность в их взглядах, просто чудовищами. Если им хочется выглядеть похожими на коробки шоколадных конфет — что ж, их дело. Она же предпочитает выглядеть — женщиной.

Воздух наполнен ощущением привилегированности. Сверкают бриллианты, мерцают жемчуга. В мыслях Коко пробежали воспоминания о детстве — полуразвалившийся деревенский дом, ничтожный клочок земли, больная мать и отсутствующий отец, братья и сестры, которые бранятся, словно куры в курятнике. Мелькает смутная картина, как она тащит с поля морковь. Могла ли тогда она представить себе, что окажется в окружении этих богачей!

Уверовав в свою счастливую судьбу, Коко вычеркнула из памяти прошлую жизнь и преобразилась, стала совсем иным существом. Она использовала людей, и люди использовали ее. Она постигла, как действовать в бизнесе, чтобы добиться успеха. Все, чего она достигла, — результат тяжелого труда. Никто не работает так напряженно, как она, в этом Коко уверена. И вот итоги — ее магазин процветает, за ней тянется шлейф из очарованных ею мужчин, среди своих клиентов она видит нескольких богатейших женщин Франции. Неплохо для сиротки, думает Коко. Она станет знаменитой. Выйдет из тени. Эти дамы еще ее узнают!

Нервозность Коко испаряется, сменившись оживлением. Она чувствует себя гораздо увереннее. С равнодушным взглядом она холодно пожимает руки некоторым знакомым, не обращая внимания на их усмешки.

Самое странное, что она вовсе и не собиралась сюда идти. Обычно она сопровождает Шарля Даллина, который отказывается быть довеском в компании ее учительницы танцев, Кариатис, и ее богатого любовника, немца фон Реклинхаузена. Но когда-то надо начинать, и Коко радуется представившейся возможности. Для нее этот вечер — своего рода дебют.

Сидящий рядом с ней Шарль внимателен и нежен. Он — актер, долгое время Коко нравилась его игра, и она издалека обожала его. Познакомившись с ним поближе, она уже не находит его столь интересным, как прежде. В сущности, считает Коко, он весьма ординарная личность. Когда Шарль не на сцене, он не может произнести ничего остроумного. Всегда запаздывает с ответами на остроты других. Он — всего лишь часть сцены.

В этот вечер Коко чувствует себя участницей некой сенсации. Кариатис является без шляпки, с жестоко обкромсанными волосами. С трудом сдерживая восторг, Коко спрашивает:

— Моя дорогая, что вы натворили?

Кариатис объясняет: несколько дней назад, будучи отвергнутой мужчиной, который ей очень нравился, она напала на свои волосы с острыми ножницами. Затем ей пришлось совершить некий жест, а именно: связать локоны лентой и привесить их на гвоздь на двери этого человека.

— Все равно волосы были слишком длинными.

— Но теперь вы похожи на Жанну д’Арк, — говорит Коко.

— Я знаю и собираюсь сыграть эту роль до конца.

Коко трепещет, видя реакцию толпы на Кариатис. На нее смотрят тысячи глаз. Сидя рядом с Кариатис, Коко, торжествуя, понимает, что они обе — причина скандала. И готова этим воспользоваться.

Даллин, сидящий с другой стороны, видит, как далеко зашла игра. Коко обычно считала, что она его сопровождает. Однако теперь все переменилось.

Коко просит Шарля подержать ее программку. Она понимает, что за ней наблюдают. И пока Кариатис что-то нашептывает ей на ухо, она, чуть помахивая веером, разглядывает в лорнет публику.

Естественно, жужжание разговоров постепенно стихает. Коко видит Сергея Дягилева, импресарио Русского балета, который, приготовившись к аплодисментам, сидит в первом ряду. Дирижер и концертмейстер первых скрипок кивают друг другу. Медленно гаснет свет.

Из темноты выплывают звуки фагота. Повторяется мелодия из шести нот. Она быстро растворяется сначала в чем-то похожем на щебетание птиц, затем в скрипе и скрежете. Всплеск в группе деревянных духовых, суета у струнных — и тут вступает вся мощь меди. Могучая волна звуков.

Перемена столь внезапна, что Коко подпрыгивает. Все инструменты оркестра соединяются в порывистом диссонирующем аккорде. Судорожный ритм пугает Коко. Ничего подобного она еще никогда не слышала. Звуки непредсказуемо сталкиваются и заставляют вибрировать воздух. Коко ожидала чего-то необычного, но к такому она была не готова.

Затем у задника, изображающего степь и небо над нею, появляются двенадцать одетых в черное нимф с волосами цвета льна, они создают живую картину. Встав в самую простую позицию — колени сдвинуты, плечи подняты, — танцоры неловко покачиваются.

Одна из танцовщиц делает неприличный жест. Коко шокирована. Другие актеры воют и взвизгивают. Публика топает ногами. Когда танцовщицы, делая грубые движения, объединяются, зрители начинают шипеть. Недалеко от Коко встает пожилая дама, ее тиара почти свалилась с головы.

— Это позор!

Танцоры продолжают кружиться по сцене и, собравшись вместе, прыгают в натянутое сукно. Музыка резко подчеркивает движения их рук.

— Это так по-славянски, — замечает Кариатис.

Один из иностранных послов, сидящий в ложе, начинает громко хохотать. От того, что происходит на сцене, Коко приходит почти в детский восторг.

Поднимается с места какой-то мужчина и призывает всех умолкнуть. Дама в соседней ложе бьет по лицу соседа, который начал шипеть. Еще один человек в ярости кричит:

— Заткнись, сука! — направляя свое оскорбление одной из самых утонченных и прекрасных женщин Франции.

— Это Флоран Шмит, — шепчет Кариатис. — Я видела у него фотографию композитора — он там обнаженный! — В сознании учительницы танцев мелькает образ обнаженного Стравинского, упершего руки в боки, он стоит на маленькой деревянной пристани, брачный инструмент — в профиль, ягодицы крепкие, мускулистые, на заднем плане виднеется белый конь.

Коко смеется, пораженная тем, что в высшем свете циркулируют подобные вещи. Чем выше социальный уровень, тем больше развращен человек, хотя бы в мыслях.

В публике нарастает беспокойство. Гремят аккорды, ритмы кажутся безобразными, непривычными. Для парижской элиты все слишком грубо, во всем чувствуется монгольское зверство, запах селедки и табака.

И хотя Коко посмеивается, что-то импульсивное, дотоле неизведанное в музыке оказывается созвучным ее ощущению новизны от присутствия в этом месте. Внутренний ритм Коко так же подвижен, как ритмы этой музыки. Ее тело ощущает удары молоточков клавиатуры фортепиано, кожу ее полируют натянутые тетивы смычков. Первобытная энергия пронзает ее, как грозовая молния пронзает громоотвод.

Впитывая сложные ритмы музыки, Коко все-таки замечает, как Шарль посматривает на нее.

Движения танцующих внезапно ускоряются, актеры с яростной энергией сплетаются в страшных эротических позах. Температура в помещении заметно повышается, трепещут веера. Коко представляется, что зал наполнен плененными птицами.

Возбуждение публики достигает такой силы, что почти не слышно музыки. Несколько женщин перед Коко до того расстроились — или пришли в столь буйное веселье, — что у них потекла с ресниц тушь, по щекам бегут черные дорожки. Конечно, в кабаре «Мулен-Руж» — в те времена, когда Коко там пела и танцевала — она видывала кое-что и похуже. Но то были представления для толпы. Здесь же опрокинуты устои благопристойности.

Шарль наклоняется так близко, что его усы щекочут щеку Коко. Она замечает, что Шарль слишком сильно надушен. Он что-то шепчет, но она не обращает внимания на этот шепот, так сильно на нее действуют музыка и шум в зале. Шарль берет ее руку. Не глядя на него, Коко высвобождает руку.

Оттуда, где люди не сидят в креслах, а стоят, тоже несется шум. Там болтают, хлопают, оттуда слышится непристойная брань. Но балет продолжается. К удивлению Коко, рядом с ней начинают разворачиваться военные действия. Несколько дюжин людей начинают раздеваться. Коко в восторге от этой анархии. Загорается свет. Появляется полиция.

Свистки полицейских и внезапно зажегшийся в зале свет приводят в смятение дирижера — полного мужчину с моржовыми усами, — и он оглядывается на волнующийся зал. Убедившись, что никто не собирается лезть на сцену или в оркестр, он продолжает дирижировать.

Свет снова гаснет. Неожиданно рука Шарля оказывается на колене Коко. Коко смотрит на него. Он не сводит с нее глаз. Она могла бы и ответить на это, но не сейчас, не здесь. Коко отодвигается от Шарля, и от этого его рука соскальзывает с ее колена. Все-таки его прикосновение вызывает в ней легкое покалывание и мелкую дрожь.

И когда недовольство публики и раскаты хохота достигают апогея, Коко видит появившегося у сцены щеголеватого лысого мужчину. Невысокий, возможно, пяти футов и одного дюйма росту, он идет по центральному проходу, так что его видят все сидящие в зале. Его бледное лицо поблескивает под светом огней. Он, слегка сгорбившись, неторопливо переставляет чуть кривоватые ноги. Зал, ряд за рядом оборачивается за ним вслед, когда он героически идет к выходу. Он в ярости хлопает за собой дверью. Этому звуку отвечает дробь барабанов в оркестре.

— Кто это? — спрашивает Коко у Кариатис.

— Стравинский.

— Человек с той фотографии?

— Вот-вот!

— Ха!

— И не подумаешь. Верно?

— Он женат, этот Стравинский?

— Конечно, — голова Кариатис склоняется к Коко, — на своей кузине.

— Я не знала, что это разрешается.

— А это и не разрешается, — злословит Кариатис, прикрывшись веером. — Они никак не могли найти священника.

— Бедняжки!

— А я не испытываю к нему жалости. Нечего было до этого доводить.

Коко задумывается.

— Он маленького роста, верно?

Женщины смотрят друг на друга и хихикают.

Оркестр и танцоры продолжают сражение, пока фарс не подходит к концу. С чувством выполненного долга дирижер опускает палочку. Оркестранты наконец отделались. Рой жужжащей публики выходит из зала на улицу, в майскую ночь.

Вспотевшая Коко рада очутиться в прохладе вечернего воздуха. Но ее не оставляет возбуждение. Она ощущает в себе ту же взвинченность, которая взбудоражила зал. Глаза ее искрятся.

— Ну и что вы думаете? — спрашивает Кариатис.

— Поразительно!

— Нет, я не о балете. Даллин!

— О, Шарль! Я уже забыла о нем. — Коко изображает равнодушие.

В сущности, Даллин ей даже нравился, пока не прикоснулся к ее колену. Он хорош собой, он очаровательный компаньон. Но слишком спешит, решает Коко, ей это не по нраву. Кроме того, он актер. Актеры всегда бедные, а она — что ж, она богатая. Оправдываются ее надежды на успех.

— Я сейчас упаду в обморок. Хочу есть. — В ушах Коко все еще звучит музыка. Ее тело по-прежнему отвечает вибрациям ритмов.

Кариатис машет мужчинам.

— Идемте!

И Коко восклицает:

— Эй, посмотрите!

Она указывает друзьям на магнолии. Деревья будто поразило каким-то взрывом, вся мостовая усыпана белыми цветами. Летящие в свете огней лепестки ослепляют Коко.

Чувствуя себя возбужденной, словно невеста, она распрямляет плечи и становится в профиль, будто изображение на монете.

— Да, пойдемте, — говорит она, — идемте, идемте.

Взявшись за руки, Коко и Кариатис идут впереди. Мужчины следуют за ними. Послушный Шарль поправляет шляпу, в огорчении накалывает лепестки на острый кончик своей трости.

Коко делает им знак поторопиться.

— Нас дожидается столик у «Максима».