Коко и Игорь

23

Игорь прохаживается по студии, слушая музыку, звучащую в его сознании. Он наклонил голову и что-то невнятно, негромко напевает. Его шаги отмеряют ускорение и замедление ритма, который возникает у него в голове. Затем он садится, чтобы записать эту внутреннюю музыку, ухватить, удержать ее.

Установить для себя пределы, запреты и ограничения — он находит это лучшим способом приблизиться к воображаемому решению. Полная свобода и позволение делать все что хочется исходит от листа чистой бумаги, но часто это оборачивается свободой просто прыгнуть в океан. Ему необходимо нечто, обо что можно опереться, вроде теннисной сетки, через которую перебрасывают мяч. В Симфонии для духовых инструментов он установил для себя такое препятствие, жонглируя одновременно звучащими, но несовпадающими ритмами. Когда он это пишет, то старается не слишком управлять темой, а скорее следовать общим линиям, которые возникают сами собой, и уж потом смотреть, куда они повернут.

Позже Игорю стала интересна связь между рискованными элементами хаоса и более привычной оркестровкой партитуры. Это кажется ему случайно возникшей красотой одновременно звучащих аккордов, он хочет использовать это и в дальнейшем. Он видит в черных и белых клавишах непрозвучавшие аккорды, несыгранные мелодии, недоступные прежде гармонии, внезапно представшие во всей своей очевидности. Он стремится уловить их и перемешать, доверившись собственному чутью.

Игорю нравится начинать с басов и двигаться вверх. Он проигрывает фразы в разных ритмах, установленных метрономом. Накладывает арпеджио в до-мажоре на фа-диез. Белые и черные ноты. Аккорды тоники и доминанты. Мажор и минор в одном и том же регистре. Полифоническое взаимопонимание. Это звучит у него в голове. Будто по стене мазнули краской — он почти видит очертания этого пятна, и, если прикрыть глаза, оно вибрирует на радужной оболочке. Он старается уравнять то, что звучит у него в голове, с тем, что проигрывается на клавиатуре. Когда результат его устраивает, он записывает ноты. За несколько минут то, что звучало внутри и снаружи, приходит в идеальное соответствие.

И тут случается нечто странное — само его существо начинает обретать очертания, соответствующие незримому рисунку клавиш. Он вспоминает божественный напев насекомых, который слышал в саду, и перестает обдумывать, что предопределено в его жизни — в каком порядке расставлены дырочки на рулоне в пианоле. Остро ощущает невесомость — словно им манипулируют ловкие пальцы кого-то вне его тела.

Игорь яростно пишет музыку. Нотные линейки заполняются не так быстро, как ему бы хотелось. Композиция полностью поглощает его. Для человека, который привык контролировать каждую мелочь своей жизни, это странное ощущение. Тело его наполняется радостью от непрерывного потока нот. Голова пылает, начинают гореть уши.

Закончив, он совершенно измученный откидывается на спинку стула. Но ему хочется посмотреть, что получилось, а проверив написанное, он приходит в волнение. Он не обманывается? Разве это не изумительно? Инстинктивно он хочет все проиграть Екатерине. Обычно она всегда первой слушала его работу. Она лучший и самый суровый критик, Игорь может безоговорочно положиться на ее объективное мнение. Ему не терпится узнать, как она к этому отнесется. Понравилось бы ей? Одобрила бы она? Но он понимает, что он не может спросить жену. Ее оскорбило бы то, что столь явно иллюстрирует его силу и энергию. Показать ей это сейчас — только усилить ее страдания. Все равно что показать портрет другой, обнаженной, женщины и спросить: «Ну что скажешь?»

Игорь скручивает сигарету, ощущает вкус табака на языке. Закуривает, моргает от дыма. Бросает взгляд на портреты детей, стоящие на его столе, на овальную рамку с давним портретом Екатерины. Фотографии кажутся свидетелями далекого счастья, образами из прошлой жизни.

С того момента, как открылась неверность Игоря, Екатерина, похоже, полностью замкнулась в себе. Она больше не спускается к ленчу и обеду. Если выходит в сад, то прогуливается одна. Она перестала оскорблять Игоря и молча страдает, предпочитая выходить из комнаты, когда он туда входит. Игорь заметил, что она перестала плакать. У нее больше нет сил устраивать сцены. Она ожесточилась. Печально окаменела. Словно призрак.

Снизу доносится звон посуды, накрывают к ленчу. Как странно, что не слышно детей, думает Игорь. Ах да, они же в школе.

Игорь возвращается мыслями к своему детству. Вспоминает долгие прогулки с братом в лесу под Санкт-Петербургом. Летнее утро, стелющийся по земле туман, тучи мошкары над рекой. Мелькает смутное воспоминание о моменте глубокой меланхолии, о тяжелой утрате. Что-то в этих воспоминаниях наподобие резкого цвета, раздражает так же, как и нынешнее состояние. От напряжения начинает гудеть голова. И вот — снова это ощущение жжения. Уловив момент, Игорь хватает карандаш и начинает писать. Еще полчаса работы перед ленчем. Он не замечает даже, как пальцы изо всех сил сжимают карандаш.

После ленча Коко с Игорем прогуливаются по саду. Дети вернутся только через два часа.

— Тебя не беспокоит то, что мы не держимся за руки? — интересуется Коко.

— А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Просто пришло в голову — мы никогда не держимся за руки.

— А тебя это беспокоит?

— Не знаю. Я только сейчас это заметила. — В воздухе плывет запах скошенной травы, разлетающаяся пыльца раздражает нос так, что хочется чихнуть. — Должно быть.

— Не уверен, что это мне очень понравилось бы, — говорит Игорь.

— Почему?

— Мы сейчас не в том положении. Я хочу сказать: между нами не то, что любовь мальчика-девочки. Это зрелое чувство. Наши отношения глубже, чем отношения мужа и жены. Я это чувствую.

— Глубже, чем между кузеном и кузиной?

Они подходят к изгибу газона.

— Ну ладно! — говорит Игорь.

— Полагаю, твоей жене показалось бы непристойным то, что мы держимся за руки…

— Суть не в этом.

— В самом деле?

— Не говори нелепостей!

— Это нелепость? Тебя огорчает то, что она все узнает?

— Узнает? Ну а если я скажу тебе, что она уже все знает?

Коко останавливается. Замерев, оборачивается к Игорю.

— Она знает? Как? Ты ей сказал?

Игорь избегает встречаться с ней взглядом.

— Не прямо, но… Да.

— Когда?

— Дня два назад.

— Зачем?

Игорь чувствует настойчивый взгляд Коко.

— А почему бы и нет?

— Не могу поверить, что ты ей сказал.

— А кому еще я мог бы сказать?

— Я просто удивлена, вот и все.

— Что же в этом удивительного?

— Ну, ты не рассказал мне об этом.

— Ты не советовалась со мной, когда рассказывала Миссии.

— Игорь, это не игрушки.

Сообразив вдруг, что у него есть возможность что-то выиграть, Игорь быстро произносит:

— Как ты можешь сомневаться в том, что я тебя люблю?

Они идут дальше.

— Я не сомневаюсь. Но я хочу, чтобы ты был честным со мной.

— Я тебя обожаю, — говорит Игорь. — И ты это знаешь.

— М-м-м.

Чтобы подтвердить свои слова, Игорь открыто целует Коко в затылок. Вдыхает запах ее духов. Желание, которое преследует его тело все лето, отдается привычной головной болью.

Еще недавно он был более внимательным, размышляет Коко. Он научил ее кое-чему на фортепиано, писал ей пылкие записки и подарил ей рисунки, где они изображены вместе. Но она понимает, что это его способ попытаться все уладить. И она должна быть настороже. Главная здесь — она.

— Так или иначе, — говорит Коко, — мне следует кое-что тебе сказать.

— Что?

— Это касается нас обоих.

— Ну?

— У меня недельная задержка.

У Игоря все холодеет внутри.

— Ты уверена?

— Конечно, уверена.

— Такого не бывало?

— У меня все точно, как по часам.

Делая следующий шаг, Игорь не чувствует, что ступает на землю — ему кажется, что он падает.

— Господи! — Он бледнеет.

— Ты испугался?

— Я должен был испугаться?

— Не знаю.

Игорь неуверенно бормочет:

— У Екатерины часто бывали задержки.

В голосе Коко звучат нотки протеста:

— Ну а у меня, как правило, — никогда.

— Ты ощущаешь что-нибудь необычное? — Игорь берет Коко за руку. — Екатерина всегда говорила, что чувствует нечто странное. Какие-то химические изменения. Грудь будто воспалялась. Она очень утомлялась. Вот так она и узнавала.

— Я ничего такого не ощущаю. — Стоит подумать, может, что-то и есть. — Но я плохо сплю, а для меня это необычно.

— Что мы будем делать?

— Пока еще делать нечего.

Страх куда-то уходит.

— Ты пробовала принять горячую ванну?

— Я всегда принимаю горячую ванну.

— Я имею ввиду — на самом деле горячую. Кипяток.

— А что, если я хочу ребенка? Об этом ты подумал? — Коко вспоминает свои попытки во время жизни с Боем. С Игорем она об этом не задумывалась. Вот теперь это может случиться, и она готова это обсуждать, ей даже нравится эта идея. Она испытывает гордость от того, что способна родить.

— Тебя это не радует, а?

Под закрытыми веками солнце кроваво умирает — а ее естество отказывается излиться кровью.

— А тебя?

Коко мгновенно замыкается. Она не знает, что и думать. Что значит жжение у нее в животе? И есть ли оно, или это только ее воображение?

— Нет, — серьезно отвечает она. — Но мне бы хотелось присутствовать при том, как ты скажешь об этом Екатерине.

Игорь задыхается, не находит слов. На газоне, прямо перед собой, он видит мячик, покрытый собачьей слюной, и волан, на который прилипло перышко. Несколько следующих секунд проходят в многозначительном молчании. Из садового домика разносится какофония хора попугаев. Невинные облака проплывают высоко над головой.

По пути в дом от Игоря и Коко веет холодом. С их кожи, с их одежды куда-то испарился весь жар.