Коко и Игорь

3

1920

Расстроенный тем, что не удается играть на фортепиано в номере парижского отеля, Игорь репетирует на учебной клавиатуре. Чтобы уменьшить силу звука, он садится на пол и кладет клавиатуру на колени. Ноги его нажимают на несуществующие педали. Рядом с ним сидит его младший сын Сулима. Папины руки, беззвучно нажимающие на клавиши, кажутся ему удивительными мостами.

— Можно мне уйти?

— Пока еще нет. Я не закончил.

— А когда ты закончишь?

— Почему бы тебе не попробовать пропеть эти звуки, глядя на клавиши?

Сулима принимает вызов. Он напевает с закрытым ртом, почти в унисон с тем, что делают пальцы Игоря. У него не хватает голоса, чтобы взять высокие ноты.

Игорь смеется.

— Очень мило!

— А теперь можно мне уйти?

Игорь ерошит волосы сына.

— Пойдешь, пойдешь.

Игорь любит мальчика, любит его большие простодушные глаза, его маленький вздернутый нос. Он отмечает, что Сулима унаследовал его пальцы — изящные, красивые, не кургузые, как у его брата. Волосы у Сулимы гуще, глаза темнее, чем у Федора, — он, как понимает Игорь, значительно более привлекательный мальчик.

— Попробуй опустить правую руку на то же место и изменить гармонию левой рукой. Вот так!

Глядя на руки сына, Игорь представляет себе звуки, возникающие от нажатия клавиш. Черные и белые.

Спустя три года после революции и два года по окончании войны Игорь чувствует, как возросла его любовь к черным клавишам. Они существуют в контраст к белым и придают белым живительную остроту. Как и черные клавиши, он тоже ощущает своего рода инакость, непохожесть на других. Черные клавиши, как и он сам, воспринимаются чуть смещенными, будто мир вокруг них накренился на десять градусов.

Россию тоже жестоко накренили и опрокинули. Игоря вместе с тысячами беженцев лишили Родины, безжалостно вытеснили на Запад. Теперь он и его семья вынуждены ютиться в двух маленьких комнатенках в парижском отеле. И должны быть благодарны великодушным покровителям и радоваться скудным доходам от случайных концертов.

Живя после окончания военных действий в Швейцарии, Игорь осознал, что лишился всего: денег, земли и — самого ценного — своего языка. Он не смог достойно попрощаться с друзьями, не успел как следует собрать вещи и теперь оказался в крайне тяжелом положении. Из-под его ног столь резко выдернули почву, что ему кажется, будто он до сих пор падает.

После вынужденного изгнания его жена Екатерина все время нездорова. Двое сыновей и две дочери растут без гражданства. Но при всей их неустроенности Игорь утешает себя мыслью, что семья теперь стала гораздо более сплоченной. Они учатся полагаться только на себя и полностью доверяют друг другу.

Они нигде не живут подолгу, не могут пустить корни и завести новых друзей. Поэтому братья и сестры стали лучшими друзьями. В этом зыбком мире родители оказываются единственной неугасимой звездой и надежной опорой.

— Папа, сколько еще мы будем здесь жить?

— Пока не найдем чего-нибудь получше.

— Когда же?

— Еще не знаю. Возможно, скоро.

— Мне здесь не нравится. Я хочу, чтобы у меня была своя комната.

— Но ты же знаешь, ни у кого из нас нет своей комнаты.

— А я привык, чтобы у меня была своя комната.

— Понимаю. Но все так переменилось…

— Не хочу быть в одной комнате с Миленой. Она разговаривает во сне и будит меня. И еще она щиплется.

— Ну, ей ведь тоже нелегко.

— Я знаю. Но…

— Скоро наступит лето. Станет полегче. Увидишь… — Эти слова рождены надеждой, а не убежденностью. Игоря мучает чувство вины. Пальцы Сулимы сильно нажимают на клавиши.

Игорь обожает детей. Он восхищается их гибкостью, их ловкостью. И при этом в нем, как какая-то зараза, сидит желание побега. К бегству из дома его побуждает постоянное стремление к движению. Это странный зуд в костях, который просто набрасывается на него. И поскольку теперь нет больше места, которое он мог бы назвать домом, он получает удовольствие от присутствия где угодно еще, как бы ни было это «где угодно» далеко или мрачно. Если он долго находится в одном месте, в нем начинает расти острое чувство нетерпения. Он тоскует по вечному движению истинной свободы, по существованию, которому ничто не препятствует.

Полет.

Игорю представляется, что здесь он в заточении. Жизнь в подобных стесненных обстоятельствах создает напряжение, которое еще усиливается отношениями в семье. Игорь страстно желает, чтобы у него было больше места, больше времени, он хочет беспрепятственно писать музыку. В прошлые годы он сочинил несколько славных вещей. Хорошо были приняты «Соловей» и «История солдата», но у него нет финансового обеспечения. Ему необходимо устроить свою жизнь, необходима какая-то поддержка. В данный момент суть его жизни состоит в семье и работе, то и другое наслаивается друг на друга, как пласты земли. Неизбежно возникают осложнения, которые служат причиной столкновений между родителями и детьми, а нередко — и раздорами между родителями. Игорь вспыльчив и хорошо понимает, что иногда огорчается из-за пустяков. Потом он злится на себя, что рассердился на тех, кого любит.

Каждую ночь Игорь молится о перемене их судьбы, о неожиданном везении. И все ждет новостей от Дягилева — вдруг кто-то предложит финансировать его проекты. Парочка новых заказов совершила бы переворот в их жизни, при наличии определенного дохода они могли бы жить в более комфортабельных условиях. А сейчас, нажимая на беззвучные клавиши, он ведет послушные пальчики Сулимы по клавиатуре.

И вот так, думает он, возможно, придется провести всю оставшуюся жизнь. От мысли о том, что он вынужден будет учить контрапункту скучающих дам и подростков, по телу пробегает дрожь.

Сулима перестает играть. Оба прислушиваются к шуму, который ворвался в комнату. Дождь, накрапывающий все утро, внезапно становится проливным, слышно, как он барабанит по водостокам. Игорь с сыном подходят к открытому окну. Залетающие в комнату капли дождя попадают им на лица, на руки, остаются мокрыми пятнышками на мраморном полу. Игорь прикладывает к холодному стеклу руку, потом прижимается к нему лбом.

Он вспоминает, как в детстве прикладывал к заиндевевшему оконному стеклу пятикопеечную монетку, монетка растапливала иней, и открывался мир за стенами дома. И тут в нем оживает утраченная жизнь. Будто, глядя в дырочку на оконном стекле, он возвращается в детство. Прогулки по Невскому, сани, запряженные лошадьми, отблески огня из изразцовой печки в углу его комнаты. Как на миниатюрной сцене появляется Петербург, город, в котором он родился, — Адмиралтейская игла, Мариинский театр с его куполом и запахами зала. Все вернулось. И рядом с этими видениями плывут запахи дегтя, намокшего меха башлыка, дымка от махорки на улицах. Эти запахи сопровождаются звуками города — шумом автомобилей, криками торговцев, дребезжанием колес по булыжнику мостовой и внезапным свистом кнута.

Громовые раскаты сотрясают стены. Игорь чувствует, как под его лбом дрожит стекло окна. Глазок в другой мир закрывается. Запахи исчезают, ритмы тают, и Игорь вспоминает, что он в дешевом отеле, в изгнании, вместе со своей семьей. В холодной комнате, где от его дыхания запотевает стекло.

Дождь, подобно шлейфу розовато-сиреневой мантии, накрывает Париж и его окрестности. Город залит запахом сырости. На тротуарах расплывается свет уличных фонарей. В один из этих неярких кругов света ступает Игорь, он встряхивает зонтик.

Со своей обычной пунктуальностью, Игорь появляется ровно в восемь часов. Он извиняется перед Дягилевым за жену, которая не выходит из-за слабого здоровья. Ей в сырую погоду бывает плохо, к тому же Милена, младшая дочь, тоже больна.

Но Игоря ливень возбуждает. Весенний дождь всегда будоражит его — он чувствует обновление, неотразимость красоты весеннего цветения, запах свежей травы. Он вытирает очки от капель дождя и откидывает назад черные волосы.

— Это — чтобы прогнать озноб… — Дягилев протягивает Игорю бокал вина.

— Спасибо, — отвечает Игорь, пряча носовой платок.

Сегодняшние гости — в основном артисты, те, которые связаны с Русским балетом. Тут также присутствует Хосе-Мария Серт, художник из Каталонии, и его жена, француженка Миссиа.

Величественный и очаровательный Серт встает и пожимает Стравинскому руку.

— Рад вас видеть, — приоткрывается щель в его бороде.

— Взаимно, — отвечает Игорь.

Миссиа присоединяется к ним. Игорь давно с ней знаком. Сочетание богатства и красоты делают ее настолько влиятельной, что в артистических кругах она вызывает недоверие. Ее презирают за множество коварных проделок, но с Игорем она всегда была добра и даже помогала ему в первые месяцы изгнания. Они мило, но с некоторой настороженностью здороваются. Миссиа принимает его поцелуй с легким намеком на то, что она сеньор, а он — вассал. Он же дарит ей поцелуй с учтивостью человека, которого представляют королеве.

Спустя час появляется Коко. Как раз в тот момент, когда садятся за стол. Ее опоздание трудно оправдать — ведь она в отличие от других гостей обитает неподалеку. Рю Камбон, где она живет, идет параллельно рю Кастильон, где квартирует Дягилев. Коко сложно, цветисто объясняет свое опоздание и говорит по-французски так быстро, что Игорю трудно ее понимать. Она рано отпустила шофера, желая прогуляться, но когда погода стала такой ужасной, ей пришлось ждать, когда ее привезут, впрочем, ее так никто и не довез. Коко победно пожимает плечами, и — она прощена. Горничная принимает ее пальто и шляпку.

Старые подруги, Коко и Миссиа, обмениваются сестринским поцелуем. Дягилев обнимает Коко. Они познакомились прошлым летом, в Венеции у Сертов.

— Рад, что вы все-таки добрались. — Для такого плотного мужчины, как Дягилев, голос оказывается очень высоким.

Коко замечает, что с тех пор как они виделись в последний раз, Дягилев прибавил в весе. Кольца впиваются в его пухлые пальцы. Пышный двойной подбородок покоится на галстуке, который прихвачен зажимом с черной жемчужиной. Когда Дягилев наклоняется, чтобы поцеловать руку Коко, она видит седину в его темных волосах.

Дягилев предлагает подождать с обедом, пока Коко приведет себя в порядок. Но она не согласна.

— Ну возьмите хотя бы полотенце, чтобы вытереть лицо и руки.

Коко слегка похлопывает себя по разрумянившемуся лицу и энергично растирает руки. Дягилев тем временем представляет ее остальным гостям.

— Я бы хотел, чтобы те, кто еще не знаком с Коко Шанель, познакомились бы с нею. Она — создатель самой изысканной одежды.

— Вы слишком добры.

Коко, оказавшись рядом со столькими талантливыми людьми, слегка нервничает. Но то, как она была представлена, успокаивает ее, и она становится более оживленной.

— И что же вы можете рассказать нам о последних достижениях в моде? — спрашивает Дягилев, предлагая ей включиться в беседу.

— Подолы становятся короче, линия талии — опускается, — говорит Коко, приподымая юбку.

— Будем надеяться, что они вскорости встретятся, — объявляет Хосе и получает за это удар в ребра от Миссии и взрыв хохота.

Коко садится напротив Игоря, который поднимается с места, чтобы пожать ей руку. Он видит перед собой привлекательную брюнетку с угольно-черными бровями, полными губами и небольшим вздернутым носом. В тот момент, когда их руки встречаются, он чувствует, как его тело пронзает мощное течение. Будто током покалывает пальцы. Он в изумлении смотрит на свои руки, потом — на Коко. Наверное, думает он, это от того, что она так сильно растирала руки.

Коко чуть отстраняется, удивившись тому, что он дурачится. По первому впечатлению его нельзя причислить к богеме. Она находит, что его шейный платок слишком веселенький. Мундштук — скорее аксессуар денди, как и монокль.

— Я повсюду встречаю ваше имя, — говорит Игорь, снова пожимая ей руку.

— А я все время слышу ваше.

Он такой же невысокий, как и в ее воспоминаниях семилетней давности. Пожалуй, еще больше полысел. Вблизи Коко видит, что у него плохие зубы — улыбаясь, он почти не раздвигает губы, чтобы скрыть это. Но она с восхищением отмечает красоту его больших рук с крупными суставами и длинными, чистыми, наманикюренными ногтями. Это холеные, белые руки медика, в то время как ее руки огрубели от многолетнего шитья.

Крайне учтиво Игорь прижимает ее пальцы к своим губам. Какое-то мгновение они, не отрываясь, смотрят друг на друга, как, бывает, смотрят незнакомцы в метро. Ее улыбка преследует его. Она чувствует, как ему не хочется отпускать ее руку. Сконфузившись, прерывисто дыша, она говорит:

— Это уж слишком.

Между ними стол, накрытый для пира. У каждого стула — серебряные приборы. На обоих концах стола стоят бутылки с водкой и вином, в центре — графины с виски в форме Кремля.

Еду разносят две служанки. Лоснящаяся ветчина, салаты, подносы с икрой, устрицы с Черного моря, грибы и меч-рыба. Игорь разминает руки, будто готовится играть на фортепиано. На столе много свечей. Беседа оживляется. Темы для разговора — музыка, опера, балет и каждодневные сплетни, касающиеся искусства. Дягилев вспоминает, как Игоря арестовали за то, что он помочился на стену.

— Ну, это же было в Неаполе! — защищается Игорь.

Дягилев добавляет:

— А как тебя арестовали во время войны на итальянской границе?

Коко спрашивает:

— Вас еще раз арестовали?

— Обычный криминальный тип!

— Сергей, ну что ты в самом деле, твои гости составят обо мне превратное мнение.

Но потом Игорь рассказывает эту историю. Обыскивая его багаж, таможенник обнаруживает странный рисунок. Игорь объясняет, что это его портрет, сделанный Пикассо, но таможенник отказывается ему верить. Он никогда прежде не видел ничего подобного. На таможне приходят к заключению, что это — секретный военный план вторжения.

— И что же было потом? — спрашивает Коко.

— О, меня, разумеется, пропустили, а портрет позже был отправлен дипломатической почтой. — Игорь делает большой глоток вина.

— Сейчас он бы очень дорого стоил, — говорит Коко.

Игорь поджимает губы и делает рукой неопределенный жест. Он понимает, все это лишь прелюдия к тому, что является истинной причиной собрания у Дягилева. Дягилев надеется возобновить «Весну священную», которая восемь лет назад вызвала такой succès de scandale[2]. План раскрывается между переменами блюд, Дягилев выражает надежду, что балет будет возобновлен. Но, говорит он, отчаянно не хватает денег и вся затея может сорваться. Им нужны спонсоры. И срочно. Вот в чем причина его гостеприимства.

Коко замечает, что Игорем овладевает уныние. Обсуждение постановки «Весны священной» — всего лишь увертюра к размышлениям обо всех его бедах. Игорь с содроганием вспоминает тот вечер. С тех пор некоторые критики считают, что его музыка — бессмысленный авангард. Будучи жертвой большевиков, Игорь в ужасе от того, что его назовут революционером. Другие же критики уже постановили, что его музыка реакционна и буржуазна. Он проиграл. Похоже, никому его музыка не нужна. Вдобавок жена больна, дети растут в изгнании, мать чахнет в России, потому что ей не дают визу, а коммунисты конфисковали все его имущество и все сбережения.

Наблюдая за ним, Коко, узнавшая от Миссии всю его историю, понимает, что его дендизм — это своего рода поступок. Так он маскирует глубокое чувство неуверенности и потери. Потери статуса и самоидентификации… Этот человек, думает Коко, держится из последних сил.

И Коко предлагает тост. Протягивая бокал к Игорю, она говорит:

— За «Весну»! — И все вокруг поднимают бокалы.

— За «Весну»!

На секунду Коко оказывается самой главной. Бокалы звенят, вибрируют, как долго звучащая нота метронома. Звон медленно стихает. Нота замолкает.

Тишина, все пьют. Игорь осознает, что вокруг снова звучат голоса, потекла беседа, заполняющая пустоту молчания.

— Знаете, я там была, — говорит Коко.

— Где?

Почти шепотом она произносит:

— В публике, на первом представлении «Весны».

Внезапно начинает казаться, что горит лишь та единственная свеча, которая стоит между ними.

Коко вспоминает театр, безумный вечер семилетней давности и дикие ритмы, которые пробирали ее до мозга костей. Трудно поверить, что сейчас она сидит рядом с человеком, который создал всю эту музыку.

— В самом деле? Это совершенно невероятно, — вздрагивает Игорь. Его захлестывает волна ненависти к себе. Вот еще один свидетель его позора.

— Я живо помню все, что было.

Игорь холодно отвечает:

— Я тоже.

Дягилев, который нечаянно услышал их разговор, добавляет:

— Ну-ну, ведь все это было прекрасно.

— В то время так не казалось.

— По крайней мере мы оба выжили, — говорит Коко.

— Да.

В этой женщине много от уличного мальчишки, думает Игорь. Как нагло она закидывает в рот устрицы. Он вспоминает героинь фильмов Чарли Чаплина. У нее такой жаркий южный темперамент. И необъяснимая грубость смягчается в ней чем-то милым и энергичным. У нее большой, выразительный рот. Кожа ее сверкает, вибрирует жизнью.

Игорь не может отвести от нее глаз, и Коко знает об этом. Однако он с трудом осознает, что она говорит. Частично от того, что слишком много выпил. Но есть и еще что-то. Они оба догадываются, что происходит нечто удивительное. Воздух между ними искривляет пространство и делает расплывчатыми четкие очертания предметов. Их внимание поглощено друг другом, они ощущают глубокое единение чувств. Это продолжается лишь несколько секунд, но притяжение очень сильное. Оба они стосковались по счастью, их взаимная симпатия рождает желание найти это счастье в другом.

— За «Весну»! — снова говорит Коко, на этот раз только Игорю.

И больше ни разу за весь вечер Коко к нему не обращается. И даже потом, когда все курят после ужина, ей это не нужно. Потому что каждое незначительное замечание, каждый ее жест, каждое движение ее глаз предназначаются ему. Все ее существо танцует перед ним, это язык, которому не нужны слова.

При взгляде на ее блестящие волосы, на ее темные глаза и живые губы Игорь чувствует, как что-то поднимается в нем и поглощает его. На шее Коко молочно поблескивают жемчуга. Когда она улыбается, в ее чуть кривой улыбке проскакивает что-то злое.

Игорь чувствует жар, исходящий от Коко. Даже во рту он ощущает вкус чего-то паленого.

— Когда Господь создавал ее, глина была теплой, — говорит Игорь.

Оставшись после ужина наедине с Дягилевым, он понимает, что подобная легкость в мыслях бывает только, если он много выпьет и тогда, когда к нему приходит вдохновение. Он вновь и вновь представляет себе внутренний жар, излучаемый Коко.

Дягилев наливает два бренди и достает из коробки две толстые сигары. Одну протягивает Игорю.

— Она, может быть, и не из хорошей детской, но, Игорь, она богата. Богата. — Он хитро улыбается. — Разве ты не почувствовал запаха денег?

— Что значит «не из хорошей детской»? — Игорь, стоя, покручивает бокал с бренди.

— Ну, она — незаконнорожденная, хотя никогда этого не признает. Ее отец разъезжий торговец…

— Мне кажется, я слышал, что он владелец лошадей. Я предполагал, что он хозяин конюшни.

— После смерти матери она была отправлена в приют, только слово «приют» никогда не сойдет с ее уст…

— Господи!

— Это все сплетни. — Голос Дягилева звучит глуше, когда он продолжает: — Она даже платит своим братьям, чтобы они не существовали в ее жизни.

— Нет! — Игорь чувствует, как бренди прожигает дыру в его солнечном сплетении.

Дягилев пожимает плечами:

— Она портниха. Ей нравится вышивать.

— Это невероятно. Значит, она возникла из небытия?

— Да. — С сигарой в руке Дягилев почесывает под носом. — Я полагаю, что ей, чтобы достичь успеха, нужно быть жестокой.

— И все же мне непонятно, как она разбогатела.

— Думаю, что были мужчины, которые слегка ее поддерживали. Затем она стала мастерить шляпки и шить одежду по своим моделям, собралась кое-какая клиентура. Естественно, она открыла маленький магазин. А когда началась война, все модельеры мужчины были призваны в армию.

— Так что у нее не осталось конкуренции?

— Именно так.

Игорь выпустил изо рта облачко сигарного дыма.

— Выходит, она везунчик.

— Да. Но она талантлива. И при этом очень много работает. А теперь среди ее клиентов герцогиня Йоркская и княгиня де Полиньяк. И три сотни работников в Париже, Биаррице, Довиле… — Потерев пальцы правой руки, Дягилев продолжает: — У нее такое богатство, которое невозможно потратить. И она отчаянно хочет быть принятой, допущенной. — Он смотрит на Игоря, взглядом довершая ход своих мыслей.

— Ты думаешь, она может финансировать возобновление «Весны»?

Дягилев успокаивается. Он расслабленно откидывается на спинку кресла и глубоко затягивается сигарой.

— Должна. Она просто должна. — Снимает крошку табака с губы. — Она наверняка в состоянии. Все общество постоянно требует от нее новых нарядов.

— Значит, я могу сделать вывод…

— Половина ее служащих состоит из émigrés[3]. Ты можешь кого-нибудь из них и знать.

С внезапной подозрительностью Игорь говорит:

— Я не хочу унижаться.

— Мой дорогой мальчик, никто тебя и не заставляет. — Дягилев смотрит на Игоря теплым взглядом.

Игорь убежденно произносит:

— Она — выдающаяся женщина.

— Так и есть. В самом деле.

— И ты говоришь, она не замужем?

— Нет. Она во всех смыслах современная женщина.

— Я не уверен, что понимаю, что это значит.

— Ну, для начала, она богата и одинока.

— Что ты предлагаешь?

Дягилев поднимает руки:

— Ничего, старина. Могу в этом поклясться.

Игорь смеется:

— Чего ты стесняешься, Серж?

— Ты меня достаточно хорошо знаешь. — Это кульминация разговора, они допивают спиртное и кладут сигары в пепельницу.

— Еще бренди?

Игорь качает головой.

— Я должен идти, — говорит он, выпрямляясь. — Спасибо за великолепный вечер.

— Что ж, будем надеяться, он не прошел даром.

Игорь надевает пальто и шарф и добавляет:

— Как всегда, я рассчитываю на твою помощь.

Дягилев кивает и говорит:

— Передай мои поцелуи Екатерине и детям.

— Передам.

— Я дам тебе знать, если будут какие-нибудь новости.

— Да, пожалуйста. — Обнявшись, они похлопывают друг друга по спинам.

Закрыв дверь, Дягилев вздыхает, потирает руки и наливает себе еще бренди.

Дождь прекратился. Мостовые — мокрые от прошедшего душа. Игорь поднимает воротник пальто. Свежий воздух, похоже, оживляет его. Он чувствует, что мог бы пройти сотню миль. Постукивая по тротуару кончиком зонта, он возвращается к своему отелю. Звуки этого постукивания эхом отдаются от мостовой.

Через полчаса Игорь проскальзывает в постель к жене. Во влажности постели от Екатерины исходит не очень приятный запах. На ее лице морщины от смятой подушки. На лоб упали спутанные волосы. И Игорь знает, что если прикоснуться к ней, то почувствуешь жар. Но он не прикасается к жене, ему этого вовсе не хочется. Его тело до сих пор вибрирует от воспоминания о руке Коко.

Игорь лежит в кровати и думает, что никогда не заснет. И через несколько минут засыпает. Воздух вокруг, кажется, становится все горячее и горячее.

В спящем Игоре все еще что-то подрагивает.