Куйбышев

= 7 =

Коренные обитатели — селькупы, ханты, эвенки — величают лабиринт обских проток Нарымом, В переводе на русский — болото. Ближе к правде — гиблый край, острог без решеток. Сам губернатор Восточной Сибири во всеподданнейшей монарху записке обнадеживает: «Ссылка в Нарымский край есть особый вид смертной казни».

Куйбышев застает колонию разношерстную. Люди разные. Очень разные. По нынешним стремлениям и по прошлой жизни. Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, польские, еврейские, латышские националисты. Встречаются в немалом числе колеблющиеся, слишком давно вырванные из активной жизни. Теперь, если налетит свежий ветер, искра, прикрытая их нетвердой рукой, может разгореться славным костром, а может и совсем угаснуть. Есть вовсе опустившиеся. Поклонники водки, карт, всякой иной мерзости. Эсер Дребезов с благодарностью принял высокую должность стражника. Несколько других вняли совету хлебосола пристава Овсянникова, ударились в торговлишку.

По возрасту Валериан из самых молодых. Двадцать два года. В чем-то ему труднее, в чем-то легче. А может, все от характера, от цельности натуры. Околичностей и смягчений не признает.

Его никто не спрашивает, никто не уполномочивает, а он сразу в лоб. «Так жить нельзя! Вы прозябаете за чаепитиями, за пулькой с приставом и купцами… Каким идеалам поклоняетесь? Извините, борьба имеет свои законы. Или с нами, или против нас…»

Возмутителя спокойствия немедля приглашает к себе респектабельный меньшевик Предтеченский. В Нарыме он давно. Успел жениться на племяннице купца Родюкова. Взял недурное приданое наличными и недвижимостью. Держится с Куйбышевым любезно. В тонах мягких.

— Я понимаю. Все мы в молодости склонны к некой необузданности. Не всегда выбираем лучшие выражения… Смею вам поставить на вид: мы, политические ссыльные, — одна семья. Никаких раздоров, распрей. Никаких «с нами или против нас». Вам придется усвоить паше правило!

Куйбышев в ответ:

— Какое же еще правило? С революцией или с властями предержащими!

Поначалу собираются вчетвером[9] — большевики Валериан Куйбышев, Владимир Косарев, Аркадий Иванов, Александр Мандельштам («Одиссей») — у Валериана Владимировича, в самом крайнем доме по Крестовоздвиженской улице, что пересекает все селение с юга на север. (За домом Большая Протока, рукав Оби. Для Куйбышева преимущество. Перемахнул через плетень и в воду. Купается дважды в день, до самой шуги — до первых плавучих льдин.)

Ничего из ряда вон выходящего Куйбышев с друзьями не выдумывают. Вся программа — быть в Нарыме самим собой. Человеком. Революционером. Нельзя, чтобы гнулись, калечились те, кто послабее.

Забота нераздельная о душе и хлебе насущном.

Куйбышев рассылает почтовые открытки в издательства обеих столиц и крупных губернских городов. Просьба жертвовать для задуманной библиотеки нарымской политической ссылки периодику, беллетристику, учебники. С каждым пароходом весомый ответ — тючки, ушитые в рогожку. Даже незваный А. С. Суворин, издатель и главный редактор петербургской монархической газеты «Новое время», пожелал одарить бессрочной подпиской.

Солидные, с тиснениями переплеты кое-каких книг Куйбышев с Косаревым острыми ножами расслаивали. Извлекали заграничные издания. Другими еще путями приходили листовки и брошюры от Петербургского комитета. Статьи Ленина и некоторые прокламации копировали на папиросной бумаге для всех колоний острога без решеток.

За библиотекой партийная школа. Своя, нарымская. Под началом Владимира Косарева. В Париже он слушал лекции «Старика» — Ленина. Теперь пробует собственные силы.

«В комнату Валериана нас набилось человек тридцать, — написано Косаревым годы спустя, когда он работал в Московском комитете партии. — Завесили окна, чтобы с улицы не был виден свет. Я сделал доклад о школе для ссыльных и ее программе. Со мной согласились, что надо изучать: политическую экономию, историю партии большевиков, самостоятельной партии с 1903 года, историю России, историю русской литературы».

На первых занятиях школы обнаружилось, что многие слушатели — рабочие — малограмотны. Им трудно усваивать сложные теоретические положения. Рядом с партийной школой появилась вторая — общеобразовательная. Русский язык, арифметика, география, начальная история. Занятия по этим предметам велись в небольших кружках, служивших также легальным прикрытием партийной школы.

И свой, нарымский театр. Большой пустующий сарай высмотрели у купца Завадовского, уговорили, чтобы на время уступил. Своими руками, не очень еще умелыми, переоборудовали. Ссыльный художник Фомин из мешков соорудил декорации. Женщины сшили костюмы. Два ссыльных актера-профессионала, Жилин и Ястребов, взяли на себя режиссуру. И высокие полномочия отобрать из многих охотников действительно способных играть, петь, декламировать. На равных к конкурсу допускались коренные нарымчане. Первой премьерой дали «Власть тьмы» Толстого. Потом «На дне» Горького, «Лес» Островского.

Обязательные посетители всех спектаклей — пристав со стражниками. Свои тонкие наблюдения пристав неизменно описывает в отчетах губернскому жандармскому управлению. «Дерзостную пьесу графа Льва Толстого «Власть тьмы» подчиненные моему наблюдению политические ссыльные вновь разыграли 16 сего ноября месяца, тотчас же по прибытии известия о смерти графа. Перед началом представления с обозрением писаний сочинителя Толстого выступил Куйбышев Валериан Владимиров. Слушали стоя, будто привороженные. Полагаю, оного Куйбышева полезно перевести в другой пункт. Влияние его опасно распространяется».

В Нарым с предельной быстротой отправляется жандармская экспедиция, подкрепленная солдатами. Схватывают Куйбышева, Косарева, Иванова. За ними еще девятнадцать человек. Мчат на санях по скованной льдом Оби. Сквозь морозы, пургу. В хорошо знакомое Валериану исправительно-арестантское отделение томской тюрьмы.

Четыре месяца бесполезных допросов. Показаний никто не дает. Никто не стремится на каторгу… По последнему зимнему тракту всех отправляют назад в Нарым. С тем, что в летнюю навигацию нагрянет губернатор. С ним высокие чиновники, жандармские следователи. На месте учинят полный разгром…

Библиотека, школа, театр — для души, а для хлеба насущного… Своя пекарня, столовая, потребительская лавка. Пожалуйста, покупай продукты, заказывай обед, необходимую одежду. Расплачивайся денежными купонами. Марками достоинства от одной копейки до рубля. Выдает свое казначейство (доверенные лица, избранные тайным голосованием) в обмен на обычные царские деньги. Одним выстрелом без промаха в двух зайцев. Казначейство, располагая сравнительно значительными суммами, имеет возможность делать крупные заказы оптовым фирмам, пользоваться кредитом. Продавать можно дешевле, чем у нарымских купцов. Ну и слабовольным любителям выпить, перекинуться в карты меньше соблазна. В своей лавке ничего спиртного не держат, а купцы крепко предупреждены — марки не берут.

Еще для помощи особенно нуждающимся специальная касса. Власти намеренно держат политических ссыльных в далеко не равном положении. Выходцам из дворян, лицам с высшим образованием, бывшим студентам назначалось кормовое пособие в полтора-два раза больше обычного. Согласились, что все «привилегированные» — к ним отнесли и получающих поддержку от родных, от Красного Креста — часть своих денег ежемесячно вносят в казначейство политических. Для слишком бедствующих и для тех, кому готовится побег…

В какой-то хмурый, насквозь отсыревший день с парохода выводят очередную партию ссыльных. Среди других девушка Анна восемнадцати лет. С лицом и косами классических северорусских красавиц. Псковитянок, поморок.

«Когда я сошла с парохода, у меня мелькнула первая мысль — бежать, как только к тому представится маленькая возможность. Прожить пять лет в такой дыре не хватит человеческих сил. Пугали мрачный ландшафт, непролазная грязь, убогие домишки, оторванность от всего родного, одиночество…

Бежать, обязательно бежать, побыстрее бежать! Так напрямик я сказала, когда меня принялся расспрашивать товарищ Валериан. Он выделялся своей внешностью. Открытое лицо, большие серые глаза, добрая улыбка — все вызывало симпатию. Потому и заговорила о побеге.

Ответил он мне совсем нелюбезно. «Мы подходим к побегам материалистически. Если хотите бежать, чтобы оказаться на воле, то в побеге вам никто никакой помощи не окажет. Другое дело, если хотите освободиться для партийной работы. Если чувствуете себя готовой стать профессиональным революционером. Надо учиться, чтобы быть полезной партии».

А я в ссылку приехала полуграмотной работницей, выполнявшей на воле в Выборге лишь технические поручения. Получала от приезжих из Петербурга нелегальную литературу. Иногда разбрасывала прокламации в военных лагерях.

В другой раз Валериан Владимирович меня спросил, к какой я партии принадлежу. Я ответила, что беспартийная и не могу определить, какая партия лучше для рабочего класса. «Когда слушаю большевиков, мне кажется, что они правы, а когда эсеров — кажется, что правы они. Все-таки, пожалуй, эсеровская партия самая революционная, потому что она совершает террористические акты».

Немало было потрачено времени Валерианом Куйбы-шевым, Аркадием Ивановым и другими большевиками, чтобы прочистить мои мозги. Они умели проявлять одновременно настойчивость, требовательность, иногда даже беспощадность, и полное уважение к твоему «я», к твоему разговору. Всегда находили тот единственный ключик, который может открыть сердце.

Они сделали свое. К середине лета 1911 года к ним, к большевикам, примкнули многие рабочие, подобные мне, ранее не определившиеся в политическом отношении[10]. Фракция большевиков стала основной политической организацией в нарымской ссылке. Как раз перед тем, как налетел губернатор Гран, в доме, где квартировал Куйбышев, собралась краевая партийная конференция. Съехались делегаты всех колоний.

Несмотря на грозное распоряжение губернатора, еще продолжали существовать библиотека, театр. По-прежнему устраивались лекции, рефераты. До отправки в гиблый Максимкин Яр на реке Кеть несколько раз успел выступить Яков Свердлов. Все мы заслушивались удивительными докладами большевика профессора астрономии Павла Карловича Штернберга. Он гостил у жены, нашей ссыльной подруги.

Один или два раза в неделю ставились спектакли или устраивались концерты. Репертуар проходил «цензуру» пашей фракции. Случались экспромтные номера. Помню концерт с обширнейшей программой: пением, танцами, декламацией. Пел Жилин Иван Яковлевич, большевик, сосланный в Нарым из Воронежа. У него был замечательный тенор, и все мы с упоением его слушали. Декламировали поэмы Верхарна. Куйбышев прочитал горьковского «Буревестника», свои стихи. Мой одноделец, бывший редактор рабочей газеты в Выборге, Якобсон, примкнувший в ссылке к меньшевикам, вызвался исполнять стихи, кажется Бальмонта. И навел на всех уныние, вогнал в отчаянную тоску. Помнится, там были такие строфы:

Мы стали шуметь, кричать: «Долой пессимизм!» Всех перекрывал голос Валериана Куйбышева. Он быстро вырвал у кого-то из товарищей мандолину, заиграл на мотив «Камаринской»:

На протяжении пятилетнего моего пребывания в Нарымском крае эти куплеты распевались ссыльными в разных вариантах. Их приспосабливали ко всевозможным случаям.

Воскресенье у нас было днем прогулок в тайгу. Из одолженных у квартирохозяев охотничьих ружей, якобы для того чтобы промышлять дичь, мы учились стрелять. Я проявляла большие успехи, чем радовала товарищей… После захода солнца раскладывали костры на опушках. На угольях поджаривали уток или варили уху из рыбы. Наш «пир на весь мир» длился, покуда хватало сил терпеть тучи комаров и мошкары, евших нас поедом…»

Губернатор Гран явился летом. Трудов своих не щадил. Сам во многие поселения заглянул. Самые худшие его опасения оправдались полностью. Политические злоумышленники пользовались свободами недозволенными, вовсе не соответствующими духу времени. «Запретить… Закрыть… Разогнать… Пресечь… В коих видах увеличить штат стражников вдвое!» Библиотека, театр, потребительская лавка разгромлены в одночасье. Скарб столовой вышвырнут на улпцу. В помещение — для полной ясности предначертаний губернатора — поселен старший стражник Солдатов.

Консультанты из жандармского управления еще соображение высказали: не годится-де содержать в одном месте Куйбышева со Свердловым. Большой ущерб государственным интересам может произойти. Губернатор опасение разделяет полностью. «Сегодня же схватить! Приставить стражников. Угнать!.. Того, кто покрупнее».

Голубые мундиры сверяются с досье. За шестьсот верст вверх по реке Кеть, в селение Максимкин Яр, плыть на лодке Якову Свердлову. Два стражника неотступно при нем. В пути и на месте.

Ссылка в ссылке терзает Свердлова жестоко. Оборва; ны все связи с внешним миром. Нет почты, газет. И голодно сверх меры. Никаких продуктов. Только то, что добудешь на охоте. Однажды провалился по пояс под лед. Трижды отмораживал себе лицо. До крови потрескались руки…

Из небытия возникает полукупец, полуменьшевик Предтеченский. Взывает: во имя высших идеалов мы обязаны сохранить себя. Обязаны приспособиться к реальным условиям. Ни в коем случае не обострять отношений! Пристав господин Овсянников высокопорядочный человек, либерал по своим убеждениям. Но воленс-ноленс. Он обязан осуществлять надзор… Стражников следует беспрекословно допускать в свои комнаты. Выказывать уважение.

Водораздел обозначается совсем отчетливо. Большевики голов не клонят. Приставу руки не подают. Сочувственную его опеку начисто отбрасывают. Своими путями посылают статьи в легальные газеты. Возбуждают общественное мнение.

В столыпинской ночи общественное мнение? Разве еще существует?

Залпы на Лене, трупы, кровь, вдовы, сироты — четвертого апреля 1912 года. Двадцать второго апреля 1912 года в державном городе Санкт-Петербурге выходит первый номер «Правды». Газеты ленинской! Во времени разрыв всего в восемнадцать дней. Между сгустившейся до осязания чернотой и первыми проблесками рассвета.

А если глаз особенно зоркий… В конце минувшего октября на парижской окраинной улице Мари-Роз, в тесной кухоньке Ленин весь вечер слушает рассказ Серго Орджоникидзе. О деятельности организационной комиссии по созыву Российской партийной конференции.

Пробираются через кордоны к берегам Влтавы, в Злату Прагу, делегаты большевиков. На конференцию, в историю навечно внесенную. Ту, что возродила Российскую социал-демократическую рабочую партию.

Конференция в Праге в январе двенадцатого. Расстрел на Лене в апреле. Первый номер «Правды» в апреле. Емкое понятие — дух времени. Губернатор Гран загоняет Свердлова медленно умирать в Максимкин Яр. Единомышленники Свердлова апеллируют к общественному мнению российскому. Сиюминутные реалисты потешаются. Ан нет! Губернатор Гран возвращает Свердлова в Нарым.

Вскоре они с Куйбышевым готовят демонстрацию. Первомайскую.

В воскресенье, восемнадцатого апреля, с утра в Колином бору двести свободолюбивых. Ссыльные и молодежь из местных. Не видно Свердлова. Расспросы. Ближайшие друзья отвечают: «Якова Михайловича снова Забрали от нас… Нет, не так уж далеко… Наоборот, на юг. В Колпашево».

Если очень-очень внимательно всмотреться в серые глаза Валериана Владимировича, то вроде бы в них лукавые играют смешинки. Его хитрость. За несколько дней до маевки убрать Свердлова из-под удара. Создать ему безупречное, как говорят юристы, алиби. Увы!..

Красные знамена на пронизывающем ветру. Еще зима. Нетревоженный лед на Оби, на больших и малых протоках. Костры, чтобы согреться. Звуки «Марсельезы», «Варшавянки», русской «Дубинушки». Короткие речи Куйбышева и Мандельштама. «Одиссея» прерывают свистки, брань разгневанных стражников. Возвращение к действительности. За праздник расплата не за горами — в Томске вскоре после открытия навигации.

Река вскрывается ночью. Разбухшая невероятно, все крушит огромными льдинами. Вырывает с корнем вековые деревья. Захватывает на берегах, гонит к низовьям дома, амбары.

Третьи сутки никто не смыкает глаз. Все политические ждут чего-то. С тревогой. С надеждой. Справят шабаш, промчатся ледяные глыбы. Далеко на горизонте покажется дымок парохода. С ним почта. Первая в этом году. Всевозможные новости в большущем кожаном чувале…

На долю Куйбышева сюрприз. Императорская российская армия желает иметь его в своих рядах. Потребность в нем настолько велика, что власти предержащие идут на весьма чувствительную жертву. Освобождают из ссылки до срока. Великий либерал пристав Овсянников приносит поздравления. Он-то знает — на одном пароходе поплывут призываемый в солдаты Куйбышев и подробнейший донос на него. На организатора первомайской демонстрации. Смутьяна безнадежного.

Седьмого мая другой давнишний доброжелатель, томский исправник господин Шеремет, заботливо снабжает Куйбышева Валериана Владимирова проходным свидетельством № 620 до города Омска. До воинского присутствия.

Везет — так уж во всем. В почтовой конторе попадается открытка. Репродукция с картины художника Хотулева «В «Крестах»[11]. Охота». Сценка из тюремной жизни. По природе совсем не эгоист, Валериан Владимирович спешит поделиться впечатлением. Тут же, в конторе, пишет:

«г. Нарым

Томской губ.

Аркадию Федоровичу Иванову

С домочадцы.

8 мая 1912 г.

Вглядитесь в открытку. Правда, даже за сердце щиплет от умиления. Родная картина! Желаю и Вам того же.

Ехал почти неделю, прожив здесь три дня, сегодня двигаюсь далее по направлению к солдатчине.

«Колпашевец» пойдет к Вам только через три дня, поэтому корзину пошлет Вам уже сестра, я взял с нея слово, что опа с этим пароходом пошлет.

Крепко жму руки

Валериан».