Куйбышев

= 17 =

Опасность смертельная.

К концу июля — началу августа Республика теряет три четверти территории. Едва ли не в каждой губернии к солнцу тянутся свои контрреволюционные «правительства». На Волге, Урале, в Сибири, степях оренбургских и забайкальских — мятежный чехословацкий корпус, казачьи атаманы, белые генералы, бледно-розовые авантюристы из эсеров и меньшевиков. В Белоруссии, Прибалтике, на Украине, большей части Закавказья — немецкие и австрийские дивизии. Баку атакуют турки. На Северном Кавказе и Дону — воинство Краснова и Деникина. Долю пожирнее торопятся отхватить «союзники», «нейтралы». «Согласно союзному плану, — приоткрывает карты французский представитель Гине, — нам необходимо продолжить наши завоевания на Волге… Нам необходимо торопиться со взятием городов Симбирска, Казани, а также Саратова». Англичане — на берегах Каспия. Англичане и американцы — в Мурманске и Архангельске. Японцы — во Владивостоке. Все вместе — около миллиона солдат и офицеров, по-современному обученных и вооруженных.

Советское государство без хлеба, железа, угля и нефти. Из 5402 военных заводов России три с половиной тысячи по ту сторону фронта. Транспорт захлестывают спекулянты и мародеры. Людей косят голод, тиф, дизентерия. Страна все больше, ощутимее походит на осажденную крепость. А армии для защиты и грядущей победы еще сколачиваются. Им еще мужать. Обретать веру в себя.

Ленин двадцать седьмого июля по прямому проводу председателю Петроградского Совета: «Категорически предупреждаю, что положение Республики опасное и что питерцы, задерживая посылку рабочих из Питера на чешский фронт, возьмут на себя ответственность за возможную гибель всего дела».

Спустя пять дней Владимир Ильич командованию фронта, в те дни для Республики главного, — Восточного фронта: «Сейчас вся судьба революции стоит на о_д_н_о_й карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара.

Все зависит от этого».

Падение Симбирска и шестого августа Казани — то самое, что врачи называют кризисом в болезни предельно тяжелой. Исход смертельный или начало быстрого выздоровления. Продвинется враг дальше, к Нижнему Новгороду, — откроется перед ним путь прямой, недалекий на Москву, Разовьет наступление на Вятку — сольются в один кулак дробящий мятежные чехи, белогвардейцы Каппеля, интервенты-англичане.

Температура больного у критической черты. Ртутному столбику дальше подыматься некуда. Если не сбить в ближайшие часы…

— Единственная возможность — оттянуть силы противника из-под Свияжска на наше направление, — обращается к Куйбышеву Тухачевский.

— Да, да, — охотно соглашается Валериан Владимирович. — Части Первой должны ввязаться в бой немедленно. Отдайте приказ!.. Победителей не судят, а побежденным терять нечего — голова на плечах одна…

Удары еще не очень мощные, не сокрушающие позиции белых на симбирском направлении. Противник бреши в состоянии прикрыть новыми подкреплениями — войсками, доставленными с плацдарма у Казани. Что стягивалось, сосредотачивалось две неполных недели назад для броска на Нижний, теперь на манер пожарных команд гоняют по срочным вызовам туда-сюда.

Решающие бои под Свияжском сходят на нет. Счет становится вроде бы ничейный. Каждая сторона на своих исходных позициях. Кто успеет раньше…

В августовский день предпоследний в Москве покушение на Ленина. Валериана Куйбышева страшная, горестная весть застает в дивизии, сердцу особенно дорогой, — 24-й стрелковой, сформированной из самарских рабочих отрядов Гая. Друга близкого Гая Гая. Не ошибка, не описка. Гай — имя, данное родителями. Гай — псевдоним, выбранный для себя шестнадцатилетним парнем, только-только приобщившимся к деятельности революционной, подпольной. Настоящая фамилия — Бжишкянц.

В германскую войну за поразительную храбрость Гай из рядовых произведен в офицеры. В Самару попал весной семнадцатого. Куйбышев сразу поручил ему заняться военным обучением рабочих дружин. С теми дружинами — потом они назывались сводными отрядами — Гай отстаивал Самару, прикрывал Сенгилей.

Дальнейшее в описании Валериана Куйбышева:

«Для нас было абсолютно бесспорно, что отряд Гая, бывший в районе Сенгилея, разбит, так как Симбирск был атакован с юга.

Прошел приблизительно месяц… Мы получаем сведения от разведки, что параллельно железной дороге движется какой-то большой отряд. Сообщение казалось преувеличенным: говорили о десятитысячном отряде со всеми видами оружия.

У нас начались лихорадочные приготовления к встрече противника. И вот однажды ночью меня и Тухачевского вызывают к прямому проводу со станции Майна. В этом еще не было ничего необыкновенного, так как чехи прочно не занимали этой станции, а лишь наведывались туда от поры до времени. Мы предположили, что наша разведка, заняв телеграф этой станции, хочет нам сообщить экстренные сведения. И телеграфная лента сообщает: у аппарата начальник отряда Гай. Мы с недоумением переглядываемся с Тухачевским.

— Кто у аппарата?

— У аппарата Тухачевский и Куйбышев.

— Дорогие товарищи, — продолжает станция Майна, — я скоро буду у вас.

Я прерываю разговор и прошу телеграфиста передать, что если с нами говорит действительно Гай, то пускай он чем-нибудь докажет, что он именно то лицо, за которое себя выдает. Он мог бы напомнить какие-нибудь обстоятельства, вместе пережитые, которые могли бы убедить меня, что я имею дело с Гаем, а не с противником, назвавшимся его именем для того, чтобы усыпить нашу бдительность.

Ответ был таков:

— Да что вы, товарищ Куйбышев, я Гай. Ну вот приезжайте сюда вместе с Тухачевским. Кстати, нам нужно обсудить очень много злободневных вопросов. Я, прорвавшись через фронт, потерял свои продовольственные обозы, требуется ваша помощь. Выезжайте, через пять-шесть часов будете здесь.

Дать какие-нибудь данные, которые могли бы убедить, что это Гай, он отказался, но весь тон беседы и темпераментность его разговора у меня уже не оставили почти никаких сомнений, что мы действительно имеем дело с Гаем, спасшимся чудом.

Мы с Тухачевским садимся на бронепоезд и мчимся к станции Майна. Встреча моя с Гаем была бурной и радостной. Мы обнимались, целовались, хохотали и долго не могли прийти в себя.

Оказалось, что противник, не давая решительного боя отряду Гая, обошел его с правого фланга и с сильной группой войск направился на Симбирск, считая, что с Гаем расправится после. Гай же искусными маневрами, в свою очередь, уклонялся от схваток там, где хотел этого противник, и наконец после одного кровопролитного боя прорвался через окружавшее его кольцо и вышел на станцию Майна. Все же сведения нашей разведки о передвижении какого-то отряда в нашем направлении относились к группе Гая. Вместо ожидаемого противника, обладающего всеми видами оружия, мы получили три тысячи бойцов. закаленных, дисциплинированных, стойких».

24-я стрелковая поднята по тревоге. Построена строгим четырехугольником.

— Товарищи! Экстренное воззвание ВЦИК ко всем Советам, всем армиям, всем, всем, всем честным людям! Несколько часов назад ранен Ленин! Состояние тяжелое… — политический комиссар армии с трудом переводит дыхание. — Владимир Ильич родился здесь на Волге, в оставленном нами Симбирске. Провел в нем свое детство и юношеские годы… Я думаю, что теперь самое время Симбирск нам отбить, — голос Куйбышева звонче. — И послать Ильичу целительную весть: «Товарищ Ленин, родной ваш город освобожден!»

«Даешь Симбирск!» — нарастает, несется по заволжской степи крик призывный.

На разъезде, мало кому известном, Пайгарма Тухачевский и Куйбышев ставят свои подписи под приказом № 07. «24-й стрелковой Железной дивизии к исходу дня двенадцатого сентября 1918 года овладеть Симбирском. На флангах отвлекающие бои вести дивизиям Пензенской и Инзенской».

Куйбышев — Свердлову седьмого сентября: «Наши части предприняли контратаку, которая была настолько стремительна, что враг бросился бежать в панике, понеся большие потери».

В тот же адрес одиннадцатого: «24-я дивизия с боем заняла ряд населенных пунктов на подступах к Симбирску. Захвачено много снаряжения, оружия».

Двенадцатого в два часа пополудни белочехи и офицерские полки Каппеля выброшены из Симбирска за Волгу. Еще не остывшие после штурма, в простреленных, изорванных гимнастерках, многие в бинтах с запекшейся кровью, бойцы 24-й составляют послание Ленину:

«Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара!»

Ильичу приходится ответ диктовать. Рука еще не слушается.

«Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

В ликующем Симбирске Валериана Владимировича настигает приказ Реввоенсовета Восточного фронта. «Куйбышеву В. В. вступить в исполнение обязанностей политкомиссара и члена Реввоенсовета 4-й армии». Сразу чувство смешанное — грусти и радости. Трудно, более чем трудно так нежданно, на ходу сказать «прощай». Мучительно расставаться с армией, во многих смыслах Первой[27]. Зато новое назначение сулит возможность вернуться освободителем в Самару. Город особенно дорогой.

С черной пятницы, восьмого июня, в Самаре чешский военный комендант Ребенда. При нем Комуч. Комитет членов Учредительного собрания — господин Брушвит и еще четверо эсеров-самозванцев. Также министры, дипломатическая служба. Свой посол в Америке, присяжный поверенный Лебедев. Эксперты, советники по развитию и охране демократии — пан Власак от мятежного корпуса, пан Вержбицкий от Польской Рады. Консулы Великобритании, США, Франции.

«Однажды поздно ночью я вернулся с заседания правительства домой, — пишет под свежим впечатлением меньшевик — министр труда. — Я жил в гостинице «Националь», где помещались члены правительства, члены Учредительного собрания и вообще все власть имеющие люди. Открыв ключом дверь своего номера, я невольно остановился в изумлении: все вещи из моего номера исчезли. Исчезли не только мой чемодан, книги, лежавшие на столе, и бумаги, сложенные в столе, но даже моя постель, даже свечка, стоявшая на столике у постели. Комната была совершенно чиста. Пораженный непонятным исчезновением всего моего имущества, я обратился за разъяснениями к швейцару. Швейцар заявил, что приходила чешская контрразведка…

Ответ чешского офицера: «Ну, это еще что!.. Голова ни у кого не свалилась. Бывает хуже».

Бывает! В Оренбурге атаман Дутов, несколько введенный в заблуждение претенциозным названием газеты меньшевиков «Рабочее утро», счел назидательным редактора предать военно-полевому суду. Вздернуть на виселицу!

Провинциальный оренбургский казус не оставлен без внимания в столице. Атаман Дутов призван в Самару. На экстренное заседание. Дабы выслушал он прочувствованные речи в связи с производством его из полковников в генералы. Растроганный атаман изъявляет готовность вступить в состав Комуча. На политической чашке чая у французского консула Комо он занимает кресло между эсеровской реликвией бабушкой Брешко-Брешковской и тихим американцем Вильямсом. Имея визави посла уральского войскового казачьего правительства атамана Фомичева…

Каждый день чаепития, обеды, визиты, приемы — согбенные спины, загодя отрепетированные экспромты во здравие комендантов, консулов, атаманов. Не счесть благодетелей-кормильцев. Ко всему черная зависть эгоистически рвущихся к кормилу власти братьев меньшевиков. Удручающее отсутствие такта.

Некий Василий Шемякин, явно не способный государственно мыслить, оказался очевидцем экзекуции, учиненной карательным отрядом на Богатовском сахарном заводе. Сразу хватается за перо. Высокую мораль разводит. Так обуздать этого Шемякина. Пан комендант Ребенда всегда поспособствует… А брат меньшевик скорее бьет ниже пояса. Тискает писание Шемякина в своей «Вечерней заре»:

«19 августа вечером и в особенности 20 утром на глазах многочисленной публики арестованных этим карательным отрядом клали вниз лицом на специально разостланный для этой цели брезент и «вкладывали» 20–25 ударов нагайкой. Били казаки, и били так, что некоторые из наказанных после этого не могли встать, а встав, шли, качаясь, как пьяные. Били молодых парней, били пожилых рабочих и крестьян, года которых еще не призваны, и били женщин, которые уже, кажется, не могли бы иметь какого бы то ни было отношения к призыву новобранцев…

22 отряд был в селе Утевке, где по постановлению военно-полевого при отряде суда порол плетьми граждан и расстреливал… Способ расстрела отличается небывалой жестокостью. Так, например, труп Василия Пудовкина был изуродован: голова разбита, с вытекшими глазами, спина, бока носят явные следы ударов прикладами, руки до плеч буквально представляли куски мяса с ободранной или отбитой кожей. Кроме того, на спине имелись две-три штыковые раны…»

Чистоплюи, министерскими портфелями не обремененные, ставят Комуч в положение героя украинской присказки. Дядька тонет, пытается выплыть, ему с берега кричат: «Не тратьте, куме, силы та спускайтеся на дно…» Отменить карательные экспедиции, запретить экзекуции, расстрелы, когда из одной Самарской стрелковой дивизии «Народной армии» с десятого по семнадцатое сентября сбежало 995 солдат. Насильственно мобилизованных крестьянских парней.

Ангел-хранитель Комуча — генерал Чечек, теперь он командующий Поволжским фронтом — берет все на себя. В газетах, на стенах домов, на пристанях, вокзалах — отеческое предупреждение: «Учреждается чрезвычайный суд из лиц, назначенных чешским военным командованием… Виновные в чрезмерных требованиях об освобождении комиссаров, нарушении спокойствия общественной жизни, распространении ложных слухов непременно подлежат наказанью расстрелянием».

Трое непременно подлежащих наказанию «расстрелянием» внимательно читают, перечитывают послание Чечека. Комиссары 4-й армии Куйбышев, Линдов, уполномоченный Самарского подпольного комитета большевиков Звейнек. Перед рассветом Звейнек перешел линию фронта, благополучно добрался до Покровска — небольшого городка на берегу Волги, наискосок от Саратова.

«Своей» самарской территории, «своего» населения нет. А Куйбышев упрямо сохраняет Самарский ревком, Самарский губернский комитет партии, губернскую газету. Надо ли? Уцелевших работников совсем немного — остро требуются фронту. Еще довод, далеко не последний. Кто даст денег для содержания людей, на газету, что отстаивает Валериан Владимирович? Дела, заботы гражданские после победы…

В половине августа телеграмма Якова Свердлова, ответ на все сомнения. «Самарский ревком должен существовать отдельно с прежними функциями…» Открыт кредит. Доставлена бумага для «Приволжской правды». Съезжаются ветераны, самарские большевики — Галактионов, Мяги, Тронин, Бирн, Сперанский, Коган, Струппе. В Покровске и комиссар 4-й армии Куйбышев.

Покровск как плато в горах, где перед штурмом вершин многоопытные инструкторы разбивают тренировочный лагерь. Сходство тем более близкое, что в Покровске надо накрепко сбить дивизии 4-й армии. Из партизанской вольницы Николаевского, Новоузенского, Саратовского уездов, Валериану Куйбышеву вдвоем с Гавриилом Линдовым. Человеком интереснейшим.

В полном согласии Куйбышев с Линдовым составляют первый во всей Красной Армии кодекс обязанностей комиссаров дивизий, полков, отдельных частей. Правила, ими давно установленные для себя.

«Политический комиссар должен быть для всех красноармейцев образцом революционной и боевой доблести, дисциплины, первым в наступлении, последним в отступлении. Словом, духовным отцом полка… Стремиться как можно быть ближе к красноармейской массе и внушать полное доверие и уважение к себе, а потому отношения с красноармейцами должны быть простыми, товарищескими».

Пора. Время идти на штурм.

«Перед вами Самара, — зовет Куйбышев, — еще один удар — и над столицей контрреволюции будет гордо развеваться Красное знамя социализма. Еще один удар — и Волга, от истоков до впадения, будет открыта для пароходов с хлебом, нефтью и другими продуктами, столь необходимыми Советской России… Дайте хлеба вашим голодным детям, голодающему Северу. Защитите свое социалистическое Отечество!»

Взяты Вольск, Хвалынск. Рвутся к Самаре дивизии 4-й армии по левому берегу Волги. Наступают на Сызрань — Батраки по правобережью части Первой. Две армии нависают над противником.

Дороги разбиты, залиты черной слякотью. Алексей Галактионов отстаивает перед другом Куйбышевым требование командиров остановиться, переждать. «Грязь непролазная, поэтому трудно передвигать артиллерию, лошади выбиваются из сил… Нужного количества подвод для пехоты не имеется, люди должны пешком пройти 20 верст и затем, измученные, вступить в бой».

Валериан Владимирович отклоняет подчеркнуто резко: «Аргументы малоубедительны. Грязь будет вплоть до зимы, откладывать до этого времени операцию невозможно. К тому же к противнику подходят подкрепления. Скоро будет, поздно.

Необходимо использовать всевозможные комбинации… где смелым налетом в тыл неприятеля, где переброской войск на автомобилях, а где и ударить в лоб. В этом и состоит умение командовать и проявлять инициативу.

В заключение скажу… если мы будем медлить, то дождемся такого позора, что, пользуясь нашей медлительностью, противник с нашего фронта оторвет часть сил и опрокинет войска, окружившие Сызрань. Таким образом…все силы на выполнение приказа».

Полдень пятого октября. Осенний порывистый ветер приносит в Самару из заволжских степей крепкий настой умирающих, пожелтевших трав. Вместе с грохотом орудийной пальбы. На Дворянской улице из подвалов казенного банка продолжают увозить небольшие аккуратные ящики. Толпящиеся вокруг обыватели твердо заключают: «Золото повезли, ну, значит, учредиловке конец приходит!»

Пугачевский, Разинский, 4-й стрелковый полки взяли разъезды Томылово, Липяги. Головные дозоры у станции Кряж. До Самары рукой подать. Куйбышев доверительно говорит командующему авангардом Кутякову, волгарю кряжистому-, смекалистому:

— Только что, Иван Семенович, получил известие. Дивизия Гая опрокинула чехов у поселка Иващенково. Не дает опомниться… Грозит наш друг седьмого отобедать в Самаре!

— Успеет к обеду, так приветим по русскому хлебосольству. Не сомневайтесь, Валериан Владимирович, — обнадеживает не по годам серьезный Кутяков. Ему двадцать первый. Гая он ставит высоко. Симпатии свои делит между ним и Чапаевым. Охотно перенимает их манеру держаться, управлять боем, презирать опасность. Для полного самоутверждения ему необходимо, чтобы первой в город ворвалась его бригада. Давно обещано комиссару…

В последний час взлетает к небу — сегодня оно подчеркнуто высокое, голубое, будто не было трех недель, переполненных дождями, — взлетает мост через реку Самарку. Куйбышеву кажется, надежды Кутякова перечеркнуты. Выручают саперы вместе с рабочими-железнодорожниками. Со скоростью необычайной наводят понтоны. Гай со своими появляется несколько часов спустя.

Весь вечер, большую часть долгой октябрьской ночи в городе демонстрации, факельные шествия. Куйбышев не уходит с балкона третьего этажа «Гранд-отеля». Возбужденный, счастливый.

Вскоре в «Приволжской правде» появится письмо в редакцию Гавриила Линдова:

«С особым удовольствием считаю своим долгом через посредство вашей газеты исполнить возложенное на меня председателем Совнаркома тов. В. И. Лениным поручение — передать его самый горячий привет самарскому пролетариату.

Ознакомившись с тем, как самарский пролетариат встретил освобождение от белогвардейского ига, как быстро и энергично самарские товарищи коммунисты приступили к налаживанию советской работы, тов. Ленин увидел в этом еще раз подтверждение той мысли, что Советская власть пустила слишком глубокие корни в самые недра рабочего, городского и сельского классов, чтобы какая-нибудь сила в состоянии была бы вырвать эти корни.

Зная, как самарские товарищи рабочие интересуются состоянием здоровья тов. Ленина после преступного на него покушения, могу сообщить им, что тов. Ленин чувствует себя очень хорошо и бодро, как будто ничего не было.

Пуля, застрявшая на правой стороне шеи, еще не извлечена, а так как она нисколько не мешает тов. Ленину работать и так как он не любит терять напрасно время, то он откладывает извлечение пули… Левая рука начинает действовать».

И короткое извещение на последней странице губернских газет:

«В воскресенье, 8 декабря, в 12 часов дня в помещении театра имени Карла Маркса состоится митинг рабочей молодежи. Выступит тов. Куйбышев».

Облюбованный зал тесен. Вместить желающих никакой возможности. С ходу «захватывают» кинотеатр «Триумф». Устраиваются на скамейках, на полу, на сцене. Валериан Владимирович сразу к делу. «Надо нам посоветоваться. Губернский комитет большевиков полагает, что нам, волжанам, негоже отставать от московской и питерской молодежи, положившей начало Российскому Коммунистическому Союзу Молодежи. Нуте-ка, что думаете?»

Пройдет много лет. В обильно заснеженный декабрьский день 1932 года в Самаре получат телеграмму-«молнию». Комсомольцам от члена Политбюро ЦК ВКП(б) Валериана Куйбышева:

«Горячо поздравляю со славной годовщиной армию молодых большевиков. Горжусь тем, что помогал сколачиванию этой армий? Деритесь за построение социалистического общества с такой же революционной энергией, с какой вы дрались в годы совместной борьбы, отстаивая с оружием в руках Советскую власть. Не забывайте писать мне о своей работе».