Куйбышев

= 32 =

Старый родительский дом Куйбышевых в Кокчетаве — городе уже областном. Мороз за сорок градусов с неугомонным ветром. Зима 1968 года прочно закрепляет свою свирепую репутацию.

Елена Владимировна подбрасывает поленья в печку, выложенную пестрыми старинными изразцами. Дверцы печки приоткрыты. Чуть тянется березовый дымок.

— Так что же вам еще рассказать?.. Как-то поздно вечером я пришла к Валериану. Проходя мимо комнаты Галочки, я заметила у нее свет. Вошла, чтобы пожурить племянницу, что она не спит.

Открыв дверь, я увидела, что Галочка сидит с ногами в глубоком кресле, а Валериан — на маленькой скамеечке возле нее.

— Что же делать, когда у нее так много вопросов, а я не могу найти другого времени, — как бы извиняясь, сказал Валериан.

Он показал мне длинную узкую полоску бумаги, где девочка записала вопросы, которые хотела задать отцу.

Что дня не хватало и Валериан Владимирович крупно занимал у ночи, приходилось слышать и от А. К. Гастева, в свое время директора Центрального института труда.

— Охотнее всего Куйбышев принимал меня в одиннадцать часов ночи. У себя на квартире. Надо говорить, надо экономно тратить минуты, но говорить все же надо, надо по службе, по работе. А на столе несколько килограммов папок — дел, которые он должен тщательно просмотреть, убедиться в точности работы аппарата и оформить как постановления правительства или как очередной государственный документ по регулированию жизни Союза.

И это надо сделать в эту же ночь. Назавтра уже новые неумолимые дела: комиссии, выступления, деловые заседания…

При всем при этом — шахматы, бильярд, городки, крокет, волейбол. При поражениях трудно скрываемое огорчение. При выигрыше шумная радость.

Еще своими руками оборудованная фотолаборатория в чулане. Домашние безошибочно знали, если Валериан Владимирович дольше обычного проявляет пленки, печатает снимки, значит день был особенно трудный, заседание особенно бурное…

И над всем потребность главная, никогда не покидавшая, при всех обстоятельствах обязательная литература. Книги и писатели.

Весна двадцать четвертого года. Максим Горький намеревается уйти из редакции первого советского «толстого» журнала «Красная Новь». В знак протеста против появления в «Известиях» облыжной, оскорбительной заметки. Друга, постоянного заступника Горького Ленина уже нет в живых. Возможностей редактора журнала Александра Воронского недостаточно. Что-то надо предпринять решительное. А если воззвать к Куйбышеву?

Восьмого апреля Воронский — Горькому:

«Дорогой Алексей Максимович!

Как я уже писал Вам, мной были сделаны шаги к ликвидации печатного инцидента… Теперь дело продвинулось… Мне было заявлено т. Куйбышевым, что на днях должно быть опубликовано сообщение в газетах, где инсинуации будут названы своими именами[57]. Считаю, что «долг» мой выполнен…»

Дело закончено — дружбе только начинаться.

Для редактора «Красной Нови» у Валериана Владимировича часы всегда приемные. Хотя оба предпочитают вечера. Поздние, давно перешедшие в ночь. Порой Воронский является с непомерно разбухшим портфелем. Куйбышев протягивает руку: «На сколько дней можете оставить, Александр Константинович?» На широкую ладонь Валериана Владимировича ложится новая рукопись, решить судьбу которой Воронский затрудняется. Хочет посоветоваться…

А с Горьким Куйбышев через какое-то время оказывается соседом. «Дача Куйбышева в Краснове, — помнит Ольга Лежава, — находилась рядом с дачами В. И. Межлаука и А. М. Горького… Часто они проводили вечера вместе. Сидели у костра, следя за поднимающимся столбом дыма, вели неторопливую беседу о литературной жизни, о стройках пятилетки, обо всем, чем жила тогда страна. Дружбу с А. М. Горьким Куйбышев сохранил до конца жизни».

Как часто — этого теперь не узнать, но в Краскове бывал и Владимир Маяковский. По многим свидетельствам, около двадцатого октября 1924 года Куйбышев собирает у себя наиболее близких ему старых большевиков. Так же как он, мучительно переживающих невозвратную потерю — смерть Ильича. Собирает, чтобы из уст поэта услышали его поэму о Ленине.

И еще в воспоминаниях большевика, дипломата, одно время заведующего иностранным отделом ВСНХ, Семена Ивановича Аралова:

«Маяковский приходил в ВСНХ к В. В. Куйбышеву… Расспрашивал о задачах отдела по руководству высшими техническими институтами (Главвтуз), высказывал советы о перестройке технического образования, говорил, что электрический ток должен поднять на высоту технику, создать нового инженера-коммуниста».

Самое приятное продолжение встреч на даче в Краснове — литературные посиделки у редактора «Известий», доброго друга писателей Ивана Гронского. Как бы поздно Валериан Владимирович ни заглянул, желанные собеседники всегда находятся. Можно и викторину затеять, и скрестить оружие в своеобразном споре.

Повод быстро находится. На стене висит картина известного мариниста. Валериан Владимирович предлагает нескольким поэтам найти наиболее точное сравнение для облитого закатными красками моря, Павел Васильев: пестрые волны несутся, как хоровод девушек в цветастых платьях на сибирской ярмарке. Куйбышев: нет, совсем иное. Самотканый переливчатый шелк, из которого в Средней Азии шьют халаты и одеяла. Сколько поэтов — столько видений…

Гронский без ощутимого успеха повторяет приглашение к столу. Ну, это не к спеху. Куйбышев просит Васильева прочесть стихи. Тот не чванится, повторять просьбу не заставляет. Негромким, суховатым голосом начинает свою песню:

Стихи захватили Куйбышева, как музыка. Он попросил: пожалуйста, еще!

Поэт достал из бокового кармана несколько листков. «Повествование о реке Кульдже»:

Куйбышев тихо, должно быть, самому себе:

— Хорошо!