Куйбышев

= 5 =

Все с интригующим грифом: «Секретно. Совершенно доверительно».

Начальник томского охранного отделения в Санкт-Петербург. Двадцать четвертого мая 1907 года (это два неполных месяца после процесса в омском военно-окружном суде):

«Имею честь представить Департаменту полиции, что главными руководителями и пропагандистами «военной организации при Томском Комитете Российской Социал-демократической партии», по агентурным сведениям отделения, являются нижеследующие лица: студенты-технологи Георгий Артуров-Крауз, Владимир Михайлов Сафьяников, без определенных занятий Валериан Владимирович Куйбышев…»

Директор департамента полиции в Томск. По телеграфу пятого июня:

«Военную организацию эсдеков ликвидировать без всякого отлагательства. Обыски самые тщательные. Аресты независимо от результатов обысков безусловные».

Из Томска в Санкт-Петербург. Депеша около полуночи седьмого июня:

«Не имеющий определенных занятий Куйбышев в конце мая выбыл в Петропавловск. О чем сделано надлежащее сообщение».

Сообщение — бумага. Казенная, пронумерованная, а все-таки бумага. В какие руки попадет — такая и польза. В Петропавловске чины вовсе не расторопные, мыслей небогатых. Полный месяц в соображение взять не могут, что внезапно объявившейся в городе издатель предерзкой газеты «Степная жизнь» есть разыскиваемый во всех местностях империи враг престола Куйбышев Валериан. Приходится самому губернатору взять на себя труд газету закрыть[4]. Смутьян фюйть! Опять из рук ушел. По прошествии времени узнается: из Петропавловска перемахнул в Каинск, из Каинска в Томск, из Томска в Челябинск будто…

Еще один поступок предерзкий. Занесенный в розыскной по империи список, Куйбышев перед началом осенней сессии подает прошение в Томский технологический институт. Неловко за господина директора, начертал он резолюцию: «Зачислить на 1-й курс!» Ноября тринадцатого числа пришлось ему писать в окружной суд. Опять же совершенно доверительно. «Уволенным из числа студентов Томского технологического института считается Валериан Куйбышев, и его документы высланы через Каинское уездное полицейское управление…»

Бог с ними, с теми документами. Они Валериану сейчас ни к чему. В Петербурге он сдал на прописку совсем другой «вид на жительство». Отличный паспорт на имя Андрея Степановича Соколова. Ни одна буква не исправлена. Все в полной неприкосновенности.

Если бы еще к тому паспорту хотя бы одну уцелевшую явку. В столице только что отбушевала очередная волна арестов. Которая по счету после третьеиюньского переворота Столыпина?! Орудия главного калибра все бьют ро большевикам. По противнику непримиримому.

Валериан ищет связи с подпольем. Для хлеба насущного — частные уроки, старая профессия репетитора. Нет — так работа на песчаном карьере. Лопатой сбрасывать песок вниз, на площадку, где нагружают тачки.

В свободный день с утра отправляется на Стрелку. В воскресенья там, на взморье, много служилого люда. Может, и встретится нужный человек.

Судьба благосклонна. «Я только что поднялся со скамьи, — описывает Валериан, — и с газетой в руках шел по аллее. Навстречу товарищ, с которым я работал некоторое время в Петропавловске. Мы бросились друг другу в объятия. Целуемся, жмем руки. Он обращается ко мне: «А как тебя теперь звать?» В Сибири мы оба действовали под партийными кличками, настоящих имен не знали. Я говорю, что меня зовут Андреем. «Вот здорово! Я тоже Андрей. А как твое отчество?» — «Степаныч». — «Ты что? Я тоже Степаныч. А как фамилия?» — «Соколов». — «Я тоже Соколов. Какой губернии?» — «Новгородской». — «Какого уезда?» — «Череповецкого». — «Где ты взял мой паспорт?»

Я, толком ничего не понимая, ответил, что паспорт получил у челябинских эсдеков. «Правильно! Когда меня угоняли в ссылку, я передал паспорт товарищу из Челябинского комитета».

Положение создалось щекотливое. Хорошо, что подлинный Соколов приехал в Петербург только позавчера — и наши паспорта, заверенные в разных районах, еще не встретились в Центральном паспортном бюро, поэтому пока и не обнаружилось, что в городе появились два лица с совершенно одинаковыми «видами на жительство». Андрей остановился за Нарвской заставой, я жил на Петербургской стороне…

Естественно, поскольку он Соколов, а я не Соколов, он имел все преимущества для того, чтобы владеть этим паспортом. Значит, мне надо каким-то образом исчезнуть из Петербурга».

А что, если попытаться… Валериан обращается за протекцией к старшему дворнику. Не возьмется ли он поспособствовать в получении заграничного паспорта. «Можно-с. С полным удовольствием… коли господин Соколов не очень стеснен деньгами». Куйбышев с повышенной готовностью достает золотую пятирублевку, сбереженную на чрезвычайный случай. Через день-другой в полицейском участке выписывается свидетельство в том, что Соколов Андрей Степаныч под судом и следствием не состоит. Благонадежен! Теперь получить желанный паспорт дело совсем плевое.

Поезд уходит утром.

«С вечера я уложил чемодан, — описывает далее Валериан. — Связал подушку и одеяло. Решил, что ночь можно или не спать, или подремать на портпледе, задрав ноги на чемодан. Так лежу, покуриваю и с наслаждением представляю себе, как я окажусь за границей. Я там никогда не бывал и не рассчитывал оставаться надолго. Повидаюсь с Лениным. Отведу душу. Получу новые поручения. И назад, в свои палестины. Может быть, в Питер, может быть, в Сибирь?.. Разволновался. Никак не успокоиться.

На землю возвращает громкий, требовательный стук в дверь. Входит товарищ, с которым я познакомился совершенно случайно. Страшно возбужден, бегает по комнате, ничего не замечает. Уложенный чемодан, связанная постель, явные приготовления к отъезду — мимо его внимания.

Я спрашиваю, в чем дело. Он машет рукой — да нет, ты не можешь помочь — и продолжает ходить по комнате. Я пристал: «В чем дело? Может быть, я помогу?» Он объяснил: «Сегодня в Петербург приехал один человек, которому за Московское вооруженное восстание грозит смертная казнь. Его надо отправить за границу, а я не могу найти паспорт».

Я уставился на него. Паспорт для товарища, которому грозит смерть… Я ему отдал свой заграничный паспорт.

Трудно описать восторг, который охватил моего гостя. Он то хохотал, то начинал плакать, обнимал меня. Был так рад, что даже не спросил, что будет дальше со мной, и стрелой вылетел из комнаты, чтобы передать заграничный паспорт осужденному на смерть.

Все произошло так быстро, что я не узнал фамилии человека, которому оказал услугу. Но это было неважно».

Ехать Валериану все-таки придется. Недели через две с Николаевского вокзала. В томскую тюрьму.

Август, сентябрь, октябрь 1908 года он проведет в одиночной камере. В ожидании, покуда высокие власти решат, можно ли довольствоваться водворением злонамерен-кого беглеца в ранее выбранное ему место административной высылки — город Каинск. Или надлежит из высших государственных соображений загнать куда подальше, Не спеша идут казенные бумаги из Томска в Санкт-Петербург. Из Санкт-Петербурга в Томск.

Заключенный Куйбышев покамест стихи сочиняет. На волю передает, ухитряется.

В высоких сферах окончательно склоняются: водворить под гласный надзор полиции в Каинск[5]. И тамошнему воинскому начальнику Куйбышеву строго вменить постоянное иметь попечение о блудном сыне.

Иметь попечение… Много лет назад наставлял Владимир Яковлевич: «Помни, Воля, о декабристах». Ну как же! Были и они в малом тихом городке Каинске на старом Московском тракте. Принимал их в своем доме городничий Степанов. Радушно потчевал. Свои виды развивал о насаждении просвещения в сибирской глухомани. В записях декабриста Ивана Пущина тем беседам с городничим подтверждение и высокая похвала.

По пути на Сахалин Каинск навестил доктор Чехов, Антон Павлович. Не обошел вниманием его также Максим Горький. В «Климе Самгине» описал историю, в подробностях известную Валериану. О том, как самые толстые в империи каинские купцы отвалили крупную сумму ради того, чтобы выставить себя на всероссийское посмешище. Умаслили инженера Кокоша. Он смилостивился, отвел от Каинска грохочущую, сотрясающую основы чугунку. Транссибирская магистраль прошла в стороне. В двенадцати верстах южнее поднялся злой конкурент, центр купли-продажи Барабинск. Поначалу железнодорожная станция, потом и город.

В Барабинске все наискорые поезда останавливаются. Торговые люди выходят. Всякий груз выгружают. А что для Каинска предназначено — на подводы и по тракту тишком. Таким манером в серый апрельский день, чуть тронутый оттепелью, в каинскую почтовую контору прибыла посылка. Деревянный ящик, зашитый в коленкор. Из Киева. Куйбышеву, воинскому начальнику. Тут же явился господин Шеремет, уездный исправник. С поспешностью чрезвычайной посылку заарестовал.

В собственноручном описании исправника его превосходительству томскому губернатору:

«1 мая 1909 г.

…В порядке 1035-й и 258-й статей Установления уголовного судопроизводства мною произведена выемка посылки. По вскрытии в ней оказалась нелегальная литература в виде периодических местного и заграничного изданий Российской с.-д. партии. Кроме адреса, на обшивке посылки, на верхней и нижней крышках написано: «Валериану».

Ввиду означенных данных мною арестованы оба сына Куйбышева — Валериан и Анатолий Владимировы Куйбышевы…

Об изложенном доношу Вашему превосходительству, докладывая, что дело о Куйбышевых передано начальнику губернского жандармского управления 1 мая за № 313.

Присовокупляю: Уездный воинский начальник Куйбышев с марта месяца выехал в Петербург для лечения».

Снова беспокойство его превосходительству губернатору. На этот раз от полковника Романова. Однофамильца самодержца российского. Начальника томского жандармского управления.

«12 мая 1909 г. секретно.

На основании 21-й статьи о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия прошу распоряжения Вашего превосходительства о продлении ареста политическим арестантам Анатолию и Валериану К_у_й_б_ы_ш_е_в_ы_м, содержащимся в Каинском тюремном замке».

Губернатор препятствий для продолжения ареста но видит. Одно только надлежит изменить. Опасных заключенных побыстрее доставить в губернский центр. В политический корпус тюрьмы. Место надежное. Пусть себе сидят сколько понадобится.

G утра шестнадцатого мая адъютант губернского жандармского управления штабс-ротмистр Соболев в присутствии товарища прокурора томского суда Станевича приступает к допросу «нижепоименованного Куйбышева В. В.[6] в качестве обвиняемого».

В протокол № 5 вносится огорчительное:

«Виновным себя не признаю.

Посылка эта предназначалась не моему отцу, а мне, но кем именно она была отправлена, я не знаю. Думаю, что кто-нибудь из тех, с кем встречался в прошлом или кто слышал, что я привлекался к делу о государственном преступлении. Другими словами, личностью, осведомленной о моих оппозиционных убеждениях.

Ничего другого объяснять не намерен. Дальнейших показаний давать не желаю».

Чины особого корпуса жандармов щепетильно соблюдают этикет. Им ведомо, читать чужие, очень личные письма — занятие вовсе непристойное. Другое дело, если подлое занятие назвать «осмотр отобранного». Тогда штабс-ротмистр, с ним товарищ прокурора — вполне в рамках.

Места позавлекательнее копируют:

«Получила от тебя письмо, Валерьянушка, и была очень рада… Хотелось бы, конечно, более подробно написать тебе о переменах моей жизни, да бумаге не доверяю… Если бы ты дал хороший адрес для писем и посылок. Хорошо достать адрес и для Томска… Приструнь наших, пусть пишут. Ну пока прощай. Твоя Лена.

Киев. Высшие женские медицинские курсы. Тарасовская, 6. Елене Финн».

Обильная пища для жандармских размышлений. Семь писем одним почерком. За подписью Лена, Елена, Елена Финн. Фамилия Финн всегда жирно подчеркнута. Неотложное поручение киевской охранке: «Выяснить личность Елены Финн. Безусловно ее арестовать».

Запрос в Омск. Кто такая «Нюра»? От нее также письмо Валериану Куйбышеву.

Послание коллегам в Санкт-Петербург. Покорнейшая просьба допросить в качестве свидетеля подполковника Владимира Яковлевича Куйбышева, находящегося на излечении в одном из столичных госпиталей. Предложить ему осветить и личность «Александра». Три письма последнего прилагаются.

Переписка «по встретившейся надобности» на месяцы. Включатся Рига и Семипалатинск. Киев призовет на подмогу московское и екатеринославское жандармские управления. Обыски, расспросы, дознания…

Покуда длятся все эти трудные занятия, нетерпеливый подследственный Куйбышев подает протест начальнику тюрьмы: «Мне до сего времени не возвращены отобранные при аресте лекции по общей теории права, латинская грамматика, сборники «Жизнь» и «На рубеже»…»

Заводит свое «расписание дня»… Куда бы жизнь пи заносила Валериана Куйбышева, на какие ступени ни ставила — от воспитанника кадетского корпуса до члена Политбюро Центрального Комитета партии, — всегда «расписание дня». Сейчас, в одиночке томской тюрьмы, от восьми с половиной часов до девяти с половиной — занятия правом; от четырех пополудни до восьми — занятия правом; в промежутке — немецкий язык; перед отбоем два часа — книги; полчаса — гимнастика.

Прицел куда более дальний, чем затянувшаяся схватка из-за посылки. Для этой текущей цели хватит науки, преподанной «Маратом» в омском остроге. И достаточно схожая зацепка. Опять исправник пренебрег наставлением драгоценного Козьмы Пруткова: «Прежде чем войти — подумай, как выйти!» «Выемку» посылки он учинил в почтовой конторе до того, как к ящику, обшитому коленкором, прикоснулся кто-нибудь из Куйбышевых. Вскрыл в их отсутствие.

У Валериана полная возможность обвинение отвести нехитрым, но юридически в общем-то бесспорным доводом: нелегальные издания злонамеренно подброшены. Они вне круга моих интересов. Я полностью поглощен изучением права. Уложений уголовных и гражданских.

Правда. Чистая правда. Намерения у Куйбышева самые благопристойные. Получить высшее юридическое образование. И так как задумка созрела в Каинске, то не будет слишком большим отступлением от истины прошение ректору университета, написанное в тюрьме, пометить: «Город Каинск. 31 мая 1909 г.».

В Томске у Куйбышева много друзей. Находится свой человек и в канцелярии губернатора. Умасливает нужного чиновника. Тот колеблется, прикидывает: свидетельство о политической благонадежности Куйбышеву? Это которому? Затруднительно до невозможности… На той неделе за подписью самого губернатора отписали министру внутренних дел и министру военному: «Все члены семьи подполковника Куйбышева в большей или меньшей степени, по поведению и сношениям с лицами, скомпрометированными в политическом отношении, считались неблагонадежными… Сам подполковник, получая разные конспиративные письма и посылки на имя заведомо неблагонадежных лиц и передавая эти письма по назначению, был посредником в нелегальных сношениях и, несомненно, не мог не сознавать, что он действует в партийных интересах».

Ну, да на все промысел божий. В подходящий момент свидетельство о благонадежности размашисто подписывает вице-губернатор. Сам в отъезде…

В обычный срок — во второй половине августа ректор принимает благосклонное решение. На юридическом факультете заводят личное дело за порядковым номером 134. На студента первого курса Куйбышева В. В.

Остановка за самым небольшим. Возможностью покинуть тюрьму.

Как-то не по себе и жандармскому полковнику Романову. Обременяют также рассуждения невеселые. За четыре месяца обстоятельства дела вовсе не разъяснились. Категорических улик против Куйбышева нет. Личность Елены Финн не раскрыта. Подозрения… Подозрения… Что докладывать его высокопревосходительству директору департамента полиции? Вчерашний день губернатор неодобрительно хмыкал… Некий внутренний голос нашептывает полковнику: «Штабс-ротмистра Соболева отстранить. Дознание передать в руки подполковника Лукина».

Подполковник — хорошо натасканный служака. Репутацию свою оправдывает. По крайней мере в глазах начальника губернского жандармского управления. Господин Романов вполне одобряет хитроумнейший план. Куйбышева из заключения освободить, чтобы начать охоту с подсадной уткой. Уверенный в том, что все подозрения отведены, Куйбышев поспешит восстановить связи с подпольем. Выйдет на известные ему явки. Черкнет тому, другому… Неотступно следуют самые способные агенты. Переписка перлюстрируется… Бьем на взлете дуплетом!

Двадцатого сентября Валериан впервые в университетской аудитории. Впереди два — целых два! — счастливых месяца. До депеши из Тюмени. Нового, теперь уже последнего, места службы Владимира Яковлевича. Родные просят Волю приехать сразу, немедленно. Отец хочет попрощаться… Не успеет. Кровоизлияние в мозг (последствие ранения и контузии в русско-японскую войну) оборвет жизнь Куйбышева-старшего. Двадцать четвертого ноября 1909 года.

Валериан приходит на кладбище по первому в том году снегу. Сын прощения не просит. По его убеждению, отец обиды на сына не имел. Отец понимал!

Перед возвращением в Томск Валериан уговорил Юлию Николаевну, чтобы на могилу отца была возложена чугунная доска. И выбито: «Дети твои тебя никогда не забудут и будут такими же честными тружениками, каким был ты. В этом твоя награда».

Занятия юриспруденцией продолжаются и в новом году. С малой поправкой. Вместо лекций в университетских аудиториях практический курс. По расписанию, не всегда зависящему от Куйбышева. Когда доставят из исправительного арестантского отделения № 1 в кабинет подполковника Лукина.

«Виновным себя в принадлежности к томской организации социалистов-революционеров я не признаю и никогда к таковой не принадлежал… По своим взглядам скорее мог бы разделить некоторые принципы социал-демократов, но ни в коем случае не социалистов-революционеров».

В строго классическом виде охота с подсадной уткой не увенчалась пиршеством. Пришлось несколько импровизировать. Причислить Куйбышева к лику эсеров. Кстати, их организацию только что выдал провокатор.

С ночи на пятнадцатое февраля все та же постановка. Вызов из тюрьмы. Расспросы о здравии, об условиях содержания. Добрые советы дворянина дворянину. «Извольте прекратить бесполезную игру. Подумайте о своем будущем, о матери-вдовице, тяжко обремененной содержанием малолетних дочерей… Начните давать показания. Все обойдется малым сроком. Мы знаем, социалисты-революционеры большого доверия вам не оказывали ввиду недавней принадлежности к эсдекам крайне левого толка. Большевики, ха-ха, одинаково нежелательны во всех кругах и общественных направлениях!.. Ну-с, я готов записывать».

Подталкивает, загоняет в угол жандармский подполковник. Понимает: для Куйбышева обвинение в уходе от большевиков к эсерам тяжкое оскорбление. На то и бьет.

Терпение. Еще терпение. Оно вознаградит за все. Революционера или жандармского подполковника?

Валериан на грани допустимого законами конспирации. В протоколе дознания: «…По своим взглядам скорее мог бы разделить некоторые принципы социал-демократов, но ни в коем случае не социалистов-революционеров!»

Руку помощи подполковнику Лукину протягивает Киев. Установлена личность Елены Финн. Она арестована, допрошена, в арестантском вагоне отправлена в Томск. Игре в кошки-мышки вот-вот конец.

Майский полдень. Все пронизано солнцем. Много света. И сидят они так близко. Стул против стула. Очная ставка.

Ее в самом деле зовут Лена, Елена. Она подруга сестры Нади по омской казенной гимназии, по коммуне. «Жить вместе, ни от кого не зависеть и чтобы много книг, тайных, запрещенных…» С субботы на воскресенье в коммуну приходит кадет Воля. Читают, обдумывают разное, все будоражащее.

Узнать друг друга, заглянуть в глаза, улыбнуться вполне можно. Скрывать знакомство — пустое. Псевдоним Елены раскрыт трудными усилиями трех губернских жандармских управлений: киевского, московского, екатеринославского. Нет Елены Финн. Есть Елена Ревзон. Двадцати трех лет. Лицо для государственной власти настолько опасное, что на самое короткое время нельзя отпустить в больницу немного подлечиться. Притом, что «Совещательное присутствие врачебного отдела губернского тюремного правления всеми голосами признает: дальнейшее пребывание в заключении угрожает полным, непоправимым расстройством здоровья».

Заполняется последний, 307-й по счету, лист дела о посылке:

«Ревзон, проживая в 1909 году в г. Киеве, вступила в РСДРП, вела конспиративную переписку и переотправку нелегальной литературы. В. Куйбышев, также участвуя в РСДРП, вел конспиративную переписку и принял на себя обязанность распространять нелегальную литературу».

Оба охотно признают: «Да, мы знакомы с юношеских лет. После отъезда Елены из Омска изредка обменивались почтовыми открытками. Да, посылка из Киева была отправлена. С домашними безделицами для Куйбышева. Посылку в почтовой конторе перехватил каинский исправник господин Шеремет. В целях явно недобрых. Иначе Зачем бы он стал вскрывать чужую посылку?.. Вы утверждаете, что ящик был переполнен нелегальными изданиями. Тем хуже, значит, совершен подлог. Да, требуем, чтобы на скамью подсудимых был посажен исправник».

На исправника замахиваться не надо. Лицо должностное. Куйбышев того не знает, а господин Шеремет уже переведен из Каинска в Томск. В самом непродолжительном времени Валериану быть под его державной рукой.

Пока суд над государственными злоумышленниками Валерианом Куйбышевым и Еленой Ревзон. Почти что формы ради. Заблаговременно прокурор судебной палаты предуведомил губернатора: «Самые старательные члены присутствия, боюсь, не сумеют изобразить чего-либо подходящего. Обвинительный материал слишком жидок. Карточный домик!»

Губернатор снесся с министром внутренних дел. Министр вошел в положение. Бумага в Томск доставлена. Ждет.

В субботу, семнадцатого июля, к вечеру вынесен приговор. Оправдательный. Губернатор требует к себе полицеймейстера. Полицеймейстер — исправника. Исправник Шеремет службу знает. Ближайшим рейсом из Томска в Нарым отправляется пароход «Смелый». В трюме, как обычно, партия ссыльных. Бывший студент Куйбышев внесен в списки. Извольте убедиться!

Санкт-петербургская бумага в действии.