Куйбышев

= 27 =

У Валериана Владимировича гостья вовсе неожиданная. Не виделись с мартовской ночи 1913 года. Явился тогда в контору томской тюрьмы человек в черной кавказской бурке, в такой же лохматой папахе. С узлом теплых вещей. За Анной Ивановой. Политической из семнадцатой одиночки женского корпуса. Великодушно дозволено ей возвратиться до нового судебного разбирательства назад, в Нарымскую ссылку. Проехать пятьсот верст на перекладных лошадях. С грудным ребенком. В пургу и леденящую стужу.

Через глазок в двери камеры приглушенный голос старшей надзирательницы: «Собирайтесь скорее с вещами! За вами пришли». — «Кто пришел?» — «Ваш жених».

В голове Анны смятение. «Боже мой, какой жених мог прийти поздно ночью в незнакомом городе? Хватаю что ни попало и бегу с ребенком в тюремную контору. Навстречу встает мой друг, мой товарищ Валериан…»

По счету простому, арифметическому, между теми томскими хлопотами Валериана Куйбышева о товарище по ссылке, однодельце, жене друга, и новой встречей московской девять лет. Если по событиям, по переменам, свершениям, то целая вечность!

И_в_а_н_о_в_а: «В 1922 году, приехав из Сибири в Москву, я вновь встретилась с Валерианом. Он — секретарь Центрального Комитета нашей партии. С вокзала я ему позвонила по телефону. Валериан встретил меня и повез к себе домой. Жил он с семьей в паре комнатушек, кажется, в здании старой гостиницы. Настоял, чтобы я у него остановилась. По случаю увеличения «населения» Валериан принес из ЦК продовольственное подкрепление: два яйца, два кусочка сахару и несколько ломтиков хлеба. А я привезла из Сибири фунт настоящего чая. Блаженствуем…

Рассуждаем о наших товарищах — нарымчанах и томичах. Кое-кто из добрых людей сбился с ноги, не устоял перед соблазнами нэпа. Слышу от Валериана категорическое: «Принадлежность к партии не дает привилегий, а только одни обязанности». Его сущность. При всех обстоятельствах он — работник партии. Там, где это считает нужным партия, и так, как этого партия требует».

Работник партии. Всегда. Везде. Без претензий, без амбиции. Его записка, предназначенная, должно быть, для Совнаркома:

«…Феликс (Дзержинский. — И. Д.-М.) сейчас волнуется «системой управления». Система управления в настоящий момент должна быть в значительной мере подчинена интересам развития промышленности, индустриализации… Быть может, Феликс смог бы с этого угла сделать что-нибудь с «сумасшедшим домом». Инициативы у него много, и значительно больше, чем у меня. Когда он предлагал назначить его диктатором по «режиму экономии», это было, по существу, то же самое.

Соображения о моей амбиции должны отойти на задний план. Да и амбиция моя не будет задета — иначе я как-то устроен и не только подчинюсь любому решению, но действительно охотно и без какой бы то ни было обиды возьмусь за любую работу».

С апреля двадцать второго года Куйбышев в ЦК. С апреля двадцать третьего в Центральной Контрольной Комиссии и Наркомате Рабоче-крестьянской инспекции — Рабкрине. Только что объединенных воедино. Наделенных огромными обязанностями, небывалыми правами.

Год между двумя назначениями. Не так чтобы очень много, и не слишком мало. А может быть, с самого начала задумано было Политбюро, что через некоторое время Валериан Куйбышев возглавит ЦКК и Рабкрин. Молод годами — только-только пошел тридцать пятый — так это скорее плюс.

G самого начала… Ни прямых доказательств, ни письменных свидетельств — ничего нет. Исключительно предположения, догадки. Еще детали — факты. Испытание временем вполне выдержавшие.

Слова Ленина на XI партийном съезде, том, что впервые изберет Куйбышева в состав ЦК:

«…Относительно Рабкрина. Дело гигантское… нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом».

Рабкрин — большая забота Ильича. Постоянно. Во все времена.

В свой первый трудовой день, девятого ноября 1917 года, председатель Совета Народных Комиссаров Ленин пишет «Проект положения о рабочем контроле».

В промежуток между обострениями болезни, девятого января 1923 года, Ленин начинает диктовать «Что нам делать с Рабкрином?». Вслед второй вариант — «Как нам реорганизовать Рабкрин. (Предложение XII съезду партии)». Из последних сил Ильич исправляет, передиктовывает абзацы, целые страницы. Посылает на обсуждение своему заместителю по Совнаркому Цюрупе, всем членам коллегии Наркомата РКИ.

Перед новым, самым беспощадным, приступом болезни, второго марта двадцать третьего года, Ленин диктует последнюю часть статьи «Лучше меньше, да лучше» — еще раздумья о Рабкрине.

«…Я связываю в своих мыслях общий план нашей работы, нашей политики, нашей тактики, нашей стратегии с задачами реорганизованного Рабкрина. Вот в чем для меня состоит оправдание тех исключительных забот, того исключительного внимания, которое мы должны уделить Рабкрийу, поставив его на исключительную высоту, дав ему головку с правами ЦК и т. д. и т. п….

Вот о каких высоких задачах мечтаю я для нашего Рабкрина. Вот для чего я планирую для него слияние авторитетнейшей партийной верхушки с «рядовым» наркоматом».

От раздумий Ильича о Рабкрине стежки — порой прямые, порой доступные лишь натренированному глазу — к занятиям Куйбышева в Центральном Комитете.

При первом распределении обязанностей между секретарями ЦК на долю Валериана Владимировича выпало направлять отдел агитационно-пропагандистский с секциями по работе среди национальных меньшинств. Особая забота об издательствах, культуре, высших учебных заведениях и Центральном бюро коммунистического студенчества. Об Институте красной профессуры, Институте истории партии.

И политическая информация. Рекомендации партийным комитетам — республиканским, губернским, областным, уездным — по текущим делам. Достаточно жизненным — выборы в Советы… программа Всероссийской переписи членов РКП (б)… уроки судебного процесса над партией правых эсеров… Обязательное, неизменное требование Куйбышева — все годы, на всех постах — ни при каких обстоятельствах не допускать «крикливо-ругательской агитации, не ошарашивать по лбу крепчайшими эпитетами».

С мая еще новое поле деятельности. Для Валериана Владимировича незнакомое. Ранее почти никем не тронутое. Председательствовать в постоянном совещании при ЦК по проблемам кооперации.

Для начального знакомства Куйбышев листает бумаги первого Всероссийского съезда сельскохозяйственной кооперации. Восемьдесят четыре делегата с решающим голосом. А по симпатиям политическим, по партийной принадлежности, собственноручно указанной, — эсеров тридцать два, кадетов и монархистов двадцать пять, столько же «просто кооператоров». Еще два коммуниста! Неухоженное, без присмотра оставленное[46] поле, известно, быстро зарастает сорняками…

В политической обстановке 1922 года кооперативное поле особенно соблазнительно. Если в него врасти, окопаться эсерам, меньшевикам, политиканствующей верхушке мнимобеспартийных, то бед натворить можно предостаточно. Жестокая борьба за овладение товарооборотом между социалистическим и частнокапиталистическим укладами в самом разгаре. В розничной торговле еще более двух третей приходится на долю нэпманов.

Через короткое время Политбюро получает тезисы Куйбышева. Призыв к действиям самым решительным. Кооперацию необходимо рассматривать «как широкую арену классовой борьбы, где нужно проводить свою политику… Положение диктует нам переход от случайного, эпизодического, нерегулярного, несистематического влияния на кооперацию к постоянной, органической и систематической работе… Мы должны кооперативную работу держать под постоянным пристальным вниманием всей нашей партии, всех наших партийных организаций…».

В августе того же двадцать второго года на XII Всероссийской конференции РКП (б) особый доклад Валериана Куйбышева о путях кооперативной работы. Об исключительном экономическом и политическом значении кооперации всех типов. Конференция требует окончательно изжить эсеро-меньшевистское засилье в кооперативных организациях, обеспечить в них пролетарское влияние. К этому времени в губернских органах потребительской кооперации половина работников — коммунисты.

В «Правде», в номере за восьмое августа двадцать второго года, передовая статья — как бы признание усилий Куйбышева на неожиданном для него поприще:

«Подведены итоги и намечены пути кооперативной работы, вопрос о которой ставился, пожалуй, впервые так широко и вместе с тем так практически, как это было сделано на только что закончившейся конференции».

И пойдет одно за другим. Каждый раз более оправданно. Зачем-де поручать другому секретарю ЦК, когда у Валериана Владимировича есть уже опыт, навыки, умение. Достаточно такта, вкуса… За проблемами кооперации — насущные нужды внешней торговли, коренное улучшение аппарата Наркомвнешторга. Нельзя отложить — немедля следует заняться также государственными промышленными трестами, хозяйственными объединениями. Кто во главе их, каковы социальная и партийная принадлежность, образование, деловые качества директоров, членов правлений? В ВСНХ, в партийных организациях отсутствуют близкие к правде сведения, мало-мальски точные цифры. Одни «белые пятна». С них начинать комиссии. Почти всякий раз самой комиссии!

Через полтора месяца Куйбышев представляет в ЦК первый доклад. Пока только по двадцати восьми московским трестам. Положение весьма неважное. Из 137 ведущих работников пятьдесят три в дореволюционное время были владельцами, управляющими или старшими служащими этих же трестов. Много людей, случайно занесенных ветрами революции. Среди хозяйственников-коммунистов в этих объединениях лишь трое с высшим образованием. Еще одно подтверждение крайней важности быстрой перегруппировки сил. Формула Ленина: «Гвоздь положения — в людях»!

Сначала Политбюро, затем XII съезд партии обязывает комиссию Куйбышева свою деятельность продолжить. Покуда для всех 439 трестов страны не подберет директоров и членов правлений, способных поднять, двинуть дело. Крепенький орешек и далеко не единственный для Валериана Куйбышева. В год работы в ЦК.

Еще обязательные для Куйбышева — при всех занятиях — поездки по городам и весям. Губернии Иваново-Вознесенская, Екатеринбургская, в который раз Самарская. Чуть-чуть не состоялось и новое свидание с Астраханским краем. Никто другой — сам Валериан Владимирович помешал. В канун отъезда решил, нет, лучше Сергей Миронович! Астраханским большевикам он друг особенно близкий, дорогой. От него психологически легче принять неодобрение, строгость, меры крутые. По всему судя, сейчас этого не избежать… Недолгий разговор по телефону, и Киров с берегов Каспия на целый месяц отправляется в устье Волги.

Совсем особняком поездка Куйбышева в Грузию. Другого сорта испытание. Такта национального. Архичувствительного.

Небольшая предыстория.

Руководящая верхушка Коммунистической партии Грузии — Буду Мдивани, Окуджава, Цинцадзе, Думбадзе — упрямо воспротивилась образованию Закавказской федерации. Всякому сближению народов Азербайджана, Армении, Грузии. Правдами и неправдами требовала сохранения в каждой республике своей армии, своей валюты, своей внешней торговли, партийной автономии. Расчет не слишком хитрый — использовать выгоды географического положения Грузии, поскольку батумский морской порт имел важное значение для торговли с Западом, а в тифлисском железнодорожном узле были заинтересованы все республики.

После долгих объяснений, увещеваний недостойные домогательства были отвергнуты. Грузия высказалась за братство — за федерацию. «Будисты» — так острые на язык тифлисцы немедля окрестили группу Буду Мдивани — демонстративно подали в отставку. Вовсе освободившись от полезных занятий, принялись обливать грязью, поносить Закавказский крайком партии, Орджоникидзе, Кирова.

Двадцать четвертого ноября двадцать второго года Секретариат ЦК РКП (б) назначил комиссию Феликса Дзержинского, для того чтобы установить прочный мир в Компартии Грузии.

«Комиссия выезжала в Тифлис, — сказано в строгих, беспристрастных записках секретаря Совнаркома Лидии Фотиевой. — Она закончила работу в декабре, и Ф. Э. Дзержинский доложил о результатах Владимиру Ильичу еще до его заболевания. Все это дело крайне тяжело повлияло на Владимира Ильича…

24 января Владимир Ильич вызвал меня и дал поручение запросить… материалы по «грузинскому вопросу»… Владимир Ильич добавил, что это нужно ему для партийного съезда…

14 февраля. Вечером Владимир Ильич вызвал меня снова. Затруднялся речью, видимо устал. Говорил опять по трем пунктам своих поручений. Особенно подробно — по тому, который его всех больше волновал, то есть по «грузинскому вопросу». Просил поторопиться. Дал некоторые дополнительные указания.

В следующие дни Владимир Ильич чувствовал себя плохо. Никого не вызывал. Хотел читать, но врачи отсоветовали…»

В субботу, третьего марта, Фотиева передает Ленину заключение о материалах комиссии Дзержинского. Непоправимо поздно. Ильича хватает только на то, чтобы продиктовать короткое письмо Махарадзе и Мдивани. Последнее его деловое письмо.

Теперь все берут на себя «проштрафившиеся» Серго Орджоникидзе и Феликс Дзержинский. Уговаривают, настаивают. Политбюро соглашается снова вернуться к «грузинскому конфликту». В Тифлис отправляется новая комиссия — Валериана Куйбышева. Умел же в Туркестане, Бухаре.

Кое-что Валериану Владимировичу достаточно знакомо. Сложная политическая обстановка, своеобразная социальная структура. Требование Ильича в первой телеграмме грузинскому Ревкому — избегать шаблона, держаться умелой гибкой тактики, идти на уступки национальной интеллигенции. Еще уйма тифлисских особенностей. Может быть, самая существенная — Буду Мдивани, Котэ Цинцадзе, особенно сотрудничающий с ними Филипп Махарадзе из большевиков-ветеранов. На Кавказе их привыкли считать солидными марксистами.

Житейская мудрость простая — свежим глазом видно больше. Только черное не становится белым. Того, что не существует, никогда не было, самая придирчивая проверка не в состоянии обнаружить. А во всем, что касается политики, национальных дел, Куйбышев, вся комиссия в полном согласии становятся на сторону Заккрайкома.

После выступления Валериана Владимировича на городском тифлисском собрании ответственных работников все «будисты» изъявляют желание поставить свои подписи под мирным соглашением. Вроде бы недвусмысленно: «Федерация Закавказских республик признается как необходимая форма обеспечения национального мира на Кавказе и урегулирования междунациональных и международных отношений».

Еще римский историк Саллюстий писал: «Стоя, он говорит одно, а сидя — другое». Заранее, за две тысячи лет, предугадал, как поведет себя группа Мдивани. Накануне республиканского съезда коммунистов, когда теплится надежда, что удастся сыграть на стремлении Куйбышева восстановить единство в руководстве Грузии, говорят: «Да, без федерации нельзя. Невозможно!..» После провала на съезде — делегаты напрочь отказывают в голосах — вопль, стенания: «Нет, нет, нет! Никакой Федерации! Грузии — независимость!»

Мера ответная, беспощадная. По сговору предварительному, взаимному оба председателя «грузинских» комиссий Куйбышев и Дзержинский, главный «виновник» Орджоникидзе сообща оказывают крайнее давление на Секретариат ЦК. Принимается под их нажимом решение: пригласить на XII съезд РКП(б) Мдивани, Махарадзе, еще кого-нибудь из их группы.

Умелые трибуны, привычные к любым аудиториям, Мдивани, Цинцадзе, Махарадзе выступают по нескольку раз. На пленарных заседаниях съезда, в секции по национальному вопросу. Никакого регламента, никаких ограничений. Вольно описывают «злые козни» Орджоникидзе. Никак не разгаданные Дзержинским и Куйбышевым. А делегаты все настойчивее: «Как умудрились вы, называющие себя старыми марксистами, кое в чем переплюнуть царского наместника? Как угораздило вас издать декрет о «регулировании населения Тифлиса», неприкрыто направленный против армян и азербайджанцев? Ради чего запретили денежные знаки Советской России, соседних Азербайджана и Армении?»

Чашу приходится испить до дна. Из всех участников съезда лишь Троцкий с Бухариным и Раковским высказывают свои симпатии «будистам». Троцкий — в выражениях весьма категорических. Националистический душок ему вполне по вкусу. Бухарин и Раковский — со множеством оговорок.

Вскоре опомнится и большая часть «будистов», Филипп Махарадзе первым. Только Мдивани, Цинцадзе, Окуджава предпочтут укрепить союз с Троцким. Покатятся по наклонной… Это уже за пределами первой поездки Куйбышева в Грузию.