Марина Цветаева

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Цветаева была мертва, ее одинокая могила не была отмечена. Эфрона расстреляли в октябре 1941 года; Мур, в феврале 1944 года призванный в армию, был убит в том же году. В течение пятнадцати лет голос Цветаевой будет молчать в Советском Союзе. На Западе ее считали сложным поэтом, которого понимали лишь немногие.

Со смертью Сталина и хрущевской «оттепелью» дочь Цветаевой Ариадна была реабилитирована в 1955 году, после семнадцати лет ГУЛАГа и ссылки в Сибири. Она вернулась в Тарусу, где в детстве так часто проводила лето ее мать. До 1975 года она посвятила себя делу реабилитации отца, собиранию и изданию работ матери и основанию архива, закрытого до 2000 года. Анастасия, заключенная с 1939 года, была освобождена лишь в 1959 году. Обе женщины писали о прошлом Цветаевой; каждая хотела, чтобы ее считали защитником Цветаевой. В начале 60-х годов Анастасия поехала в Елабугу и, не имея возможности найти точное расположение могилы Цветаевой, поставила крест на приблизительном месте. Через несколько лет Союз писателей заменил крест на простой памятник. Анастасия умерла в сентябре 1993 года, в возрасте девяноста девяти лет.

В 1956 году во втором номере советской антологии «Литературная Москва» Эренбург предварил несколько стихотворений Цветаевой небольшим эссе о значении ее творчества. Ее стихи были включены еще в две антологии — в 1956 и 1957 годах, но оттепель не продлилась долго и Цветаева нашла свое место в Самиздате, процветающем подпольном распространении запрещенных работ, где, по словам Карлинского, стала самым популярным поэтом советской молодежи шестидесятых и семидесятых.

В 1961 году была опубликована тоненькая книжка избранных работ Цветаевой, за которой в 1965 году последовал более объемный том в известной серии «Библиотека поэта», изданный и аннотированный Ариадной Эфрон и Анной Саакянц. С тех пор было опубликовано множество отдельных сборников; самый последний сборник появился в 1990 году также в серии «Библиотека поэта», с предисловием и богатыми примечаниями Елены Коркиной.

Между тем за рубежом рос интерес к Цветаевой. В 1953 году Чеховское издательство в Голландии (частично финансируемое из Америки) опубликовало небольшой том ее прозы. В том же году ее друг Юрий Иваск включил тринадцать ее стихотворений в свою антологию русской эмигрантской поэзии. Появлялись новые и новые исследования ученых, воспоминания и не издававшиеся ранее письма и стихи. В 1979 году «руссика» — русскоязычное издательство в Нью-Йорке выступило с двухтомным изданием прозы Цветаевой с предисловием Иосифа Бродского, а в 1980–1990 годах — с пятитомным изданием ее стихов, под великолепной редакцией Александра Сумеркина и с аннотацией Виктории Швейцер. В России творчество Цветаева оказало сильное влияние на таких более молодых поэтов, как Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина и других.

Цветаева неоднократно говорила, что не принадлежит своему времени. В самом деле, она никогда не находила себе места в жизни; вместо этого она жила в своих фантазиях, в мире, где устанавливала собственные правила и должна была управлять. При жизни и, конечно, после самоубийства ее видели жертвой ее времени, какой она, несомненно, была. Однако позже некоторые из ее поклонников в сущности оторвали ее от времени, приписывая ее противоречия тому, что она была рождена Поэтом. Говоря об «определенной априорной трагической ноте» в ее работе, Иосиф Бродский не касается «в первую очередь трагического опыта» или «чисто инстинктивных эмоциональных причин, которые заставили ее прибегнуть к той или иной искусственной маске».

Бродский — поэт, интересы критика и биографа — не его интересы. Тем не менее биография Виктории Швейцер, одушевленная ее знанием литературного окружения Цветаевой, также избегает психологической интерпретации в пользу теории «рожденного поэта». «С этой точки зрения, — пишет один из рецензентов, — Цветаева жаловалась на трудности, возникающие с матерью, просто от данной ей натуры, от ее призвания». Однако для этого рецензента, относящегося к «поколению, интеллектуально сформированному Марксом и Фрейдом и всеми феминистскими и структуралистскими критиками, невозможно было… не хотеть знать об отношениях Цветаевой с матерью, с представительницами ее пола».

Следует, конечно, сказать, что Цветаева сама желала знать о своих отношениях с матерью и, таким образом, прямо и косвенно исследовала их в своих произведениях. Ее письма дают описания ее эмоциональных состояний, почти клинически предвосхищают понимание современных психологов, иногда на их языке. Осознание Цветаевой собственной депрессии поразительно.

Последнее эссе в «New Yorker» отмечает, что Цветаева видится сейчас как «феминистская героиня, полностью сексуальная и бессовестная». Многие читатели не найдут этот взгляд неестественным, но он не учитывает сложностей личности Цветаевой.

Однако существует новое и полное понимание Цветаевой. Хотя она не была феминисткой — она была против любого движения, — ее взгляды на женщин, брак, материнство и творческую свободу представляют огромный интерес. Ее понимание гермафродитизма выражается в широких областях — от искусного избежания родовых местоимений до создания характеров, в которых половые различия перевернуты или соединены. Ее искренность в отношении лесбиянства — и секса вообще — привлечет многих сегодняшних читателей.

Ощущение Цветаевой современности и того, что сейчас называется постмодернистским миром, находит восприимчивых читателей самого разного происхождения. Мы знаем теперь, что ее взгляды на технику частично коренились в противоестественной боязни механизмов, ужас перед автомобилями и автобусами отразился в ее снах; она боялась переходить улицу в городе. Но «Поэма Лестницы», написанная в 1926 году, превосходит ее личные тревоги и поражает сегодняшнего читателя своей современной силой:

Другие великие художники, конечно, разделяли предвидение Цветаевой, но, как она сама предсказала, после долгого забвения ее творчество сегодня, полвека спустя после ее смерти, наполнено особой свежестью и необычайной силой.