Мэйв Флай

46

Мы оставляем машину у отеля и выходим как раз в тот момент, когда начинают мигать красные и синие огни. На протяжении всей прогулки у меня мурашки бегут по коже. Меня переполняют беспокойство, желание и ужас, удовлетворение и уверенность в том, что рядом со мной мужчина. Мы не разговариваем. Для этого нет слов. Если об этом и писали, и пели, и снимали фильмы, я никогда не былa свидетелем этого.

Мы подходим к дому, и я останавливаюсь на пороге. Я поворачиваюсь к нему, нащупывая пальцами ключ, над нами нависают кости Хильды, светятся и двигаются украшения для Хэллоуина. Дети давно уже бегают по улице за конфетами. Я расставила миски с ними перед Франкенштейном и одержимой девушкой, перед мумией и привидением, и они были успешно расхватаны.

В доме моей бабушки еще никогда не было мужчин. В нашем доме. В моем доме.

Я жду, что Таллула заговорит, но она ничего не говорит.

- Хочешь... - вздыхаю я и понимаю, что тоже едва могу говорить с этим мужчиной, стоящим передо мной.

С этими чувствами, которые я не позволяю себе назвать. Мне тесно в груди, и я слишком полна, слишком полна желаний, слишком полна жизни. Ядовитые кактусы по обе стороны от меня.

- Хочешь войти?

Kрасный колпак падает на пол в фойе.

Ушки кролика.

Рубашка. Корсет. Штаны.

Он толкает меня к стене, и бутафорская ваза разбивается вдребезги. Я стону, когда его язык находит мою шею, когда его руки находят части меня, которые кричат о нем. Я толкаю его в гостиную, прижимаю к дивану, рву его трусы, и мы опрокидываемся на него. На диване, на полу, на журнальном столике и креслах. Его руки на мне, мои пальцы на нем, языки, губы, зубы, пот, пальцы в волосах, горячее дыхание на горле, сосках, бедрах и ляжках. Мы пожираем друг друга. Мы берем и отдаем, и этого слишком много, и этого никогда не будет достаточно. Я не могу подойти к нему достаточно близко, я не могу ощутить его кожу на своей коже. Я не могу...

Неоновый свет и шум вечеринок нa Стрипе и в городе заливают нас через стекло.

То, что росло во мне - не ярость, не злость, не страх и не боль. Оно расширяется, толкает и тянет меня внутрь, освещает меня изнутри и снаружи. Это по-своему изысканно и болезненно, и это всепоглощающе, всевозбуждающе. Этот человек вдохновляет меня. Благодаря ему я так жива.

Мы не играем никаких песен. Мы не используем никаких игрушек. Обезьяна, волк и моя бабушка молчат.

Есть Гидеон, и есть я.

Его глаза и мои глаза.

Ничего больше.

Я понятия не имела.

Я не знала.

Я не знала.

Он снова входит в меня, и мы извергаемся вместе.