Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты

Узник на стадионе

Минут через 20–30 мы прибыли туда, куда меня должны были доставить «живым или мертвым»: на Национальный стадион.

Марширующие солдаты, отрывистые команды, бегущие люди, крики. Как раз в это время к стадиону подъехало несколько автобусов, переполненных «военнопленными». Женщин, мужчин, подростков выгоняли наружу ударами прикладов и заставляли бежать по направлению к внутренним сооружениям стадиона по узкому коридору, образованному шеренгами карабинеров с автоматами в руках. Лица солдат были искажены поистине звериной злобой, и от них несло тяжелым запахом винного перегара.

Меня не прогнали по этому коридору. Видимо, лейтенант, получивший приказ «доставить меня живым или мертвым», решил, что для одного дня вполне достаточно тех «почестей», какие оказали мне «доблестные» воины полка «Буин».

Меня провели в помещение, расположенное под президентской ложей в той части стадиона, что выходит на Греческий проспект. Там регистрировали арестованных. Лейтенант из полка «Буин» передал меня офицеру, который руководил приемкой «новых гостей» Пиночета, и вручил ему донесение, составленное капитаном разведки. Мне удалось прочесть то, что было на этом листе: мое имя, адрес, приметы. В графе «Обвинение» было напечатано прописными буквами: «ОПАСНЫЙ ЭКСТРЕМИСТ, СОВЕТСКИЙ ШПИОН, КОММУНИСТИЧЕСКИЙ АКТИВИСТ, ВЫСТУПАВШИЙ В ПЕЧАТИ И ПЫТАВШИЙСЯ ВЕСТИ ПРОПАГАНДУ В ВООРУЖЕННЫХ СИЛАХ».

Держа в руках столь привлекательное «рекомендательное письмо», офицер сказал мне:

— Долго вы скрывались от нас. Мы разыскивали вас начиная с 11 сентября. Нам будет очень интересно побеседовать с вами. Но вы не беспокойтесь. Вас допросят, и, если ваше участие в преступлениях, совершенных Альенде, не подтвердится, вас отпустят домой.

Я не проронил ни слова. Офицер по-прежнему держал в руках донесение, и мне удалось разглядеть в его верхнем правом углу букву «Р», выведенную синими чернилами и обведенную жирным красным кружком.

Позже мне представилась возможность проникнуть в зловещий смысл этого условного обозначения. Это был приговор — приговор, вынесенный без суда и следствия: я приговаривался к расстрелу. Но об этом я узнал лишь после того, как пробыл несколько месяцев в «лагере задержанных лиц» на Национальном стадионе и в тюрьме.

По окончании процедуры регистрации меня и некоторых других арестованных передали в распоряжение унтер-офицера и повели к месту заключения. Было 17 часов 30 минут, когда наша группа вступила на гаревую дорожку стадиона.

Я никогда не был поклонником футбола и поэтому редко бывал на стадионе, да и то лишь в дни проведения там политических митингов, массовых собраний, созываемых Коммунистической партией Чили или блоком Народного единства. Теперь я получил возможность подробнейшим образом познакомиться со стадионом, но, к несчастью, не как со спортивным сооружением, а как с лагерем пыток и смерти. Меня ждало знакомство с камерами пыток, созданными на велодроме. Я стал свидетелем многих преступлений, которые совершили изменники, узурпировавшие власть после убийства конституционного президента Чили.

…Наша группа шла по гаревой дорожке по направлению к Марафонским воротам, а вокруг нас были трибуны, до отказа заполненные арестованными патриотами — представителями рабочего класса, народными борцами, которые попали в лапы предателей-генералов.

Сколько их там было… Я не берусь назвать точную цифру, но наверняка здесь находились многие тысячи сынов и дочерей нашего народа. Вооруженные до зубов военные охраняли узников, которые сидели на трибунах, греясь под теплыми лучами солнца, в то время как их одежда сушилась на проволочной сетке, что отделяет футбольное поле от мест для зрителей. Но даже и после стирки на одежде многих заключенных остались кровавые пятна.

Держа руки за головой, мы приближались к Марафонским воротам, конвоируемые с обеих сторон солдатами с автоматами. Постепенно я стал различать вокруг знакомые лица, увидел друзей и слышал, как меня несколько раз окликнули по имени.

Наконец прибыли на место — в раздевалку № 9 юго-восточного сектора, расположенную под Марафонскими воротами. В этой тесной раздевалке с холодными кафельными плитами вместе со мной содержалось 124 человека.

В разговорах вначале ощущалась настороженность. Мы не знали друг друга. В душе каждого из нас возникали сомнения, подозрения: может быть, среди арестованных есть доносчики, те, кто состоял на службе у фашистской камарильи? Как узнать их?..

Первая ночь, проведенная на стадионе, была, конечно, очень тяжелой. Мы думали о родственниках и близких, которые не знали, где мы находимся, о товарищах, преследуемых ищейками фашистской хунты.

Спали на кафельном полу, без одеял, тесно прижавшись друг к другу. Дверь в раздевалку была заперта, и, кроме того, снаружи к ней была приделана толстая цепь с внушительным замком. Но тюремщикам и этого казалось мало: сквозь дверную щель на нас в упор смотрело черное дуло пулемета тридцатого калибра. Мы видели и солдат в широких накидках, которые курили и болтали между собой, не обращая на нас никакого внимания. Однако они были готовы обрушить на нас огонь своего пулемета при малейшей попытке к бегству. Правда, никто из нас и не помышлял о бегстве, которое в этих условиях могло окончиться лишь бесполезной и бессмысленной гибелью.

В 7.30 утра дверь раздевалки открылась и унтер-офицер специальных войск объявил, что мы можем подняться на трибуны, чтобы погреться на солнце. Нас выстроили в колонну по два и несколько раз пересчитали. Затем наша группа в составе 124 «новичков» под конвоем солдат, вооруженных автоматами и винтовками, двинулась к трибунам стадиона.

Постепенно трибуны заполнялись арестованными, которых держали в различных раздевалках и прочих подсобных помещениях стадиона. Слышались произнесенные вполголоса приветствия: люди узнавали в своих соседях из ближайшего сектора друзей и товарищей. Примерно к девяти часам начали заполняться места на трибуне под навесом, потом — на северной трибуне, потом — на южной, под табло. Арестованные заполнили весь стадион. А на футбольном поле вблизи ворот, а также на гаревой дорожке напротив трибуны с навесом и Марафонских ворот были установлены тяжелые пулеметы. Вооруженные солдаты прогуливались по верхним рядам трибун, оцепив по периметру весь стадион.

И вот первое «организационное мероприятие»: был избран староста нашей камеры. Ему надо было достать у военных одеяла, принадлежности для умывания, лекарства и… еду.

В одиннадцатом часу утра нашей группе было приказано построиться для получения завтрака. Мы вышли с трибун, построившись в колонну по два, и направились в сторону галереи, опоясывающей спортивные сооружения. Вдали виднелись решетчатые ворота, выходившие на проспект Педро-де-Вальдивиа. На галерее были установлены два тяжелых танка, минометы, безоткатные орудия и крупнокалиберные пулеметы. Все они были направлены в сторону проспекта. «Это чтобы вас защищать», — язвительно сказал унтер-офицер.

Наша группа получала завтрак рядом с походной кухней интендантской службы. Вначале нам выдали пластмассовые кружки с каким-то пойлом, лишь отдаленно напоминавшим кофе. Хлеб мы получили из рук других арестованных, которые в тот день дежурили на кухне. Мы стоя выпили отвратительное пойло и с жадностью съели хлеб. Потом вымыли кружки и двинулись в обратный путь, на трибуны стадиона сектора Марафонских ворот. Хлеб и теплое питье все же приободрили нас, придали немного сил.

Беседы с товарищами из других камер, которые находились в том же секторе, стали более оживленными. Мы знакомились с теми, с кем свела нас судьба.

— Оставьте мне коротенькую, товарищ, — послышался вежливый голос за моей спиной. Я понял, что меня просили оставить часть сигареты.

Заядлым курильщикам приходилось очень трудно. Одну сигарету курили сразу 8—10 человек. Лишь те, кто сумел припрятать немного денег от алчного взгляда тюремщиков, могли позволить себе роскошь доставать сигареты на черном рынке, бесперебойно действовавшем благодаря «доблестным» солдатам чилийской армии. Цены на этом рынке раз в 50 превышали официальную стоимость продуктов.

К полудню на стадионе заработали громкоговорители. Стоя перед микрофоном на президентской трибуне, дамы из Красного Креста выкликали арестованных, которые получили посылки от своих родственников или друзей. Впрочем, все посылки были вскрыты, и арестованным доставалась лишь какая-то часть того, что им посылали.

Громкоговорители разносили голоса то представителей чилийского Красного Креста, то агентов хунты. Последние чаще всего называли имена арестованных, которым надлежало прибыть к черному диску, расположенному на гаревой дорожке напротив президентской трибуны. Черный диск стал для нас символом чего-то неизвестного и рокового. Те, кого вызывали туда, возвращались избитыми и изуродованными, а порой и вовсе не возвращались. Агенты Пиночета жестоко расправлялись с «опасными экстремистами».

Между четырьмя и пятью часами дня раздавали «обед», последнюю еду дня: кружку с бурдой и ломоть хлеба. Узники стадиона голодали. Чтобы хоть как-то обмануть свои желудки, мы подбирали апельсинные корки, разбросанные нашими тюремщиками, и, помыв их, с наслаждением медленно жевали. Мы старались как можно дольше продлить это удовольствие.

Около шести часов вечера по радио был зачитан список арестованных, которые на следующий день вызывались на допрос.

В 19.30 заключенные должны были построиться, сделать перекличку и отправиться в тесноту и мрак импровизированных камер.

Дни тянулись медленно. Голодные, полностью лишенные связи с внешним миром арестованные ждали своей участи.