Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты

Первый допрос

Постепенно и те из нас, кто до сих пор еще не подвергался допросу, познакомились со зверскими методами, применяемыми к патриотам в камерах пыток, которые располагались в верхних этажах стадиона и на соседнем велодроме. Мы имели возможность также познакомиться и с «командами умиротворения», как иносказательно называл этих заплечных дел мастеров некий унтер-офицер, которого я знал еще раньше по Училищу специальных войск в Колина. Здесь он «командовал» одной из групп заключенных.

Наконец, после недельного пребывания на стадионе в качестве «военнопленного» мне было объявлено, что на следующий день в 6.30 утра меня поведут на допрос.

К тому времени я уже довольно близко познакомился со многими товарищами по камере и знал, к какому политическому течению принадлежит каждый из них. Здесь были коммунисты, представители МИР и радикалы, социалисты и члены МАПУ, социал-демократы и христианские демократы, члены партии левых христианских демократов и независимые, а также беспартийные. В каждую камеру, разумеется, были подсажены и доносчики, агенты разведывательной службы. Но мы всех их уже знали.

Был еще полумрак, когда в камеру вошел унтер-офицер в сопровождении двух солдат. Они пришли за мной.

— Захватите одеяло, оно вам понадобится, — сказал мне унтер-офицер.

Товарищи по камере пожелали мне удачи, и я отправился по гаревой дорожке к черному диску, расположенному напротив президентской трибуны.

Там уже находилось сотни две заключенных, которых тоже собирались допрашивать в этот день. Нас выстроили, сделали перекличку и приказали ждать, пока из камер, расположенных в помещениях плавательного бассейна, приведут женщин, которые вместе с нами отправятся на допрос.

Женщины, в большинстве своем работницы здравоохранения и текстильной промышленности, стали во главе нашей длинной колонны, которую с обеих сторон конвоировали солдаты с автоматами. Мы прошагали по гаревой дорожке и, дойдя до Марафонских ворот, свернули во внутренние садики и миновали зеленые шатры походного госпиталя. Наконец дошли до велодрома, расположенного вблизи проспекта Педро-де-Вальдивиа, в каких-нибудь 600 метрах от собственно стадиона.

Его стены из тесаного камня напомнили нам теперь Дорогу Наций в Бухенвальде — зловещем лагере смерти, созданном гитлеровским фашизмом.

— Пошевеливайтесь… вашу мать!

Приказ, отданный в столь любезной форме, сопровождался пинками и ударами прикладов.

— Лейтенант Лев, срочно зайдите в комендатуру.

— Лев-2, распределите пленных по трибунам.

— Лев-3, подойдите со своей группой к центральному газону велодрома.

Команды раздавались из динамиков, и военные, носившие эти зашифрованные клички, сразу же бросались выполнять их.

— Все пленные должны покрыть головы одеялами.

Головы всех арестованных мужчин и женщин, сидевших на трибунах и на траве или маршировавших вдоль внешней кирпичной стены, отделявшей велодром от улицы, были закутаны одеялами. Теперь мы могли только слышать слова команд, шаги бегущих людей да звяканье затворов.

Через полчаса арестованных начали делить на группы по 10 человек для «команд умиротворения».

Приблизительно в 9.30 я услышал по радио свое имя, произнесенное вслед за именем артиста Анхеля Парры.

— Лев-5, этих десятерых проводите в помещение номер один и передайте Пуме-4.

Снова грубые окрики, удары прикладов. Наша группа двинулась по направлению к помещению номер один. Наши головы были закутаны одеялами, а правая рука каждого лежала на плече товарища, идущего впереди. Однако мы не дошли до места назначения. Нас подвели к кирпичной стене, выходящей на проспект Педро-де-Вальдивиа, выстроили лицом к ней на расстоянии пяти шагов друг от друга и приказали поднять руки вверх. Сзади в наши ребра уперлись дула автоматических винтовок.

Октябрьское солнце припекало довольно сильно, и мы начали покрываться испариной под одеялами. Становилось трудно дышать, плечи совершенно затекли от того, что мы стояли с поднятыми руками.

После того как мы около семи часов пробыли в таком положении без еды и питья, стоявший позади меня солдат окликнул меня по имени и добавил:

— Пошли, вонючий коммунист!

Мы вошли в административный корпус велодрома. Меня заставили снять очки, а какой-то человек, которого я не видел, так как мне к тому времени уже надели на глаза повязку, выхватил их и раздавил каблуком. Затем он сунул мне обломки со словами:

— Тебе уже больше не придется читать, сволочь. Возьми эти осколки, или мы сами отошлем их твоим детям после того, как тебя расстреляем.

Взяв обломки очков, я спрятал их в карман. Пинками меня втолкнули в одно из внутренних помещений. Там и начался «допрос».

— Раздеться, живо! — прорычал кто-то у меня над ухом. Резкий удар свалил меня на пол.

После того как я разделся, меня поставили лицом к стене и заставили упереться в нее руками и широко расставить ноги.

Стоя в этом положении, я глубоко прочувствовал точный смысл народного выражения «Болит, как от удара в пах». Следователи, которые до этого не задали ни единого вопроса, не спросили даже, как меня зовут, с воодушевлением принялись упражняться на мне, нанося один за другим точные удары ногами в пах. Я падал на пол, терял сознание от невыносимой боли и снова приходил в себя от новой порции ударов, на этот раз по ребрам и почкам. Одновременно один из следователей бил меня по голове, словно задался целью раскроить череп.

Не знаю, сколько времени продолжалось все это. Я был раздет, на глазах у меня была повязка, так что я ничего не видел, а только вдыхал запах собственной крови. Я чувствовал, как кровь струится по моим ногам. Кто-то вылил на меня ведро воды. Затем мне связали веревкой запястья и щиколотки. Я услышал характерный скрип блока и повис над полом, раскачиваясь на веревке, которой были стянуты за спиной мои руки и ноги.

Теперь пошли в ход «технические средства»: на смену ударам пришла пытка электрическим током, который подключали мне к языку, половым органам, векам, ушам, вискам и прямой кишке. И вновь ни одного вопроса, только ругательства:

— Коммунист вонючий! Предатель! Изменник родины! Русский агент!

— Это ты составлял «План Z»?[1]

Спустя некоторое время — не могу сказать, когда именно, — меня бросили на пол, развязали руки и приказали одеться. Наполовину лишившись рассудка, обливаясь кровью, я все еще с завязанными глазами нашарил руками одежду и кое-как натянул ее на себя.

И только тогда начался допрос.

Имя, фамилия, возраст, профессия, домашний адрес, причина ареста, место ареста, партийность — вопросы следовали один за другим.

Все это продолжалось буквально считанные минуты, после чего, изрыгая проклятия, следователь дал мне понять, что допрос закончен.

Без повязки на глазах, но с одеялом на голове меня отвели на трибуну велодрома, где уже находились десятки других заключенных, дожидавшихся, когда их отведут обратно на стадион. Их тоже уже «допросили».

Это были те же товарищи, с которыми утром я покинул стадион. Однако их лица были теперь искажены гримасой боли и страдания, носили следы пыток.