Не по сценарию

Глава 16. Артур. Ревность

Бушует моя кровь, как пламя ада.

Забрать ее себе — все, что мне надо.

Пьеса «Заблуждения»

Я медленно шел по опустевшему театру и чувствовал, как меня окутывает так нужное мне сейчас умиротворение. Очутиться в родной, творческой обстановке — привычный метод привести мысли в порядок, испытанный мной не раз.

В голове вспыхнули воспоминания, как в детстве точно так же бродил по безлюдным коридорам совсем другого театра, терпеливо ожидая, когда мать наконец соберется ехать домой. Уже тогда в пыльных кулуарах я чувствовал себя как дома. Вот и сейчас приехал к концу рабочего дня, когда все мои актеры должны были уже разойтись по домам. И делать мне здесь под вечер, по сути, было нечего, но тут я словно бы получал заряд энергии, жизненной силы. Она так была мне нужна, чтобы справиться со всеми трудностями и противоречиями, которые в последнее время стремились погрести меня под собой.

Мне бы думать о премьере, но в голове только Элли. Не заканчивается у меня к ней влечение, только нарастает, и это непривычно для меня.

Я, прославленный сердцеед, любовник и мерзавец, вдруг страдаю из-за женщины. Немыслимо, нелепо, но, к сожалению, это теперь моя реальность. И ведь ничего особенного в ней нет, я такими, как она, с аппетитом ужинал и без зазрений совести закусывал на завтрак. Но с Элли почему-то так не получается. С ней накрывает так, что хочется биться головой о стену. Бесит она меня, заводит, восхищает и медленно убивает. И никак не могу разобраться в своих эмоциях. Разложил бы по полочкам, разобрал бы на молекулы свои чувства — глядишь, и объяснил бы эту дурь, засевшую в голове, а там только избавиться останется. Но пока не выходит.

За своим душевным покоем сейчас и приехал в театр. Да, напился вчера, чтобы мысли и чувства заглушить, весь день провалялся с похмельем, а к вечеру потянуло в родные стены, чтобы наполниться их силой и энергией. «А может, просто захотел увидеть Элли?» — ехидно прошептал внутренний голос, но я сердито велел ему заткнуться. Элли уже наверняка ушла домой, ей нет смысла сидеть здесь до вечера. Так что нет, точно не из-за нее.

Но внутренний голос не хотел затыкаться, тут же подбросив мне идею, с кем именно Элли могла быть сейчас. Сердце болезненно кольнуло чувство, которого я никогда не знал и которое вдруг стало моим спутником со вчерашнего дня. Ревность. Я ее узнал сразу, хоть и не испытывал раньше, и не верил, что меня она хоть когда-нибудь коснется. Надо признаться, премерзкое ощущение, вызывающее у меня злость и досаду на себя. Как я там говорил? «Ни одна женщина не стоит моей ревности»? Вот, Арт, зря смеялся, получай теперь.

Вчера, когда увидел Элли в кафе с Владом, меня словно переклинило. Сидят обедают, мило болтают, и так она ему улыбается, что у меня аж скулы свело. Никогда со мной она не вела себя так открыто, никогда мне так не улыбалась и ни разу не взглянула меня с такой нежностью. С самого начала с опаской смотрит, как будто постоянно ждет от меня подвоха.

А как увидел эту сладкую парочку в кафе, меня эмоции с головой накрыли, как будто волной подхватило, перевернуло и головой пару раз о камни приложило. В ушах звон, перед глазами темная пелена, сердце колотится и воздуха не хватает.

А ведь она действительно имеет право общаться, с кем хочет. Тем более что с Владом они играют на одной сцене, причем играют влюбленную пару в спектакле, который я же и ставлю. Считай, сам их рядом поставил, требую от них правдоподобной игры и тут же ревную, как идиот. Но ведь на сцене — это одно, а посиделки в кафе с улыбочками и целованием ручек — совсем другое. Это уже не игра, это по-настоящему.

Мне стоит просто признать, что смотрятся они сказочно. Классические чертовы принц и принцесса. А мне вот до принца-героя охренеть как далеко, потому что мое амплуа — плохой парень, мерзавец-соблазнитель, искуситель, коварный сердцеед. И ведь понимаю, что мне нужно радоваться прекрасному тандему, который сложился из этой парочки на сцене, потому что зритель оценит красивую картинку и может даже простит огрехи в игре Элли, если таковые будут. Но не получалось, как бы я себя ни уговаривал. И, наверное, правильно она меня отчитала, когда я попытался подло очернить Влада перед ней. И хоть правду сказал о нем, а она меня в эту же правду лицом и ткнула. Я не имел права так поступать хотя бы из мужской солидарности и чувства собственного уважения. Я ведь Ставрова сам пригласил, сам цинично ему рассказывал, насколько мне плевать на его прошлое. А во многом даже уважал его, ведь женщин нужно использовать, как можешь, особенно если сами они получают от своего платного любовника не меньше, а то и больше, чем он. Но какого-то черта заявил Элли, что Влад для нее опасен.

Вот кто мне расскажет, что со мной вообще творится? Почему я запал именно на Элли? Почему мне больно видеть ее рядом с другим? Она ведь всего лишь одна из многих женщин, которых я знал и которую даже еще не затащил в свою постель. Она всего лишь одна из их племени, такая же сладкоголосая сирена, которая сначала заманивает в сети, а потом отправляет свою жертву на дно, кормить раков. А я ведь поклялся, что ни одной женщине не позволю совершить с собой подобное, пообещал сам себе, что любой из них буду только пользоваться и никого не пущу к сердцу. Оно ведь давно заковано в броню цинизма, такую, что не пробить парочкой томных взглядов и обманчивой лаской. Они обманывают, предают, бросают, как делали со мной все: подлая актрисулька Жанна, кинувшая меня накануне премьеры, все мои бесчисленные любовницы, которым нужно было лишь мое тело или деньги, и даже мать, которая предпочла карьеру и бесчисленных мужиков собственному сыну.

И Элли такая же. Встречается с одним, целуется со мной, да еще и с Владом на свидания бегает. О том, что режиссер Эдик на нее тоже плотоядно пялится, я даже упоминать не хочу. Он хоть и не пропускает ни одной юбки, но по отношению к Элли его липкие взгляды особенно бесят.

Я бы может и успокоился, если бы с Владом только в кафе их увидел. Но когда увидел, что вечером они вместе уехали, как она к нему в машину юркнула, сдержать ревность не получилось. Нет, ее не надо было предостерегать, что с Владом стоит вести себя поосторожнее, поскольку он — профессиональный соблазнитель. Это его предупреждать надо, чтобы бежал от нее. Впрочем, благородные мысли по отношению к сопернику быстро испарились. Я не альтруист, мать вашу, и не рыцарь на белом коне, чтобы изображать благородство.

Вчера уехал домой злой, как черт, но дома легче не стало, и черная воронка в моей груди разрасталась все шире. Пришлось гасить эту черноту, заливать ее спиртным, чтобы перестала меня душить и мучить. Так что пробуждение после дозы душевной анестезии наутро оказалось вдвойне паршивым. Ярость улеглась, оставив после себя глухо ворочающуюся боль в груди, к которой добавилось похмелье. И мое состояние стало хорошим оправданием самому себе, чтобы не ехать сегодня в театр и пропустить в очередной раз репетиции. Пусть Эдик сам разбирается, от меня в таком состоянии толку не будет. Потому что я просто не смогу смотреть, как Влад прижимает к себе Элли, как смотрит на нее и изображает страсть. Он хороший актер, и мне очень сложно отличить, приходится ли ему изображать влюбленность по сценарию, или эта роль — всего лишь роскошный повод в очередной раз потискать Элли.

А она ведь тоже научилась выглядеть правдоподобной в любовных сценах. И возможно это тоже не игра, а реальное проявление ее чувств. Она больше не стесняется прижиматься к Владу, не краснеет, не становится неловкой в чувственных сценах. Мне бы радоваться этому, ведь это именно то, чего я хотел добиться от нее. Но радоваться не получается, потому что я вижу не двух актеров, а реальную парочку, которая наверняка проводит вместе жаркие ночи.

Черт знает, что такое. Веду себя как идиот. У меня в голове словно две реальности смешалось, и я не могу отделить сценические образы от настоящей жизни. Кажется, что просто едет крыша.

Я прошел вестибюль, где встретил только скучающего охранника, миновал буфет и свернул в коридор, намереваясь дойти до кабинета и немного поработать. Меня не смущал поздний час. Иногда работа ночью была даже более плодотворной, чем днем. Тем более что сейчас мне хотелось поработать не над документами, а со сценарием второй пьесы, которую я намеревался поставить после первого спектакля, если тот пройдет успешно. Атмосфера ночного театра была лучшим помощником для творчества. А творчество — лучшим лекарством для души.

Мой кабинет был почти в самом начале коридора, дальше шли гримерки и технические помещения. Я уже дошел до двери, взялся за ручку и собирался зайти внутрь, как мне послышалась какая-то возня в одной из комнат дальше.

Звуки не походили на обычный шум, когда в гримерке кто-то переодевается или собирается домой. Меня напрягло слишком интенсивное шуршание, редкие глухие удары, будто кто-то с кем-то борется, и я замер, прислушиваясь. Похоже, у кого-то там страстные обжимания, но вваливаться в помещение, чтобы обнаружить без одежды кого-нибудь из своих сотрудников, мне не хотелось. Мешать парочке я не собирался. Если это, конечно, не были…

Додумать я не успел. Челюсти сжались сами собой, и я решительно направился на шум. Точно, эта комнатка, за дверью которой все отчетливее слышится шум и даже невнятное бормотание и пыхтение, раньше принадлежала Жанне, а теперь ее занимает Элли. Они что, не могли с Владом до дома доехать? Хотят, чтобы я все увидел собственными глазами? От бешенства у меня свело скулы. Этой парочке я точно не позволю трахаться в стенах моего театра.

Я уже протянул ладонь к ручке, когда услышал сдавленный вскрик за дверью, и что-то он мало походил на страстный стон. Да что он там, черт возьми, с ней делает? Больше не мешкая ни секунды, я рванул дверь на себя. Та оказалась заперта, но меня это не только не остановило, а напротив заставило зарычать от ярости.

Это в мой кабинет и кабинет Марата двери были старинные, из массива дуба, высокие и тяжелые, сохранившиеся со времен постройки особняка. А в другие помещения еще мой отец установил обычные офисные, которые можно было выбить даже не ногой, а руками, просто дернув посильнее. Что я и сделал. Косяк тут же дал трещину, хлипкий замок вылетел, и пинок с ноги был нужен скорее чтобы умерить злость, чем избавиться от преграды.

Я влетел в комнатку и тут же замер. Представшая передо мной картина так отличалась от того, что я усел себе надумать, что я на несколько секунд застыл в замешательстве, пытаясь осознать то, что увидел.

Элли действительно была тут. Интим тоже был, потому что на моей актрисе не было ничего, кроме кружевных трусиков. Но вот вместо Влада Элли лапал Эдик. Его вечный модный шарфик валялся на полу, рубашка была расстегнута, оголяя бледное волосатое пузо, а концы расстегнутого ремня торчали в разные стороны. Его светлые жидкие волосы, которыми он прикрывал начавшую лысеть макушку, были всклокочены, а во взгляде плескалась паника. Он зажимал Элли рот рукой, не успев ее одернуть до моего появления, а та мычала и вырывалась. На ее щеке алела свежая царапина. И я прекрасно понял, что происходящее вовсе не было взаимным, потому что в глазах девушки застыл такой ужас, какой мог означать только одно: Эдик полез к ней против ее воли, этот ублюдок пытался изнасиловать девочку!

Увидев меня, урод отпрянул в сторону, выпуская Элли из своих лап, и на его лице отразилась вся гамма ужаса, которая вызвала у меня лишь ярость и отвращение. Отпущенная девушка покачнулась, но устояла на ногах. Она тут же закрыла грудь руками, вжалась спиной в угол, но я уже не смотрел на нее, отметил лишь слезы, ручьями льющиеся из ее широко распахнутых глаз. Теперь все мое внимание занимал Эдик; эта трусливая тряпка, эта тварь, тот самый человек, кого я считал чуть ли не своим главным помощником, после Марата.

В два шага я настиг пятящегося к двери Эдика, схватил его за горло и впечатал спиной в стену.

— Ты что, мразь, творишь? — процедил я ему прямо в перепуганную, покрывшуюся испариной, физиономию.

— Она сама, это она меня позвала, я не хотел, просто пришел, а она тут голая… — испуганно зачастил Эдик, но его перебила Элли.

— Врешь, гад! — вскричала она с такой яростью, что даже сомнений не могло быть, кто из них двоих врет. Я понял, что Элли вот-вот сорвется в истерику. — Артур, не слушай его, пожалуйста. Он давно мне угрожал, говорил, что всех актрис имел, и меня будет! Я отказывала ему, с самого начала отказывала, а он грозил меня роли лишить, из театра выгнать, если я ему не дам! И сейчас он меня чуть не изнасиловал.

От таких новостей я, конечно, немного обалдел. Но объяснений, почему молчала, я потребую от Элли после. Сейчас же надо разобраться с одним ублюдком, горло которого я с силой сдавил, с омерзением ощущая, как дергается кадык под жирными складками.

— Я тебя прикончу, мразь, — прорычал я ему в лицо, еще сильнее сдавливая ладонь.

Эдик начал хрипеть и цепляться потными пальцами за мою руку, пытаясь ослабить хватку. И я вдруг понял, что он вот-вот отключится, только это совершенно не входило в мои планы. Урод должен сполна прочувствовать мое бешенство. Я отпустил его горло, а в следующий миг, коротко замахнувшись, врезал ему по роже. Тут же брызнула кровь, он взвыл и свалился мешком на пол, держась за разбитый нос. Но мне этого было мало. Злость только набирала обороты, так что я тоже оказался на полу, нависнув над поверженным противником, и нанес еще один удар, потом еще и еще. Ярость душила меня, красная пелена застилала глаза.

Драться я умел, сказывались мои студенческие годы, когда случалось всякое, в том числе и кулачные потасовки за право называться первым. Правда, насколько я себя помню, такой бешеной ненависти я не чувствовал ни разу.

— Артур! Арт, не надо! Прекрати, — сквозь шум в ушах раздавался женский голос, голос Элли, но остановиться я не мог. — Ты же убьешь его, перестань!

Тонкие руки вдруг обхватили меня поперек груди, потянули куда-то вверх и назад. Девушке явно не хватало сил, чтобы оттащить меня, но я почувствовал, как ко мне прильнуло гибкое хрупкое тело, ощутил, как два мягких полушария прижались к моей спине, расплющились об нее, и это прикосновение будто выдернуло из меня стержень, заставив руки почти безвольно обвиснуть.

— Артур… Арт… Успокойся, — испуганно шептала перепуганная Элли. Она все пыталась поднять меня, тянула куда-то назад, не переставая прижиматься к моей спине всем телом, не отпуская меня из крепкого захвата своих рук, которые заметно дрожали.

«Черт побери, да она же голая! — Вдруг дошло до меня. — Она же прямо сейчас трется об меня обнаженной грудью, а из одежды на ней только маленькие кружевные трусики! Нет, нет только не так, не здесь, не сейчас».

Я неловко выпутался из ее объятий, которые привели меня в чувство, взамен заставив испытать совершенно неадекватное вожделение. Валяющийся на полу Эдик вдруг стал занимать меня меньше, чем собственное желание, такое неуместное сейчас. Я поднялся с пола, диким усилием воли заставляя себя не оборачиваться на Элли, которая продолжала стоять у меня за спиной и наверняка по-прежнему без одежды. Я смотрел на Эдика, который даже сознание не потерял. Какой выносливый, гад! Я наблюдал, как он, словно червь, переворачивается на бок, становится на четвереньки, пытаясь встать, и подумал, что чертовки мало всыпал ему. Но схлынувшая пелена горячей ярости позволила включиться разумным мыслям, и физическая расправа уже не казалась мне самым лучшим решением.

— Ты будешь писать на него заявление? — по-прежнему не оборачиваясь, спросил я у Элли, пытаясь выровнять дыхание, сбившееся от переполнявших эмоций — ярости, вожделения и внезапного облегчения от осознания, что успел спасти свою фею.

— Нет, не хочу. Пусть просто оставит меня в покое, — ответила Элли дрожащим голосом. Я не стал уговаривать, это ее право, тем более что доказать факт домогательств будет непросто. А я вот найду, как наказать ублюдка. После моих рекомендаций он нигде работу не найдет. Весь театральный мир узнает, какая Эдик гнида.

— Радуйся, мразь, что Элина такая добрая, — прорычал я, когда Эдик со стоном встал на ноги.

Хотел сказать еще много чего, но Эдик вдруг злобно ощерился, насколько позволяли разбитые нос, губа и заплывающий глаз.

— Ты думаешь, что любимчик тут, Арчи? — злобно прошипел он. — Думаешь, тебе одному тут дозволено девок мять? Ошибаешься. Все подо мной были! И Жанна твоя, шалава, и Марго. Я всех их оприходовал. Они из моей койки в твою прыгали, а ты даже не знал об этом. Не считай себя самым неотразимым. Ты всего лишь пацан, мальчишка, они тебя ни в грош не ставили. Жанна мне сто раз говорила, что в постели я бог, в тысячу раз лучше тебя.

Эдик нашел в себе силы и смелось рассмеяться, а я сжал кулаки. Причем разозлила меня не новость о том, что моих любовниц он имел параллельно со мной, сколько пренебрежительное обращение «Арчи», которое я с детства ненавидел.

— Видимо, поэтому она орала подо мной, как течная сучка, — тихо ответил я. Мне стало очень мерзко и брезгливо. Я вдруг почувствовал себя так, будто Эдик оказался третьим в постели, где я имел этих продажных девок. Меня передернуло от отвращения. Какая мерзость. Даже учитывая, что с обеими я давно не имел близости, меня замутило и захотелось хорошенько помыться. — Можешь забирать обеих. Тебе только такие и дают, нормальные без принуждения и близко не подойдут.

Эдик подался вперед, злобно что-то прошипел, но я был злее и точно сильнее. Ярость снова начала подниматься во мне, побуждая кинуться на ублюдка, но только в этот раз отметелить его так, чтобы мать родная не узнала. Но он, похоже, прочитал это в моих глазах, потому что резко, трусливо отпрянул. Я брезгливо заметил все признаки его испуга, и градус моей злости немного схлынул, оставив в душе гадливое чувство. Эту мразь даже бить стало противно.

Я вдруг понял, что должен собственноручно вышвырнуть подонка из своего театра. Не хочу, чтобы он самостоятельно даже до дверей дошел.

— Одевайся и жди меня тут, — сказал я Элли, старательно не глядя на нее. Краем глаза только успел увидеть, что она успела натянуть на себя футболку. Впрочем, упругие холмики, которые очерчивала тонкая ткань, по-прежнему были слишком открыты для моего взгляда. Как и длинные стройные ножки, которые все еще не были прикрыты одеждой.

Не дожидаясь ответа, я схватил Эдика за шкирку и потащил на выход. В холле нас увидел охранник. Крепкий пожилой мужчина вскочил со своего места, изумленно уставившись на нас. Живописную картину мы, должно быть, представляли. Перемазанные в крови, Эдик с разбитым лицом, моя рубашка порвана и тоже вся в крови. Вряд ли охранник ожидал увидеть меня, волочащего за шкирку одного из самых своих доверенных людей.

— Алексей, — обратился я к замершему в недоумении охраннику, — вот этот человек больше не работает в моем театре. Заходить сюда с этой минуты он не имеет права. Если же попытается, можешь смело вызывать полицию и объяснять это как незаконное проникновение. Если увидишь, как он общается с другими моими сотрудниками, доложи мне. Завтра донесу эту информацию до всего коллектива.

Алексей продолжал недоуменно таращиться на меня, но потом до него, видимо, все-таки дошло, что я не шучу.

— Будет сделано, Артур Богданович, — ответил он, продолжая с опаской коситься на Эдика, который злобно зыркал исподлобья, но не говорил ничего.

Я открыл тяжелую входную дверь и под новым изумленным взглядом охранника отправил Эдика в полет пинком под зад. Тот кубарем скатился со ступенек, но быстро встал и поковылял к парковке. Я не поленился спуститься за ним следом и проследить, чтобы ублюдок сел в свою машину и уехал.

Вернувшись в вестибюль, я в двух словах обрисовал Алексею ситуацию, и тот наконец понял, отчего я так зол, и растерянность на его лице тут же сменилась суровым выражением.

— Артур Богданович, да если бы я хоть знал, хоть подозревал… Да я бы ему собственноручно все кости переломал! Не сомневайтесь, все сделаю, чтобы он тут больше не появился.