Не по сценарию

Глава 22. Артур. Канада

С семьей поговорить я был намерен.

Они меня поймут, я в том уверен.

Пьеса «Заблуждения»

Перелет до Оттавы оказался невероятно тяжелым. Я вылетел из Москвы рано утром, а прилетел, с учетом пересадки, на следующий день вечером. Разница во времени совершенно дезориентировала, и мне хотелось уже наконец завершить долгую дорогу, причем желательно в том месте, где есть душ и кровать.

Я собирался снять номер в отеле, но Марьяна оказалась резко против, заявив, что у них в доме достаточно комнат, чтобы разместить меня и при этом не стеснить их с мужем. И я согласился. Все равно ведь ехал именно к Марьяне, и чем больше времени я проведу с ней, тем проще мне будет разобраться с причиной беспокойства, не оставлявшей меня с момента того разговора по телефону.

В аэропорту меня встречала Марьяна с мужем. Мать тут же повисла у меня на шее, громко выражая свою радость от встречи, но я чмокнул ее в щеку и деликатно отодвинул от себя. Не люблю такого бурного проявления эмоций, да еще на людях. Мать это знала, конечно. Но когда ее интересовало мое мнение?

Марьяна продолжала громко изливать свою радость, и кажется, весь аэропорт уже был в курсе счастливого воссоединения матери с сыном. Она переходила с английского на русский и обратно, в зависимости от того, к кому обращалась. Я мог бы предложить, чтобы она говорила на английском, потому что я язык знал и общался на нем свободно, а вот Мейсон русского явно не понимал. Но отчего-то облегчать жизнь канадцу я не хотел. Он ведь мог из уважения к своей жене хоть немного выучить русский.

— Арчи, боже мой, как же ты вырос, повзрослел! Тебя просто не узнать. Я так соскучилась, мой дорогой! Мейсон, ты посмотри, какой у меня сын! Настоящий красавчик, моя гордость!

Я не смотрел на мать, которая суетилась вокруг, все пытаясь потрогать меня, как манекен в магазине. Зато внимательно изучал Мейсона Картера. Поразительно, но я действительно не помнил его лица, ни одной черточки, и сейчас с любопытством разглядывал мужа моей матери. Ничего особенного. Высокий, на голову выше Марьяны, жилистый и сухопарый мужчина, с гладко выбритым лицом и начавшей лысеть головой. Что она в нем нашла? Совершенно не ее типаж. И как этому канадцу удалось уговорить мою легкомысленную маман на брак, да еще и прожить с ней столько лет? Удивительно.

Мейсон явно не испытывал восторга Марьяны от встречи со мной. Я это понял по взгляду глубоко посаженных блекло-голубых глаз. Они всегда такие ледяные? Или это так выражается антипатия ко мне? Впрочем, мужчина вел себя вежливо. На его губах застыла дежурная улыбка, должная показать радушие. Я отзеркалил его мимику и пожал протянутую руку. Горячее, сухое и излишне сильное рукопожатие ясно дало понять, что мы не подружимся. И я был солидарен с ним, поэтому ответил с такой же неприязнью. Через рукопожатие это очень хорошо передается, особенно когда желаешь показать свое отношение. Но Марьяна не почувствовала возникшего между нами напряжения. Она всегда замечала только то, что хотела заметить. Впрочем, мне, по сути, было безразлично, как этот Мейсон относится ко мне. Главное, чтобы матери было хорошо с ним. Но почему-то именно в этом я все больше сомневался.

Мы загрузились в огромный американский джип. Я называл такие машины фермерскими, потому что в открытом кузове можно было возить скотину, загрузив рядом еще и небольшой стог сена. У них что же, свое хозяйство? Зачем такая огромная тачка? Я даже тряхнул головой, пытаясь изгнать из головы абсурдную картинку, где моя мать — примерная канадская крестьянка.

Марьяна не села на заднее сиденье, разместилась рядом с мужем спереди, и я получил короткую передышку от ее внимания. Надо же, успел забыть и отвыкнуть от того, как много может быть моей матери в пространстве, и как устаешь от этого. Впрочем, сейчас я раздражения не чувствовал. Возможно, сказывалась усталость от дальней дороги и облегчение, что наконец-то добрался.

Я почему-то до сегодняшнего дня представлял себе, что счастливая семейная парочка живет в квартире. Но их жилье оказалось не в столице, а в пригороде, за рекой Оттава. И это был отдельный дом в ряду таких же небольших аккуратных домиков. Впрочем, мои подозрения про огромное фермерское хозяйство тоже не подтвердились, потому что из земельного надела тут был только газон перед домом, а из хозяйственных построек — гараж, перед которым Мейсон и поставил своего огромного железного коня.

Мать начала суетиться, обещая скорый ужин, но я сослался на ужасную усталость и ушел в отведенную для меня комнату. Я действительно чувствовал себя неважно, и сонливость перебила даже голод. Марьяна не стала обвинять, что я не стремлюсь провести с ней время. Видимо, поняла, что я действительно вымотан. Так что я сжевал принесенный бутерброд с чаем, принял душ и завалился спать.

Утром я проснулся рано. Похоже, мои внутренние часы еще не перестроились, потому что, несмотря на ранний час, я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Что ж, пора заняться делами. Точнее, тем самым делом, ради которого я приехал. Мать наверняка еще спит, а я пока могу осмотреться. Жилище многое может рассказать о жизни своих обитателей.

Я вышел из комнаты и спустился на первый этаж, прошел через гостиную на кухню. Еще вчера я заметил, какой у дома скучный и типовой интерьер. Как под копирку. Наверняка если зайти в соседний дом, он окажется точно таким же. Но сейчас я мог внимательнее рассмотреть каждую деталь. Бежевые однотонные стены, мягкая мебель кофейного цвета, минимум вещей. Поражал почти идеальный порядок, и даже растения были какие-то слишком правильные, как будто искусственные. Захотелось даже подойти и потрогать листья. В таком интерьере глазу не за что было зацепиться, потому что никакой индивидуальности не было и в помине.

Впрочем, мой взгляд заметил несколько выбивающихся деталей: яркие подушки, пестрые накидки на кресла, небольшие статуэтки, пара необычных светильников. Отчего-то я знал, к чему именно в этом доме приложила руку моя мать. Я вспомнил квартиру Марьяны в Москве, где преобладали ванильно-розовые цвета, а вещи часто были раскиданы в творческом беспорядке, и хмыкнул. Интересно, ей комфортно в этом жилище, которое готово задушить своей безупречностью? Что-то мне подсказывало, что не очень.

Я без стеснений открыл холодильник. Зверский голод проснулся вместе со мной, и я вспомнил, что последний раз ел в самолете после пересадки, и это была очень невкусная и холодная карбонара в пластиковом контейнере. Про съеденный перед сном бутерброд можно было даже не вспоминать.

Холодильник был набит битком, но готовить не хотелось. Я заметил кастрюлю с тушеным мясом и картофелем. Похоже, именно это и был вчерашний ужин, на который я не попал, так что я справедливо решил, что могу съесть свою порцию сейчас.

Я выложил на стол нарезку, хлеб, разогрел вчерашнее жаркое, которое пахло просто умопомрачительно, и принялся за еду. Интересно, кто готовил? Не похоже, чтобы Картер был хорошим поваром. Он скорее напоминал слесаря из автомастерской. Хотя, нет. Кажется, у мужчины какой-то бизнес, такой же скучный, как и он сам. Жаль, я плохо слушал мать во время наших редких телефонных разговоров.

Я уже доел жаркое и жевал последний бутерброд, запивая кофе, когда на кухню зашел Мейсон.

— Доброе утро, — поздоровался он сухо.

— Доброе, — ответил я, улыбаясь и салютуя ему чашкой. Надо хотя бы попробовать быть приветливым. Но мужчина, видимо, не собирался идти мне навстречу.

Я жевал бутерброд и с интересом наблюдал за мужем матери. Он прошелся по кухне, недовольно окинул взглядом пустую кастрюлю и грязную тарелку, которые я сгрузил в раковину. Потом посмотрел на стол, где стояла опустевшая тарелка из-под бутербродов, а после воззрился на меня, скрестив руки на груди.

— Молодой человек, вы знаете, что на завтрак не принято есть то, что едят во время ужина?

Я удивленно вскинул брови и, не опуская взгляда, дожевал свой бутерброд, сделал глоток чая. Специально выдержал эту паузу, желая смутить Мейсона, но тот стоически выдержал психологический прием, не спуская с меня своих холодных рыбьих глаз.

— Вы предпочитаете морить гостей голодом? — ответил я вопросом на вопрос, вытирая пальцы салфеткой.

— Нет. Но в холодильнике полно еды, предназначенной именно для завтрака. Там есть яйца, бекон, молоко…

Я рассмеялся. Так вот ты какой, муж моей матери! Педант до мозга костей. Услышав мой смех, Мейсон стушевался и замолчал, сердито сопя раздувшимися ноздрями.

— Простите, — извинился я за свой смех, не чувствуя, впрочем, ни малейшего сожаления, — только можете считать, что у меня был ужин. По московскому времени.

Я понятия не имел, сколько времени сейчас в Москве, но Мейсон ошарашил своими абсурдными замечаниями, над которым хотелось смеяться в голос. Мужчина сощурил глаза, попытался меня пристыдить своим строгим взглядом, как я недавно — затянувшейся паузой, но со мной у него этот фокус не получится. Я тоже был крепким орешком.

— Мэри тоже так рассуждала. Но мне очень быстро удалось приучить ее к порядку.

Меня резануло, как Мейсон назвал мою мать. Конечно, в английской речи Мария звучала именно как Мэри. Но я-то свою мать даже настоящим именем никогда не звал. Она всегда и для меня, и для прочего окружения была Марьяной. Похоже, про свой псевдоним мать решила забыть. Новая страна, новая жизнь, новые правила, новое имя…

— Значит, порядки здесь устанавливаете только вы? — спросил я, согнав с лица улыбку. Смеяться резко расхотелось.

— Конечно. Это же мой дом, — высокомерно проговорил мужчина. — И мне бы хотелось, чтобы вы тоже придерживались моих правил, пока будете гостить у нас. Кстати, Мэри мне говорила, что вы в Канаду не собираетесь переезжать. Это так?

— Вам, видимо, помешал бы мой переезд? — спросил я, начиная злиться, но снова растянул губы в широкой улыбке, чтобы не выдать свое раздражение.

— Помешал бы, — нисколько не смутившись, кивнул Мейсон. — Я люблю Мэри, у нас с ней налаженная жизнь. А вы своим появлением можете внести сумбур и беспорядок. Ей незачем вспоминать свое прошлое, но вы о нем непременно напомните. Мэри очень чувствительна к подобным вещам, а мне бы не хотелось вносить хаос в наши с ней отношения.

Так вот почему Мейсон ко мне так настороженно настроен! Боится, что открою матери глаза на то, что ее муженек — эгоистичный придурок, который ценит только свои желания. Я знал, что в Канаду не переехал бы даже ради матери, но посчитал своим долгом охладить пыл этого любителя подчинять всех своим порядкам.

— Я еще не решил. Знаете, Канада мне очень нравится, и это местечко тоже. Жаль, что привыкнуть к вашим правилам я вряд ли захочу. И, кстати, я никогда не стану прошлым моей матери, потому что я ее сын, и навсегда останусь ее настоящим и, как бы ни прискорбно это звучало, будущим, — ответил я, широко улыбнулся и, похлопав Мейсона по плечу, вышел из кухни, даже не подумав убрать со стола и вымыть посуду, как собирался сделать раньше. Пусть сам моет, умник чертов.

Я вышел на улицу, чтобы разведать обстановку и оглядеться. Разведывать оказалось нечего. Прогулявшись по улице, я понял, что ряд практически одинаковых строгих домиков нагоняет тоску. Дома были настолько похожи, что я заблудился бы, не нашел дома Мейсона, если б не знакомый джип, припаркованный у гаража. Я еще раз полюбовался на монстра. Может, не зря говорят, что такие тачки выбирают те, кто не может похвастаться размерами члена? Но если этот тип еще и в постели плох, тогда я вообще не понимаю свою мать. Заколдовал он ее, что ли…

Хлопнула входная дверь, я посмотрел в сторону крыльца и нахмурился. Из дома вышла женщина, а я уставился на нее, не сразу признав в ней Марьяну. Возможно, если бы она не окликнула меня, я бы так и остался стоять в недоумении, пытаясь понять, не ошибся ли. Но она окликнула, и я подошел ближе, продолжая пристально рассматривать стоявшую передо мной женщину. Нет, я видел мать вчера. На ней было миленькое цветастое платье, на лице — скромный макияж, да и волосы были распущены. Правда, от усталости и творящейся вокруг суеты не разглядел ее как следует. А следовало бы. Потому что сейчас я смотрел на Марьяну во все глаза, пытаясь понять, не обманывает ли меня зрение.

Кто эта женщина? Я не узнавал свою мать. Не то чтобы она выглядела плохо, или так уж сильно постарела, но я ведь помнил ее совсем другой. Марьяна, которую я знал с детства, не напялила бы на себя этот жуткий сиреневый спортивный костюм, который подчеркивал несколько раздавшиеся бедра, добавлял ей десяток лет и делал похожей на тетку с рынка. Моя Марьяна не зачесала бы волосы в гладкий высокий пучок, в котором виднелись редкие нити седины. Раньше мать подкрашивала свои светлые волосы, чтобы подчеркнуть красивый натуральный цвет, заставить его играть и бликовать. Она даже дома ходила с укладкой, то завивая локоны, то подкалывая их в высокую сложную прическу. Марьяна, которую я знал, нанесла бы макияж, сделала маникюр и каждую секунду переживала о том, как выглядит.

Но передо мной стояла Мэри, и эту женщину я не знал. Беспощадный дневной свет подчеркнул морщинки возле глаз и веснушки на загорелом лице, хотя мать раньше ревниво защищалась от солнца, считая белизну кожи признаком благородства и одним из обязательных условий красоты. Эта же женщина не беспокоилась о своем внешнем виде и выглядела, как примерная домохозяйка, серая мышь в доме, где властвует муж-тиран.

Пожалуй, только кричащий цвет костюма, да повязанная на волосах лента такого же ненормального сиреневого цвета выдавали в стоявшей передо мной женщине бунтарский дух и говоривший о том, что Марьяна не исчезла, ее просто очень глубоко запрятали.

— Арчи, ты уже проснулся? — радостно проговорила она, заглядывая мне в глаза. — Мы собираемся в город, чтобы купить продукты для ужина. Мейси сказал, что ты уже позавтракал.

Я протер лицо ладонью, пытаясь немного прийти в себя и унять странные покалывающие и болезненные ощущения в груди. Ненавистное «Арчи» отчего-то не вызвало привычной реакции отторжения. Возможно, потому, что было сказано совсем другим тоном, более теплым, что ли. Зато ласковое «Мейси» резануло слух и вызвало безотчетный всплеск злости, очень напомнивший ревность. Мне все меньше нравилось, как мать относилась к своему мужу. Особенно в свете того, как он относился к ней.

— Я давно проснулся. И да, позавтракал. Очень вкусное жаркое. С ужина осталось? — я сделал вид, что не догадался об этом раньше, и этот вопрос очень меня интересует.

Мать польщенно захихикала, и это несвойственное ей поведение снова ввергло меня в ступор.

— О, дорогой, я рада, что ты оценил. Это блюдо совсем несложно готовить, и очень быстро. Жалко, что ты вчера так сильно устал и не дождался, пока я его сделаю, — затараторила мать, подхватывая меня под локоть и ведя в дом. — Но ничего, сегодня будет барбекю, придут соседи. Очень хочу вас познакомить. Герберты — очень приличные люди. И у них совершенно прекрасная, очаровательная дочь.

В груди резануло сильнее, но разобраться в своих чувствах я еще не мог. Просто все было каким-то противоестественным, ненастоящим, словно из параллельной реальности.

— Не помню, чтобы ты любила готовить, — улыбаясь, произнес я. Обижать Марьяну я не собирался, поэтому даже не упомянул, что готовить она не только не любила, но и не умела.

— Да, пришлось полюбить, — кокетливо ответила Марьяна, даже не заметив напряженности в моем голосе. — Мейси нравится, когда женщина все умеет по хозяйству.

— Понятно, — только и выдавил я, не желая комментировать эти откровения.

Естественно, я поехал за покупками с ними. И несколько часов наблюдал, как мать активно торгуется на рынке, сгребая в сумки разные продукты. Мейсон, как всегда молчаливый, строгий и чопорный, ходил за ней следом. Он не мешал своей жене отрываться на продавцах, показывая свой темперамент, и покорно оплачивал все, что она покупала. Это было похоже на выгул любимой обезьянки, которой разрешается немного побезобразничать на поводке, чтобы дома она вела себя примерно.

Я же ходил оглушенный, словно меня огрели по голове чем-то увесистым, и впитывал в себя новую реальность, пытаясь уложить ее в голове, а после проанализировать. Я ехал сюда за тем, чтобы узнать, что происходит. И я узнавал. То, что я видел, все больше тревожило меня, хотя со стороны происходящее могло показаться довольно милым. По крайней мере для тех, кто не знал мою мать раньше. Только под этим самым «мило» я видел нешуточную угрозу для Марьяны и ее настоящей личности.

Мейсон, кстати, явно ожидал от меня какой-то выходки. Возможно, что я вдруг разденусь догола и начну ходить на руках. Мало ли чего можно ожидать от «этих русских». В любом случае, я постоянно ловил на себе его настороженные, а порой и предупреждающие взгляды. А мне хотелось только одного: схватить этого канадца за грудки и хорошенько встряхнуть, требуя ответа на вопрос, куда он дел мою мать и что он с ней сделал.

Чинный ужин на лужайке перед домом еще больше распалил мою злость и непонимание. Мать крутилась перед своим Мейси, пока тот сидел, развалившись в кресле. Он еще смел одаривать Марьяну недовольным взглядом, если та вдруг подавала ему не слишком холодное пиво или забывала подложить овощей на тарелку. Немного разбавляли обстановку шумные гости, кичливо гордящиеся своим французским происхождением, своим домом и своей дочерью с дурацким именем Шанталь. Так что я мог хотя бы изредка переключать свое раздражение на них, маскируя его колкими замечаниями, которые недалекие иностранцы просто не понимали.

Еще больше я был раздосадован, когда Марьяна стала нахваливать меня перед гостями. Она заставила рассказать о своем театре, об успешном спектакле, о самостоятельной жизни в Москве. Я бы охотно поведал обо всем этом матери лично, но необходимость изливать душу перед чужими людьми, которые не имели к моей жизни никакого отношения, меня раздражала.

— Вам нравится у нас в Канаде? — спросила мать соседского семейства, сверкая на меня фарфоровой улыбкой, стоило мне закончить скупой рассказ о себе.

— Да, здесь неплохо, — вежливо, но коротко ответил я, наблюдая, как Марьяна предлагает мужу съесть кусочек мяса с ее вилки, а тот, поморщившись отворачивается. Козел неблагодарный. Заехать бы тебе по гладко выбритой челюсти…

— Говорят, что в России постоянно ужасно холодно, — услышал я картавый и тонкий голосок Шанталь. — А еще говорят, что прямо по улицам ходят дикие звери, а все русские носят шапки из медвежьей шкуры. У вас есть такая шапка?

Я чуть не расхохотался, глядя на Шанталь, которая смотрела на меня своими огромными коровьими глазами и глупо хлопала ресницами. Похоже, она пыталась со мной кокетничать. Пришлось прокашляться, чтобы сдержать смех.

— У вас очень странные представления о России, — сказал я.

Очень хотелось посоветовать ей почитать хотя бы учебник по географии, но я сдержался. Шанталь, которую так восхваляли ее родители, была глупа, как пробка, так что учебник ей вряд ли поможет. И я начал в красках рассказывать о стране, в которой вырос. Пожалуй, я немного увлекся, польщенный тем, что соседи слушали меня с открытыми ртами, как будто я был сказочник с другой планеты. Но когда случайно кинул взгляд на притихшую мать, осекся. В ее глазах читалась такая тоска, что захотелось вдруг обнять ее. Мейсон же сидел с недовольной миной, зло сощурив на меня глаза. Что, басурман, не нравится, когда жена скучает по родине?

Реакция матери и ее мужа немного согрели мою душу, и к концу вечера я сумел даже почти полностью расслабиться. Не разозлился даже, когда шустрые Герберты начали подсовывать мне свою дочурку. Я шутя отражал предложения взять Шанталь с собой в Москву «на экскурсию», просьбы устроить ее в свой театр, «потому что девочка очень талантливая», и совсем уж фееричное — принять ее сегодня на ночь, ведь у той в комнате внезапно затеяли ремонт. Я заявил, что меня в Москве ждет жена, и расстроенные соседи наконец отстали. Избавившись наконец от надоедливых гостей, мы ушли в дом.

Мейсон уселся в гостиной смотреть какой-то матч, а мать стала разгребать грязную посуду. Я естественно вызвался ей помочь. Сидеть в комнате с мужиком, который меня все больше бесил, я не собирался. Разговаривать нам с ним, как выяснилось, было не о чем.

Меня неприятно удивило, что Марьяна не попросила своего мужа принять участие в уборке, а тот даже не предложил. Что еще хуже, она, кажется, считала все происходящее нормой и продолжала радостно порхать по кухне, продолжая щебетать о какой-то ерунде.

— Мам, я хотел бы с тобой поговорить, — прервал я поток ее хвалебных речей соседям.

Она замолчала и, обернувшись, удивленно посмотрела на меня.

— Мы итак вроде разговариваем.

— Нет, я хотел бы наедине. Без твоего мужа. В этом доме можно поговорить без его ушей?

Марьяна захлопала ресницами, не понимая, чего я от нее хочу, но решила удовлетворить мою просьбу.

— Мейси не любопытный, он не будет подслушивать. Тем более что русский он совсем не знает. Если хочешь, я приду к тебе в комнату, когда он уснет. Только я не понимаю, что ты собираешься мне сказать?

— Просто приходи, — ответил я, не желая вдаваться сейчас в подробности.

Похоже, Марьяна лукавила, когда говорила, что не понимает, о чем пойдет речь, потому что после моей просьбы она притихла, и лицо ее стало задумчивым. А я просто помог разобрать завал грязной посуды после ужина и поднялся к себе.