Нерлих Г. ... а Ганг течет дальше

На краю пустыни Тар

Асфальтированное шоссе, ведущее из Джайпура на запад, невдалеке от его ворот обрывается, следы колес теряются в желтом песке пустыни, и каждый волен по собственному усмотрению выбирать себе наиболее удобный и правильный путь. Нашли вы его или нет, выясняется только тогда, когда вы уже порядочно заплутаетесь, так как здесь нет ни указателей, ни дорожных знаков. Человек, попавший в эти края впервые, скоро начинает понимать все коварство безбрежного песчаного моря. Мы во всяком случае много раз сбивались с пути, и предположение, что поездка в пустыню чревата неприятными неожиданностями для новичка, превратилась у нас в твердую уверенность.

Наиболее надежным средством передвижения по Раджастану по сей день остаются верблюды. Выносливые и неприхотливые, они могут по две недели обходиться без воды, и ни сыпучие пески, ни бездорожье им не страшны. Нередко нетерпеливый путешественник, стоя возле кипящего радиатора своей машины, вынужден признать, что медлительные корабли пустыни порой оказываются самыми быстроходными. Безнадежно увяз по обе оси в песке и наш автомобиль, обладающий повышенной проходимостью, и выручили нас верблюды и их погонщики.

В Раджастане пустыня не возникает неожиданно за зелеными окраинами города. Ее раскаленное дыхание, достигающее самого Джайпура, выжгло некогда цветущие сады. И в городе растительность скудна, а в направлении на запад исчезают даже деревья. Где прежде были поля и жилища людей, теперь остались только чахлая трава, кактусы и чертополох.

Не думайте, что пустыня — это совершенно однообразное море песка, где-то в бесконечности сливающееся с горизонтом. Она имеет свои очертания, и в ней один пейзаж сменяется другим. Вот желтые холмы, настоящие песчаные горы, нанесенные ветром, гребни которых отражают лучи солнца всеми цветами радуги. Они находятся в состоянии непрерывного движения — сегодня здесь, завтра там — и поглощают все, что попадается им на пути. А вот сухие кустарники и чертополох. После муссонов они оживают, а сейчас мертвенно-пыльные вытянулись к небу, навстречу своей гибели. На севере и на юге Тара возвышаются скалистые, такие же безотрадные горы. Их голые вершины не омываются ручьями, склоны не дают тени, камни раскалены. На волнистых линиях зыбких песков виднеются отпечатки верблюжьих копыт, разбегающиеся в разные стороны. Песок все время заметает эти тропы, но погонщики верблюдов с непостижимым чутьем отыскивают их снова и снова. А вот и следы смерти — белые скелеты, молчаливо свидетельствующие о чьей-то печальной судьбе и заставляющие путников как можно скорее устремиться вперед, к следующему оазису.

Все в пустыне кажется враждебным жизни. Земля не родит плодов, а солнце — источник жизни — здесь все уничтожает, сжигая своими прямыми лучами. Даже ветер не приносит свежести, а лишь колеблет раскаленный воздух над голыми равнинами.

Как спасительные острова встают перед взором путников оазисы. Один из таких островков плодородия — Пангбар, лежащий на краю 1 ара. Вода поддерживает здесь жизнь. Не удивительно, что колодцы, дарящие живительную влагу, являются центром, к которому жмется вся деревня — покосившиеся хижины, деревенская площадь и крохотные посевы. К колодцам, будто притягиваемые тайными силами, сбегаются все тропинки, там собираются женщины, приходящие за водой.

Ходить по воду — тяжкий труд, но в то же время одно из немногих развлечений деревенской жизни. Впервые женщины приходят к колодцу в предрассветных сумерках. Облаченные в ниспадающие свободными складками сари, шагая размеренной поступью, они несут на головах от двух до трех поставленных друг на друга медных кувшинов, начищенных до блеска и составляющих гордость индийских хозяек. Они не только не сгибаются под тяжестью ноши, а, наоборот, она заставляет их выпрямляться, придает походке своеобразное очарование, которое еще в древние времена пленяло иностранцев.

Чем больше женщин собирается у колодца, чем дольше им приходится ждать очереди зачерпнуть воды, тем веселее и непринужденнее становится беседа. Это отдушина в однообразии будней, в бессмысленной монотонности существования за глинобитными стенами домов и дворов. В 550 тысячах индийских деревень, из которых многие не имеют даже названия, колодцы являются важнейшим после храма средоточием общественной жизни и заменяют женщинам газету, клуб, женский союз, трактир с тем огромным преимуществом, что времяпрепровождение в тени манговых деревьев не стоит ни гроша.

Колодцы для орошения полей, нередко расположенные всего в нескольких сотнях метров один от другого, большей частью окружены рощами фруктовых деревьев. Они лишены моторов или иных современных приспособлений и усовершенствований. На них нет никакого примитивного колеса или архимедова винта, при помощи которого еще древние египтяне орошали свои поля. Яма, даже не обнесенная стеной, — вот и весь колодец. По наклонной доске вверх и вниз безостановочно двигается буйвол и тянет за собой на длинном канате кожаный мешок, наполняемый водой. Поднятый наверх мешок опорожняется на поле и тут же снова опускается вглубь. Рядом сидит крестьянин с хлыстом. Обмахиваясь банановым листом, он время от времени понукает животное, а иногда напевает себе под нос. Этот бесхитростный мотив в сочетании с сопением буйвола, поскрипыванием блока и карканьем парящих в поисках добычи хищных птиц составляет своеобразную мелодию труда, которую можно слышать с восхода и до захода солнца, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

В Индии такой примитивный метод орошения вовсе не является самым отсталым. В Кашмире, например, посевы поливаются вручную из кувшинов. На юге тоже, с той лишь разницей, что там для подачи воды сооружаются огромные помосты. По балке длиной от 8 до 10 метров, раскачивающейся высоко в воздухе, бегают, уподобляясь канатоходцам, взад и вперед кули, заставляя попеременно опускаться то один конец балки с каменным противовесом, то другой с сосудом для черпания воды. Со стороны, может быть, это кажется живописным и романтичным, но как тяжел и изнурителен такой труд!

Примитивные методы земледелия и низкие урожаи еще и сейчас служат напоминанием о колониальном режиме. Грабительские налоги и разрушение оросительной системы привели сельское хозяйство к разорению, а помещики забрали у крестьян их последнее достояние — землю. Поэтому крестьяне связывали национально-освободительную борьбу с требованием передела земли. В последние годы британского владычества они перестали довольствоваться посулами властей и перешли к действиям — самочинно занимали и делили между собой помещичьи земли, отказывались платить чрезмерно высокие налоги, заставляли ростовщиков снижать проценты. Во время голода на Малабарском побережье крестьяне захватывали хлебные запасы помещиков, а в Бенгалии оказывали сопротивление полиции.

В Телингане, одном из районов княжества Хайдарабад, в 1946 г. дело дошло до восстания против помещиков и низама. Когда разакары — организованные по образцу фашистских отрядов СС ударные части помещиков — ворвались в деревню Санкранти, чтобы силой собрать налоги и конфисковать зерно, произошло нечто непредвиденное: голодные и бесправные жители, объединившись, обезоружили разакаров и арестовали их. Крестьяне из других деревень, находившиеся в таком же бедственном положении, последовали их примеру, и единичный протест вскоре перерос в широкое вооруженное восстание против феодально-средневекового гнета низама. Разакары были изгнаны, помещики и ростовщики экспроприированы, жители освобожденных областей с целью самообороны организовали милицию, а крестьянская организация Кисан Сабха и Коммунистическая партия создали группы содействия. В 1948 г., через два года после восстания крестьян деревни Санкранти, освобождения добились свыше 2 тысяч деревень с населением около 4 миллионов человек. Махараджа — низам Хайдарабада — лишился власти над областью, По размерам равной площади Албании.

Конечно, угнетатели всеми средствами старались вернуть себе прежние прерогативы. Мятежную область изолировали, оттуда не пропускали никаких сообщений, чтобы помешать распространению волнений на другие части страны. Тысячи крестьян были арестованы, карательные отряды чинили жестокую расправу. Пылали деревни, гибли под пулями палачей крестьяне, но люди уже познали, что без тиранов в деревне живется легче. Телингана стала символом освободительной борьбы индийских кисанов (крестьян), провозвестником новых веяний в индийской деревне.

В освобожденных деревнях избирались народные комитеты, которые ведали управлением и вершили правосудие. Собственность бежавших помещиков была конфискована, их земли крестьяне поделили между собой. Лишь те помещики, которые остались в деревне и признали новую народную власть, получили равный со всеми крестьянами надел земли. Старые долги ростовщикам аннулировались и устанавливалась твердая ставка — 6 процентов. Взрослые и дети начали учиться в школах, и в деревню вместе со свободой пришла грамота.

После провозглашения независимости Индии в 1947 г. аграрная проблема не получила своего разрешения. Новая правительственная партия — Конгресс — должна была осуществить обещанную земельную реформу — экспроприировать помещиков и наделить крестьянскую бедноту землей. Вместо этого начались бесконечные дискуссии по процедурным вопросам, о размерах компенсации и о количестве земли, оставляемой помещикам. В конечном итоге были приняты совершенно неудовлетворительные решения. Земля перешла в собственность государства, которое выдало помещикам большую компенсацию. Им даже было оставлено от 8 до 15 гектаров земли, то есть значительно больше, чем требовалось для ведения кулацкого хозяйства. Исключение составил лишь Кашмир — единственный из индийских штатов, где помещики были экспроприированы безвозмездно.

Не получив земли, крестьянин, как и в прежние времена, был вынужден ее арендовать с той лишь разницей, что налоги и арендную плату он вносил теперь не заминдару, а непосредственно государству. А поскольку налоги почти не уменьшились, положение земледельца осталось тяжелым. Миллионы крестьян по сей день не имеют земли.

Требование Коммунистической партии Индии о прекращении выплаты компенсации помещикам и бесплатном разделе земли между крестьянами пользуется поддержкой массы крестьян, да и премьер-министр Неру в последнее время неоднократно заявлял, что решительное улучшение жизни народа возможно лишь в результате широкой аграрной реформы. Без сомнения, только после такой реформы многие нововведения индийского правительства, например кооперативы или же общинные проекты, сыграют ту положительную роль, которая им предназначалась.

Деревушка на краю пустыни Тар, где мы остановились, не относится к достопримечательностям Индии, рекламируемым в красочных проспектах для иностранных туристов. Пангбар, являющий собой воплощение серых буден, состоит из хижин, разбросанных в беспорядке по такой сухой и пыльной равнине, что трудно себе представить, как она может прокормить людей. От Дели, Бомбея и Калькутты Пангбар отделяют не только тысячи километров, но и десятки и сотни лет. В этом мирке быки олицетворяют высшую ступень механизации и все создается руками индийцев; посещение школы почитается здесь роскошью, а ближайший врач находится недосягаемо далеко; шоссе представляет собой наезженную песчаную дорогу, по которой можно передвигаться только на арбе, запряженной быками, автомобиль же в этих краях — невиданная диковинка.

Деревенский сапожник

Двор Даса Амманта в Пангбаре ничем не отличался от хозяйств других односельчан. Крытый соломой дом из глины и камня был настолько мал, что вся семья одновременно с трудом в нем помещалась. Спали домочадцы чаще всего на дворе, а в удушливо жарком доме хозяйничали крысы, тщетно пытаясь добраться до съестных припасов, подвешенных на веревке. Когда мы пришли, сам Дас Аммант, словно желая продемонстрировать перед гостями чувство собственного достоинства, сидел посередине двора, спокойно покуривая наргиле и наблюдая за тем, как его дочери толкли зерно, а старый отец какой-то железкой орудовал над башмаком.

Амманты принадлежали к числу ремесленников, тех самых умельцев-чародеев, каких немало в каждой деревне. Из глины, дерева и волокна они изготовляют все необходимое для повседневной жизни. Ремесленники составляют те 10 процентов деревенских жителей Индии, которые не занимаются земледелием и даже в век машинного производства горшков, сандалий и сари умудряются поддерживать славу самообеспечивающейся деревенской общины.

Инструменты ремесленников казались такими же древними, как деревенская община. В одном из домов мы видели гончара; перед ним стоял вращающийся диск, приводимый в движение палкой. Гончарного круга, равномерно вращаемого ногой, здесь не знали. Тем больше поражала симметрия горшков и чашек, изготовленных столь несовершенным способом.

В деревне большой спрос на глиняную посуду, особенно на пористые десятилитровые кувшины для питьевой воды. Они представляют собой хотя и примитивные, но зато безотказно действующие холодильники. Кувшины наполняются водой и ставятся на ветру. Выделяющаяся из пор глины влага испаряется, вместе с испарениями вода теряет тепло, и содержимое кувшина быстро охлаждается.

Деревенский столяр — это своего рода художник. Пила, стамеска и киркообразный топор — вот и все орудия, при помощи которых он превращал стволы деревьев в бревна и доски, а их — в прелестные столы, стулья и сундуки. В сноровке, компенсирующей скудость инвентаря, наш индийский друг далеко превзошел своего европейского собрата. В работе индийца участвовали не только руки, но и… ноги. Ими он удерживал инструмент и захватывал оброненные предметы, тряпкой, зажатой между пальцами ног, он сметал стружку, а большой палец использовал в качестве зажима при распилке доски.

У пангбарского кузнеца не было даже настоящей наковальни. То, что он, пользуясь примитивными приспособлениями, на еле мерцающем огоньке мог ковать железо, казалось одним из чудес индийской магии. Но ему недостаток инструментов мешал не больше, чем столяру, кожевнику, резчику. Их изделия настолько совершенны, что могут демонстрироваться на выставках и охотно раскупаются. Ремесленники пользуются уважением односельчан. Они принадлежат к деревенской общине, зарабатывают не больше и не меньше, чем их заказчики-земледельцы, и делят с ними труд, заработок, голод и нужду.

Две дочери Даса Амманта натянули сари на лицо, так что с первого взгляда походили на прикрытых буркой мусульманок.

Мне случалось замечать и ранее, что при встречах со мной индуски застенчиво отворачивались, но здесь я впервые увидел их с закрытыми лицами. Может быть, причиной тому — необычное присутствие чужестранца, да к тому же еще и белого? Оказалось, что виновником этого маскарада был не я, а дедушка, и, как только он ушел со двора, хлопчатобумажные чадры упали, обнаружив юные хорошенькие лица девушек лет 18–20.

Рядом с дочерьми сапожника стояла бабушка. Ей не нужно закрывать лицо в присутствии старика, и мы все время видели ее приветливую улыбку. Определить ее возраст было нелегко из-за множества морщин, а на мой вопрос она ответила, что ей «лет 60–70». Амманты даже среди бедняков не могли считаться зажиточными.

Тем более удивительным могло показаться то, что у женщин на руках и ногах были массивные серебряные браслеты, стоившие гораздо больше, чем весь их дом с его скудной утварью. И это вовсе не исключение. Большинство индийских женщин, особенно деревенских, носит такие украшения, дисгармонирующие с их нищенской жизнью. Более того, чем беднее семья, тем толще браслеты, и только очень обеспеченные женщины, изменившие старым обычаям ради жизни в городе, либо вовсе отказались от драгоценностей, либо довольствуются тонким золотым кольцом.

Для деревенской женщины серебряные кольца служат не только украшениями, а прежде всего копилкой и страховым полисом. Безграмотная крестьянка страшится банка с его бумагами и цифрами, он кажется ей совершенно чужим, и в силу передаваемой из поколения в поколение традиции она считает благородный металл наиболее надежным средством помещения капитала. Падение курса рупии в последнее время лишь укрепило ее в этом убеждении. К страхованию жизни она относится с тем же предубеждением, что и к банку. А вот то, что человек носит на себе, пропасть не может. Кроме того, по индийскому праву после смерти мужа все имущество, кроме личных драгоценностей жены, переходит к детям. Правда, они обязаны поддерживать мать, но при укоренившемся презрении к вдовам это весьма сомнительная гарантия.

Украшения жены — верные сбережения, на них женщина может рассчитывать в нужде, ибо серебро не трудно в любое время превратить в деньги. Поэтому драгоценности, точнее, граммы и килограммы серебра, превращенные в кольца, играют столь важную роль в жизни индийцев, и женщины, даже не имеющие самого необходимого, домогаются украшений, а мужчины им их дарят.