Невеста

Глава 3

Он осаждён в своём собственном доме.

Голос молодой и недовольный. Он пробивается под мою подушку и в уши, выталкивая меня из сна посереди бела дня.

— Раньше это была моя комната, — говорит он.

Пол подо мной твёрдый. Мой мозг затуманен, а уши словно набиты ватой. Я не знаю, где я, зачем и кто посмел совершить это варварство: разбудить меня, когда солнце светит высоко в небе, а я лишена всяких сил.

— Можно я спрячусь здесь? Она сегодня сварливая.

Собрав остатки сил, накопленные за полгода, я выбираюсь из-под одеяла, но на то, чтобы поднять веки, мой пыл иссякает.

Нет, мы, вампиры, не рассыпаемся на солнце, как блестящие бомбочки. Солнечный свет обжигает, причиняя боль, но не убивает, если только воздействие не будет продолжительным и без защиты. Однако днём мы бесполезны, даже в помещении. Вялые, слабые, ползающие, с головной болью, особенно поздней весной и летом, когда лучи солнца бьют под неприятным острым углом.

«Твой сумеречный образ жизни, мешает мне устраивать поздние завтраки, — говорила Серена. — А ещё тот факт, что ты не ешь».

— А правда, что у тебя нет души?

Чёрт возьми, на дворе полдень. А тут ещё ребёнок, который спрашивает меня:

— Потому что ты была мертва?

С трудом приоткрываю глаза и вижу её прямо здесь, в гардеробной, где я постелила себе утром. Её сердце радостно прыгает, как у загнанного оленёнка. Она круглолицая. Кудрявая. Наряжена, как кукла «Американская девочка».

Очень назойливая.

— Кто ты? — спрашиваю я.

— А потом тебя заставили пить чью-то кровь?

На вид ей, по моим прикидкам, от трёх до тринадцати лет. Точнее сказать не могу: в данном случае моё чудовищное равнодушие к детям сталкивается с моей двадцатипятилетней решимостью избегать всего, что связано с оборотнями. И ко всему прочему, у неё бледные, опасные, знакомые зелёные глаза.

Мне это не нравится. — Как ты сюда попала?

Она указывает на открытую дверь гардеробной, как будто я слабоумная.

— А потом ты вернулась к жизни, но без души?

Щурюсь на неё в полутьме, радуясь, что она не распахнула шторы.

— А правда, что тебя укусила бешеная собака, и теперь ты пушистик, с пеной у рта в полнолуние? — попыталась съязвить я, но она заливается таким хохотом, что я чувствую себя стендап-комиком, провалившим номер.

— Нет, глупенькая.

— Ну, тогда… ты получила ответ. Хотя я всё равно не понимаю, как ты сюда попала. — Она снова показывает на дверь, и я мысленно делаю себе пометку никогда не заводить детей. — Я её заперла. — Уверена, что заперла. Исключено, чтобы я провела свою первую ночь среди оборотней, не заперев эту чёртову дверь. Решила, что даже с их суперсилой, если кто-то из них решит меня сожрать, запертая дверь их остановит. Ведь оборотни строят двери, непроницаемые для оборотней, верно?

— У меня есть запасной ключ, — говорит дитя-оборотень.

Ого.

— Раньше это была моя комната. Так что, если мне снились кошмары, я могла пойти к Лоу. Туда, — она указывает на другую дверь. За ручку которой я не пробовала взяться прошлой ночью. Я подозревала, кому будет принадлежать соседняя комната, и мне не хотелось переживать такую травму в пять утра. — Он говорит, что я всё ещё могу приходить, но теперь я нахожусь в другом конце коридора.

Капля вины пробивается сквозь моё изнеможение: я выселила трёхлетнюю (или всё же тринадцатилетнюю?) девочку из её комнаты и заставляю её пересекать весь коридор в тисках ужасных, повторяющихся кошмаров, чтобы добраться до её…

Вот же, блин. — Пожалуйста, скажи мне, что Морленд не твой отец.

Она молчит. — Тебе вообще снятся кошмары?

— Вампирам не снятся сны, — буркнула я. То есть, разлучить влюблённых и тому подобным — это одно, но целая семья? Ребёнка разлучают с её… Чёрт. — А где твоя мама?

— Не знаю.

— Она живёт здесь?

— Уже нет.

Блять. — Куда она делась?

Она пожала плечами. — Лоу сказал, что нельзя сказать.

Я потёрла глаза. — Морленд, то есть Лоу, твой отец?

— Отец Аны мёртв, — доносится голос из-за гардеробной, и мы обе оборачиваемся.

В полоске света, проникающего из коридора, стояла рыжеволосая женщина. Красивая, сильная, подтянутая, словно могла пробежать полумарафон без подготовки. Она смотрела на меня со смесью беспокойства и враждебности, словно моим развлечением было поджигать сверчков керосином.

— Многие дети оборотней становятся сиротами, большинство от рук таких вампиров, как ты. Лучше не спрашивать их о местонахождении родителей. Иди сюда, Ана.

Ана бросается к ней, но перед этим шепчет мне: «Мне нравятся твои острые ушки», слишком громко.

Я слишком устала, чтобы разбираться со всем этим посреди дня.

— Я не знала. Мне жаль, Ана.

Ана выглядит невозмутимой. — Всё в порядке. Джуно просто ворчит. Можно я приду поиграть с тобой, когда…

— Ана, спустись вниз и перекуси. Я буду через минуту.

Ана вздыхает, закатывает глаза и дуется, словно её попросили заполнить налоговую декларацию, но в конце концов уходит, бросив мне озорную улыбку. Мой затуманенный сном мозг на мгновение задумывается ответить ей тем же, но потом вспоминает, что у меня снова выросли клыки.

— Она сестра Лоу, — сообщает мне Джуно, вставая в защитную позу. — Пожалуйста, держись от неё подальше.

— Возможно, тебе стоит поговорить об этом с ней, ведь у неё всё ещё есть запасной ключ от своей старой комнаты.

— Держитесь подальше, — повторяет она, уже не с таким беспокойством, а скорее угрожающе.

— Да. Конечно, — я могу обойтись без общения с той, чей череп ещё даже толком не сформировался. Хотя технически Ана — моя лучшая подруга на территории оборотней. Тут выбор невелик. — Джуно, верно? Я — Мизери.

— Знаю.

Так я и думала. — Ты одна из заместителей Лоу?

Она напрягается, скрещивая руки на груди. Взгляд становится настороженным.

— Тебе не следует.

— Не следует?

— Задавать вопросы о стае. Или заводить разговор с нами. Или разгуливать без присмотра.

— Это слишком много правил. — Для взрослой. На один год.

— Правила помогут тебе сохранить безопасность, — она вскидывает подбородок. — И уберечь других от тебя.

— Это очень благородные чувства. Но, возможно, тебя успокоит то, что я прожила среди людей почти двадцать лет и убила… — я делаю вид, что проверяю заметку на ладони. — Целых… ноль. Ух ты.

— Здесь будет по-другому, — сказала она. Её взгляд отрывается от моего и скользит по контурам комнаты, всё ещё заваленной коробками и горами одежды. Он останавливается на голом матрасе, лишённом теперь простыней и одеял, которые я затащила в шкаф, затем переходит на единственную вещь, которую я повесила на стену: полароидный снимок меня и Серены, отвернувшихся от камеры во время той экскурсии к озеру на закате, которую мы совершили два года назад. Какой-то парень сделал его без спроса, пока мы болтали ногами в воде. Потом он показал нам его и сказал, что отдаст только в том случае, если кто-то из нас даст ему свой номер. Мы поступили логично: схватили его в охапку и силой отобрали фотографию.

Оказывается, вся та самооборона, которой мы научились, пригодилась и для нападения.

— Я знаю, что ты пытаешься сделать, — говорит Джуно, и на мгновение я боюсь, что она читает мои мысли. Что она знает, что я здесь, чтобы разыскать Серену. Но она продолжает: — Ты можешь пытаться выставить себя пешкой, говорить, что согласилась на это только ради мира, но… я в это не верю. И ты мне не нравишься.

Да ладно. — А я недостаточно тебя знаю, чтобы судить. Хотя джинсы у тебя классные. — Захватывающий разговор, но я сейчас рухну. К счастью, бросив на меня последний уничтожающий взгляд, Джуно уходит.

Краем глаза я замечаю движение. Поворачиваюсь, ожидая, что Ана вернётся, но это всего лишь чёртов кот Серены, вылезающий из-под кровати.

— Ну и где ты раньше был?

Он шипит на меня.

За пятнадцать лет нашей дружбы я накопила полмиллиона маленьких, больших и средних причин любить Серену Пэрис с интенсивностью ярчайших звёзд. Но несколько недель назад, появилась одна, которая перечеркнула их все, заставив меня возненавидеть её с силой тысячи полных лун.

Её чертовски противный кот.

Как правило, вампиры не заводят домашних животных. Или, может быть, домашние животные не заводят вампиров? Не знаю точно, кто это начал. Может быть, они думают, что мы плохо пахнем, потому что являемся облигатными гемоворами (прим. пер.: это организмы, который питаются исключительно кровью; например клещи, блохи, комары и т. д). Может быть, мы их отвергли, потому что они так хорошо ладят с оборотнями и людьми. Так или иначе, когда я начала жить среди людей, концепция домашнего животного казалась мне совершенно чуждой.

У моей первой опекунши была маленький пёсик, которого она иногда носила в сумочке, и, честно говоря, я бы меньше удивилась, если бы она расчёсывала волосы ёршиком. Я несколько дней с подозрением поглядывала на пса. Когда он оскалил зубы, я показала ему свои клыки. В конце концов, я набралась смелости спросить опекуншу, когда она собирается его съесть.

Она уволилась тем же вечером.

С тех пор у нас с животными всё складывалось просто прекрасно: мы обходили друг друга стороной на тротуарах и иногда обменивались недовольными взглядами. Это было настоящее блаженство, пока на горизонте не появился чёртов кот Серены. Я изо всех сил пыталась отговорить её заводить его. Она изо всех сил делалась вид, что не слышит меня. Потом, примерно через три дня после того, как она забрала из приюта тринадцатифунтового наглеца, она испарилась.

Исчезла.

Детство, полное попыток убийства, закалило меня и научило сохранять спокойствие в критических ситуациях. И всё же я до сих пор помню то первое мучительное ощущение в животе, когда Серена не пришла ко мне на вечер стирки. Не ответила на мои сообщения. Не брала трубку. Не отпросилась с работы и просто перестала появляться. Это было очень похоже на страх.

Возможно, этого бы не случилось, если бы мы жили вместе. Честно говоря, я бы не возражала делить квартиру. Но после первых нескольких лет в детском доме и последующих нескольких лет в качестве компаньона самого охраняемого вампирского ребёнка в мире, ей хотелось только одного: личного пространства. Правда, она дала мне запасные ключи, что было огромной честью, и я их тщательно спрятала в тайном месте. К тому моменту, когда она пропала, я давно забыла о них.

Поэтому в тот день я взломала её квартиру с помощью шпильки для волос. Так, как она учила меня, когда нам было по двенадцать, когда вход в комнату с телевизором был запрещён, а одного фильма в день было явно недостаточно. К счастью, её разлагающегося тела не оказалось ни в морозильной камере, ни где-либо ещё. Я покормила этого чёртового кота, который одновременно мяукал, будто умирал с голоду, и шипел на меня. Убедилась, что надеты карие линзы, а клыки как следует притуплены, затем отправилась в полицию, чтобы заявить о пропаже человека.

Там мне выдали: — Вероятно, она где-то проводит время со своим парнем.

Я заставила себя моргнуть, чтобы выглядеть более человечной. — Не могу поверить, что она рассказала о своей личной жизни вам, а не мне, своей самой близкой подруге за пятнадцать лет.

— Послушайте, юная леди, — вздохнул офицер. Это был тощий мужчина средних лет, чьё сердце, казалось, билось чаще, чем у большинства. — Если бы мне давали по пять центов за каждый раз, когда кто-то «пропадает», и под этим я подразумеваю, что они уезжают и не удосуживается сообщить кому-либо из своего окружения, куда направляются…

— Сколько бы их у вас было? — я подняла бровь.

Он, похоже, растерялся, но не так сильно, как мне хотелось бы. — Скорее всего, она в отпуске. Она когда-нибудь ездила куда-нибудь одна?

— Да, бывает, но всегда предупреждает меня. К тому же, она журналист-расследователь в «Вестнике» и не брала отгулов.

По крайней мере, по их системе. Которую я взломала.

— Может, у неё закончились отпускные дни, а ей всё равно захотелось, не знаю, рвануть в Лас-Вегас к тётке. Просто недоразумение.

— У нас были планы встретиться, и она сирота, у которой нет ни семьи, ни друзей, да ещё и без машины. Согласно её банковскому порталу, к которому она мне предоставила доступ, — ну, вроде того, — не было зафиксировано никаких снятий наличных или онлайн-платежей. Но может, вы и правы, и она скачет в Лас-Вегас на своём «Кузнечике»? (прим. пер.: устройство для совершения прыжков, состоящее из пружины, ручки, педалей и основной платформы)

— Не надо заводиться, милая. Нам всем хочется думать, что мы важны для тех, кто важен для нас. Но иногда наш лучший друг — это лучший друг кого-то другого.

Я закрыла глаза, чтобы закатить их под веками.

— Может, вы поссорились? — спросил офицер.

Я скрестила руки на груди и втянула щеки. — Не в этом дело…

— Ха.

— Ладно, — я нахмурилась. — Допустим, Серена втайне ненавидит меня. Она же всё равно не оставит своего кота, правда?

Он помедлил. Затем, впервые, кивнул и взял блокнот. Во мне загорелась искра надежды.

— Как зовут кота?

— Она ещё не придумала ему имени, хотя в последний раз, когда мы разговаривали, она сузила выбор до Максимильена Робеспьера (прим. пер.: французский революционер) и…

— Как давно у неё этот кот?

— Несколько дней? Она бы всё равно не позволила этой маленькой заднице умереть с голоду, — поспешила добавить я, но офицер уже уронил ручку. И хотя на той неделе я трижды возвращалась в участок и в конечном итоге смогла подать заявление о пропаже человека, никто ничего не сделал, чтобы найти Серену. Думаю, в том и заключается опасность одиночества: некому беспокоиться о том, жива ли она, здорова ли. Никому, кроме меня, а я не в счёт. Я не должна была удивляться, и не удивилась. Но, видимо, во мне всё ещё была способность чувствовать боль.

Потому что никому не было дела, жива ли я, здорова ли. Никому, кроме Серены. Сестра по духу, а не по крови. И хотя я думала, что привыкла к одиночеству, я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как после её исчезновения.

Я бы хотела заплакать. Хотела, чтобы у меня были слёзные протоки, чтобы выпустить этот ужасный страх, что она ушла навсегда, что её похитили, что ей больно, что это моя вина, и своим последним разговором я прогнала её. К сожалению, биология была не на моей стороне. Поэтому я справлялась со своими чувствами, ходя к ней домой и заботясь о её чёртовом коте, который демонстрировал свою благодарность, царапая меня каждый день.

И, конечно же, искала её там, где не следовало.

В конце концов, у меня были ключи. Потому что ключ ко всему — всего лишь строчка кода. Мне удалось просмотреть её банковские выписки, IP-адреса, местоположение сотового телефона. Электронные письма «Вестника», метаданные, использование приложений. Серена была журналисткой, писавшей о деликатных финансовых вопросах, и наиболее вероятным вариантом было то, что она оказалась втянута в какую-то мутную историю, работая над статьёй, но я не собиралась исключать другие возможности. Поэтому я просмотрела всё и не нашла… ничего.

Абсолютно ничего.

Исчезновение Серены оказалось до неприличия буквальным. Но нельзя перемещаться по миру, не оставляя цифровых следов, а это могло означать только одно. Нечто ужасное, леденящее кровь, что я даже не могла выразить словами, находясь наедине с собой.

Именно тогда я это сделала: преклонилась перед чёртовым котом Серены. Он играл, как обычно после ужина, лапой хлопая по скомканному чеку в углу гостиной, но умудрился втиснуть пару шипений в своё занятое расписание, специально для меня.

— Послушай, — я сглотнула. Потёрла рукой по груди, потом даже хлопнула себя по ней, пытаясь притупить боль. — Я знаю, что ты знал её всего несколько дней, но я правда, правда… — я зажмурилась. Чёрт, это было тяжело. — Не знаю, как это случилось, но я думаю, что Серены, возможно, уже нет…

Я открыла глаза, потому что была должна этому наглому коту хотя бы взглянуть на него. И тут я как следует разглядела то, с чем он так упорно играл.

Это был вовсе не скомканный чек. Это был клочок бумаги, вырванный из дневника, блокнота, или… нет, из ежедневника. Очень старого ежедневника Серены.

Страница была заполнена датой её исчезновения. На ней чёрным маркером торопливо был написан ряд букв. Полный бред.

А может, и не совсем бред. В голове отдалённо зазвенел колокольчик, напоминая об игре, в которую мы с Сереной играли в детстве: это был примитивный шифр подстановки, придуманный нами, чтобы свободно сплетничать в присутствии наших опекунов. Мы назвали его «Алфавитом бабочки», и он в основном заключался в добавлении слогов «б» и «ф» к обычным словам. Ничего сложного: даже в моём заржавевшем состоянии мозгу понадобилось всего несколько секунд, чтобы расшифровать. И как только я это сделала, у меня кое-что появилось. У меня было целых три слова:

Л. Э. МОРЛЕНД