Одна

Глава 13

Тремя годами ранее

В воздухе пахнет какой-то гнилью.

Это отвратительный запах, и я зажимаю нос, надеясь, что это помешает вони повлиять на мои чувства. Сегодня нет луны. И хотя мы далеко от города, звезды кажутся тусклыми оттого, что их закрывают плотные серые облака. Каждый инстинкт гонит меня прочь, уговаривает повернуть назад. Я тяжело дышу, но мои шаги легки, едва вижу перед собой, поэтому двигаюсь с осторожностью, использую остальные чувства, чтобы пробраться по заросшей тропинке.

Мы пропустили грузовик. Он забрал остальных работников час назад. Я ждала на нашем месте встречи, как она мне и сказала. Деньги, которые заработала, все еще в моем кармане аккуратно свернутые и перевязанные резинкой для волос. Волосы прилипли к коже, обернулись вокруг шеи, как тонкая веревка, отчего она чешется.

Мне отчаянно хочется позвать ее, но что-то подсказывает, что это может быть опасно. Пригибаюсь ниже, щурюсь, чтобы видеть в темноте. Сегодня она была одета в желтый. Ее блузка с длинными рукавами была цвета подсолнухов, а брюки были черными и грязными, но блузка была чистой. Я сама ее стирала.

Отдышавшись за большим стволом, делаю усилие, чтобы двигаться дальше несмотря на сильное беспокойство, перекрывающее горло, словно бейсбольный мяч. Такого никогда раньше не случалось. Даже когда мне было пять лет, и я должна была оставаться в сарае весь день одна. Она всегда приходила на место встречи. Всегда.

Закрываю глаза, вспоминаю события дня. Помню, как проснулась и выглянула на улицу в поисках солнца. Не обнаружила его, потому что оно еще не встало. Утро выглядело как ночь, но я не жаловалась. Почистила зубы и завязала волосы в хвост. Она напомнила мне подстричь ногти, но это больше по привычке. Теперь всегда стригу ногти коротко. В конце концов мне пришлось выучить, что длинные ногти и работа руками плохо совмещаются. Потребовалось дважды сорвать ногти, чтобы эта мысль по-настоящему укоренилась.

Мы быстро позавтракали овсянкой. Отрезала для нее несколько кусочков банана. Это вдохновило ее надеть желтую блузку.

— Маленькое солнышко для сегодняшнего хмурого дня, — сказала она. Обычно я не работаю с ней на этой конкретной ферме. Она не хотела, чтобы я это делала. Но сегодня разрешает. Грузовик забрал нас ровно в 5:38. С нами было еще двое пожилых мужчин. Они не говорили по-английски, а я лишь немного владела испанским, поэтому наша беседа выдохлась через пару минут.

Она шепчет мне на ухо. Наказывает мне запомнить поля, пролетающие мимо и то, как пейзаж становится каменистой горной местностью. Заставляет запомнить провал оврага, практически перегородившего дорогу, говорит, что это половина дороги от дома до того места, куда мы направляемся. Она указывает назад.

— Иди по этой дороге все время прямо и увидишь ручей. Потом можешь идти вдоль него до дома.

Я спрашиваю, зачем она говорит мне это.

— Одинокая женщина, особенно молодая – это серьезное искушение, — отвечает она, выглядя серьезной.

В ее серых глазах столько мудрости, что иногда это меня пугает. Я не могла припомнить времени, когда мы не беспокоились из-за денег или отчаянно не старались свести концы с концами. Именно тогда я поняла, что ее мудрость не от хорошей жизни, она должна была прийти с горьким опытом.

Когда грузовик высаживает нас четверых, я машу двум пожилым мужчинам, желая им хорошего дня на испанском. Они выглядят хрупкими и изможденными, слишком слабыми для той работы, которая, как знала, ждет их сегодня. Поворачиваюсь к бабушке, замечаю, что она выглядит немного более здоровой. На ее щеках был даже слабый румянец, подчеркивающий ее возраст. Она подходит к большому дереву. Указывает на крестик, который нарисовала на нем.

— Встречаемся здесь ровно в 19:45, — говорит она. Объясняет, что будет, куда я пойду и в чем заключается моя работа. Ведет меня к участку. Пока мы идем по импровизированной тропинке, стоит жутковатая тишина. Я никого не вижу. Не было даже птиц.

Когда мы добираемся до участка, она показывает, как обрезать пожелтевшие листья и куда их класть для просушки на солнце. Демонстрирует, как срезать лист около почек и куда класть. Все это время пытаюсь не глазеть на то, что у нее в руках. Растение не кажется знакомым.

— Что это такое? — наконец спрашиваю я, когда она делает паузу.

— Разве это имеет значение? — спрашивает она, выглядя уставшей. — Разве это когда-нибудь имеет значение?

В ответ качаю головой. Нет, это не имеет значения. И никогда не будет. Глядя на нее, понимаю, что она ценит то, что считает важным. Не образование, она бросила учебу после восьмого класса. Не мужчин, так как я никогда не видела ее ни с кем с тех пор как стала с ней жить. Не косметика или другие штучки, которые могут нравиться женщинам. Я? Конечно она волновалась обо мне, потому что любила. Решаю, что единственная вещь, имевшая для нее значение – это выживание.

— Ты здесь, чтобы работать, Джулс, — журит она тихим спокойным голосом, которым прогоняла мои ночные кошмары. — Не задавай вопросов.

Ее слова подтверждают мои мысли, и, как ни странно, я чувствую себя лучше. Она не была для меня загадкой. Я знаю ее как свои пять пальцев. С энтузиазмом киваю, чтобы продемонстрировать понимание.

— Когда мы встречаемся на нашем месте? — спрашивает она.

— Ровно в 19:45, — отвечаю я.

— Отлично. Не опаздывай.

— Не буду, — уверяю я, когда она повернулась, чтобы подняться в место, про которое мне не рассказывала. Смотрю на ее удаляющуюся спину и замечаю, что она кажется грустной, а шаги медленными. Ее темные волосы подернуты сединой, а кожа пигментная и загрубевшая. Внезапно мне становится интересно как она выглядела, когда ей было четырнадцать, как мне. Интересно, наблюдала ли она за своей матерью также, как я наблюдала за ней самой. Была ли она красивой.

Я смотрю как лес поглощает ее. Как приветствуют тени, как желтый растворяется, пока не исчезает совсем, впитанный вертикальной черной дырой. После ее ухода воцаряется мертвая тишина. Если бы не видела ее своими собственными глазами, подумала бы, что там никого не было.

Выныриваю из воспоминаний, когда правый ботинок проваливается в грязь. Медленно вытягиваю его, пытаюсь не потревожить тех, кто может в ней жить. Шагнула назад, прижимаюсь к жесткому стволу за спиной. Тяжело дыша, осознаю, что моя первоначальная мысль была верной. Это место настоящая дыра. Тени играют с моим зрением. Тьма заманивает. «Неужели она видела это каждый раз, когда приходила сюда?» — с содроганием думаю я. И все же продолжала приходить. Думаю, она сильнее меня.

Продолжаю двигаться вперед, я слишком упряма, чтобы повернуть назад. Внезапно вижу, как что-то поблескивает. Это лишь легкий отблеск, но я его замечаю. Лучик надежды. Шагаю вправо, пытаюсь найти это. Опускаюсь на четвереньки и медленно ползу по земле, кишащей насекомыми и, вероятно, растущим ядовитым плющом. Я должна быть напугана, но еще больше меня пугает то, что я ее не найду.

Земля одновременно жесткая и мягкая. Рукой ощупываю листья, стебли, кору и сучья. Чувствую, как что-то мягкое и пушистое жужжит рядом, но не отгоняю. Слабый звук – мое спасение в тишине. Позволю ему взять то, что он хочет взамен.

Внезапно чувствую что-то твердое, то, что выглядит как металл. Сжимаю пальцы вокруг этого, волна облегчения хочет затопить меня, но удерживаю ее, пока вглядываюсь в то, что нашла. Наклоняюсь так, что мой нос почти касается находки, понимаю, что это. Армейский жетон. Чувствую бусинки цепочки, на которой он висел. Сердце начинает биться чаще. Дедушка подарил его ей. Если бы здесь было больше света, я смогла бы увидеть его имя, выгравированное на нем: Мэтью Адамс. Он пытался нацарапать ее имя под своим: Глен Хендрикс. Она дала маме свою фамилию, а мама поступила также со мной. Мы были женщинами Хендрикс. Почти расплакалась, когда ощутила царапины. Думаю, она здесь. Где-то.

Продолжаю медленно двигаться, сердце почти выскакивает из груди. Картины того, что могло случиться крутятся у меня в голове. Я уже смирилась с тем, что случилось что-то плохое. Это единственная причина, по которой она не пришла к 19:45. Она...

Застываю.

Пистолетный выстрел.

Птичьи крики. Все тело начинает трясти, я неистово дрожу. Нет, нет, нет...

Так сильно закусываю губу, что чувствую привкус крови. Густые листья впереди неподвижны, словно стена. Вижу, как что-то мелькает. Лицо. Лишь мгновение, но я знаю, что оно будет выжжено в моей памяти навечно.

— Вот как это делается, парни, — произносит низкий мужской голос спокойным тоном. — В следующий раз будьте настороже и обращайте внимание на окружение.

Кто-то отвечает по-испански и вскоре разговор в самом разгаре. Если бы я попыталась достаточно сильно, то смогла бы разобрать несколько слов, но полностью оцепенела от шока, слишком застыла, чтобы сделать что-нибудь, кроме как замереть.

Мои инстинкты выживания активизировались. Несмотря на то, что в глубине души знаю, что она здесь, тело отказывается двигаться, пытаясь защититься от опасности. Не знаю сколько оставалась в этом положении. Как долго пустота охватывала сознание, делая совершенно невосприимчивой к окружающему, но, в конце концов, начинаю снова слышать. Шелест листьев. Слабое трепетание птичьих крыльев. Затем... тишина.

Тишина – то, что побуждает меня действовать. Это сигнал того, что опасность миновала. Пока. Внезапно бросаюсь вперед, не разбирая дороги. Кажется, я словно была подвешена в воздухе, а теперь резко освободилась. Несусь вперед, онемевшие щеки не чувствуют царапин, которые зарабатываю, прокладывая дорогу. Вдруг вижу это – желтый проблеск. Не могу удержаться. Кричу. Звук достаточно громкий, чтобы породить эхо.

Я резко останавливаюсь, взгляд затуманивается слезами. Ее блузка такая грязная, что проглядываются только кусочки желтого. Она лежит на животе. На мгновение кажется, что она спит. Хочу в это верить, но звуки выстрелов снова звучат в голове, как набат. Протягиваю руки, чтобы ее коснуться. Холодная. Мысль поражает сознание, словно пинок в живот.

— Бабушка, — шепчу я дрожащим голосом. — Очнись.

Кажется, слышу стон. Воодушевленная беру ее руку и пытаюсь растереть. Смотрю на ее ноги и вижу, что брюки порваны. Ноги босые и повсюду на ней и вокруг нее кровь. Нет, нет, нет, нет...

Я смотрю на ее темную неподвижную фигуру.

— Бабушка...

Мой шепот звучит как отрицание. Разум застыл. На секунду мне кажется, словно я покинула тело и гляжу сверху, как сова в ночи. Вижу все в замедленной съемке, как дрожат мои пальцы, когда касаюсь бабушкиной руки, готовясь перевернуть ее, как сжимается моя рука, пытаясь найти в ней какое-нибудь тепло. Наблюдаю, как медленно разворачиваю ее к себе. Вижу выражение своего лица, когда, наконец, смотрю на нее.

Это последнее, что я вижу перед тем, как слышу крик.