Одна

Глава 5

Сегодня пасмурный день.

Такая погода стоит всякий раз, когда я берусь за что-то новое.

В день моего первого поцелуя было пасмурно. Как и в день моего первого свидания. На протяжении всей поездки из Миннесоты в Висконсин небо опять было затянуто свинцовыми облаками. Вселенная помнит обо мне не настолько хорошо, чтобы предлагать в качестве бонусов солнечную погоду или короткий отдых. Может быть, она специально это подстраивает в надежде, что я обрету уверенность. Все словно ждут от меня каких-то поступков.

Правда, я очень стараюсь ее обрести! Нервно теребя капюшон, с раздражением думаю обо всем, что со мной происходит. Неожиданно понимаю, что стремление обрести уверенность и есть причина, по которой я здесь нахожусь. По этой же причине рискнула всем, желая нормальной жизни как у всех. Тем временем довольно настойчиво закапал дождик. Проблеск молнии озарил мрачное небо. Я продолжала идти, надеясь, что вся эта свинцовая тяжесть серых туч не обрушится на меня всей своей силой. Поношенные теннисные кроссовки не облегчали мое положения, ведь я не любительница прогулок в промокшей обуви. Темп моих шагов значительно ускорился.

Сейчас лишь девять тридцать утра, но мне не терпится пораньше прийти на работу. Очень хочу произвести благоприятное впечатление. Где-то прочла, что работодатели ценят пунктуальных сотрудников. Было непросто найти эту работу. После бесконечных интервью, поняла, что такие обычные места работы, как официантка и продавщица уже больше не для студентов. Люди постарше и опытнее хватаются за все, соперничая между собой за любую должность, борясь за каждый способ прокормить семью. В некоторых случаях работники постарше оказываются даже надежнее, так как они будут трудиться и днем, и ночью. Для них слишком высокие ставки, чтобы совершить ошибку.

Женщина, которая мне это рассказала, была довольно суровой дамой. Ее звали Анна. Она была менеджером в местном ресторане с баром «У Мэдди» недалеко от кампуса.

— Сколько тебе лет? — спросила она, когда я в первый раз подошла к ней по поводу работы. В течение целого дня, обойдя кучу мест, я могла только надеяться, что выгляжу не так же измученно, как себя тогда чувствовала.

— Восемнадцать.

— Ты и на пятнадцать не выглядишь. — От удивления ее брови взлетели вверх.

— Мне восемнадцать. — Я попыталась чуть вытянуться, чтобы казаться повыше. Представляю, что она увидела, взглянув на меня: медовые волосы, тусклые серые глаза и небольшие губы в довершение к телу, слишком миниатюрному, чтобы претендовать на привлекательность.

Пытаюсь выглядеть дружелюбно, улыбаться, делать все, что, по моему мнению, делала бы любая восемнадцатилетняя. Но эту видимость было тяжело поддерживать, потому что я видела лишь ее коралловую помаду и оценивающий взгляд, который слишком напоминал мне о ком-то, кого я хотела бы забыть.

— Вы поступаете в Висконсин?

— Да, собираюсь.

— Мы популярны в студенческой среде и у многих других в течение дня, — сообщает она мне. — В ночную же смену проводим различные бизнес мероприятия. От них мы и получаем львиную долю наших доходов.

Она пробежалась глазами по моей комплекции, задержавшись на коротких ногах и худенькой талии.

— У нас официантки лишь высшего разряда. — Тон ее голоса окончательно позволил мне убедиться, что я им не подхожу. Ее сузившиеся глаза на моей груди показались мне дополнительным подтверждением.

— Но я трудолюбивая, — тихо возразила. Нервно заламывая руки продолжала: — Вы не пожалеете. — Ее взгляд оставался холодным. Она продолжала внимательно изучать меня.

— Мы только что искали кого-нибудь на одно освободившееся место, кто мог бы подработать сегодняшним утром, — сказала она мне, наконец. Мое сердце от этого болезненно сжалось, я с трудом поборола дрожь. Отторжение жалит не так сильно, а вот отчаяние в несколько раз может усилить боль.

— Спасибо, что сказали, — мягко сказала. — Спасибо, что уделили мне время. — Продолжала, помнив о вежливости, нервно опуская руки.

— У тебя аккуратные ногти, — сказала она, кивнув на мои руки. — Короткие, чистые и готовые к труду. — Слабая улыбка проскользнула по ее лицу. — Моя бабушка всегда говорила, что в этом разница между женой и охотницей за деньгами мужчин.

— Наши бабушки, наверное, были подругами, иначе как объяснить, что тоже самое говорила мне и моя бабушка. — Чрезмерная эмоциональность в моем голосе подвела меня, но она все же задумчиво мне кивнула.

— Возможно.

Больше мне не зачем было здесь оставаться. Глубоко вздохнув, отправилась к выходу.

— Вы наняты.

— Что? — Я остановилась, думая, что что-то не так услышала.

— Вы наняты, — повторила она, подарив мне головокружительное чувство поддержки и облегчения. Я быстро обернулась. Ее задумчивый взгляд продолжал пронзать меня насквозь. Он у нее оставался таким же, даже после принятия решения.

— Начинаешь в воскресенье. Будь вовремя.

Застыв от удивления, внимательно на нее посмотрела. Она смеется надо мной? Почти ляпнув эту глупость, за несколько секунд прикусила язык.

— Спасибо, — вежливо пробортоматала.

Она мне суховато кивнула.

— Это лишь твой пробный запуск, — предупредила она меня. — По правде говоря, ты можешь быть уволена в любое время, если мы почувствуем пренебрежительное отношение к работе.

— Понимаю.

— Учти, что я не выношу медлительность и не терплю оправданий, — добавила она, скрестив руки на груди.

— Хорошо.

— Мы уважаемая организация и хотелось бы так это и оставить. Из этого следует, что все трудятся здесь, не жалея себя. — Ее голос стал немного громче. Мне даже показалось, что она что-то вспоминала.

— Все ясно.

— Надеюсь. — Она еще раз пронзила меня внимательным взглядом. — И еще одно.

— Да? — Я с трудом подавила желание взглянуть в сторону выхода. Больше всего хотелось как можно скорее уйти, так как очень боялась, что она передумает.

— Не отращивай ногти.

И тут впервые за целый день я искренно улыбнулась.

Память немедленно высветила другую слабую ухмылку, как только натолкнулась на вывеску «У Мэдди». Неожиданно вторая вспышка молнии резко ударила по небу, освещая все настолько ярко, что создалось впечатление, что этими молниями кидается сам громовержец.

На самом деле несчетное количество раз я и бабушка отчаянно нуждались в работе. Впервые это осознание пришло ко мне в возрасте четырех лет. Голод, словно зверь, грыз меня изнутри, в то время когда желудок пережевывал себя в томлении следующего приема пищи. При этом это была та разновидность голода, о которой было неприятно говорить. Проще было тихо страдать, чтобы не напоминать себе лишний раз как же я голодна.

Я тогда была очень больна. Помню это из-за наших испанских соседей, хотевших уже привести священника. В памяти сразу всплывает знакомое звучание испанского, но через дымку болезни он звучал по-другому – бешено и настойчиво. Я была горячей и холодной одновременно, уставшей и онемевшей. Не знаю сколько я лежала на нашей импровизированной кровати. Мечтала, какой ужас, о сухой и потрескавшейся почве, которая бы поглотила меня. Хоть краешком глаза увидеть маму, ведь ее образ был для меня неуловимее тени.

Я мечтала, что она взглянет на меня своими черными глазами с этой небесной высоты и боль в моем животе исчезнет, а на этом месте сразу же образуется зияющая пустота. Мама протянула бы ко мне руку, сделанную из звезд и наполнила бы меня огнем. Вот в такой агонии я лежала, сжигавшей меня до смерти. Совсем ослабнув, я проснулась. Бабушка трогала мой лоб холодными руками. Мы оставались в таком же положении, соединенные какой-то невидимой нитью, живые вопреки всем обстоятельствам.

Мы переехали на следующий же день, и все началось заново. Нигде не останавливаясь надолго, мы путешествовали по всей стране. Зимой я ходила в школу, а бабушка искала подработки, чтобы как-то пережить это время, ведь для нас не было ничего тяжелее этих холодов. К тому времени как мне исполнилось десять, я успела пожить почти в каждом штате страны. Однажды, когда мне было двенадцать лет, мы осели в штате Миннесота.

К этому возрасту я была мудра не по годам. Успела испытать голод, боль, усталость, побывала на грани смерти. Не думала, что можно почувствовать что-то грандиознее этого. Думаю, тогда мной овладела апатия, и мои чувства словно онемели.

Я ошибалась.

Сжав кулаки уставилась на вывеску «У Мэдди», отчаянно припоминая все это, чтобы пролить свет на черные дыры, которые хотели образоваться в моих воспоминаниях. Успокаиваю себя, заставляю себя быть такой же невозмутимой, как деревья, на которые мне раньше так нравилось взбираться.

Кто-то открывает дверь, чтобы выйти и звон колокольчика выводит меня из транса.

— Прошу прощения, — мягко говорю, отодвигаясь от выходящего человека.

— Все нормально, — ответил мне мужской голос. Неожиданно мою руку больно сжали. — Решила сегодня для разнообразия ни откуда не падать, а?

В изумлении перевожу на него свой взгляд. Отступаю на шаг назад, когда вижу, кто это. Его зеленые глаза встречаются с моими. Дневной свет отлично показывает мне их необычный изумрудный оттенок. Эти взъерошенные волосы, казавшиеся вчера ночью темными, на самом деле черные. Пакс улыбается и моему взору открываются его очаровательные ямочки, о которых мне поведала Нэт. Эти совершенные изгибы на его щеке появляются всякий раз, когда он лукаво подмигивает.

— Кажется, это может быть опасно для здоровья, — ответила я.

— Может тебе освоить верховую езду? — предлагает он мне с наглой усмешкой.

— Так уж получилось, но только знаешь, эта поездка ведь не привезла меня к месту назначения. — Двусмысленность моего утверждения доходит до меня только тогда, когда его брови взлетают от удивления. Его глаза светятся от удовольствия, в то время как я чувствую, как на моем лице появляется легкий румянец. — Э-э-э, что я имела в виду... Я всего лишь хотела обратить внимание на такую деталь, что мы на самом деле не двигались вперед, лишь вверх и вниз.

— Может нам нужно прокатиться еще разок. — Он с озорством перебивает меня. — Может, тогда ты поймешь... куда тебе надо идти.

— Эм. — Я начинаю заикаться, чувствуя, как невинный розовый румянец меняется на более багровые оттенки.

— Может быть мы сделаем даже больше, чем просто вверх и вниз. Может быть мы в дополнение попробуем другие... позиции.

Я нервно сглотнула. Теперь в полной мере ощущаю значение выражения «провалиться от стыда под землю». Мне ужасно хочется положить конец этому разговору.

— Что на это скажешь? — спрашивает он своим поддразнивающим тоном.

— Мне надо идти на работу, — честно отвечаю, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты работаешь здесь? — его голос звучит удивленно.

— Сегодня мой первый день на работе и мне очень хочется произвести хорошее впечатление, поэтому я должна уже идти, — согласно киваю.

— Хмм. — Не понимая этого выражения на его лице пугаюсь, не сказала ли что-то грубое.

— Было приятно случайно встретиться с тобой, — быстро добавила.

— А кататься на мне тебе тоже понравилось?

Мой рот приоткрылся. Указательным пальцем Пакс дотронулся до подбородка, вплотную приблизившись к губам. На его лице мелькнула застенчивая улыбка. Он поднял руки вверх, приблизив ладони к моему лицу.

— Мне жаль, но я не могу сопротивляться, — говорит он мне.

— Попробуй, — отвечаю я, заметив озорные зеленые искорки в его глазах. Сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться.

— У тебя может быть выражение лица и получше. Впрочем, мне и так тяжело устоять.

Я потрясла головой, пытаясь отойти от него, теряясь в догадках от того, почему меня так и тянет улыбаться в его присутствии. Взглянув на него, понимаю, что это из-за того, что у него определенно имеется харизма. У него, вероятно, было обычное детство с каникулами каждое лето. Рос он в доме, где было больше одной кровати, питаясь, как и положено три раза в день. Скорее всего он и представить себе не может, что чувствуешь, когда умираешь от голода. Наверное, он даже не знает, что такое голод.

— Мне пора идти. — Я отвернулась.

— Да, кажется, тебе уже пора, — соглашается он, не отводя от меня глаз.

Наверное, никогда с ним не встречусь больше, так что говорю:

— Увидимся.

— Увидимся. — Он позволяет мне пройти мимо.

Я не оглянулась.