Осада

9

Подпоручик Иштван Надь всего лишь неделю назад снова облачился в военную форму и теперь, идя по горной дороге, которая по самому краю обрыва вела наверх, чувствовал себя так, будто он не шел, а браво маршировал, приближаясь к заветной цели. Причем делал он это довольно легко. Его подчиненные, тяжело дыша и громко отдуваясь, еле тащились вслед за ним, а он с веселым выражением лица смотрел на лежавшую перед ним местность. Сердце его билось размеренно и спокойно, словно он шел по ровному месту или по асфальтированному шоссе.

«Молодец, паршивое», — подумал он с любовью о своем больном сердечке.

Склон горы справа от дороги постепенно стал пологим, и взору Иштвана открылся вид на долину, увидев которую он начал искать глазами дом из красного кирпича и скоро нашел его. Однако с такой высоты большой четырехэтажный дом казался довольно маленьким, и подпоручик разочарованно вздохнул.

«Ничего, как-нибудь после…»

До армии Иштван Надь преподавал в Уйпештской гимназии венгерский язык и историю. Из-за порока сердца, который у него нашли врачи, его не взяли в армию, однако, движимый высокими патриотическими чувствами, он все-таки добился, чтобы его взяли преподавателем в допризывную организацию «Левенте», где Иштван настолько хорошо зарекомендовал себя, что вскоре был назначен старшим преподавателем. Это назначение, явившись своеобразным бальзамом для его измученной души, обрадовало его так, что он даже забыл о ярлыке «не пригоден к военной службе», который ему приклеили после окончания академии, более того, эту радость не омрачило даже известие о болезни родной матери, которая не раз говорила ему: «Знаешь, сынок, кто высоко поднимается, тому и падать глубже». Произнося эти слова, она, по обыкновению, еще туже затягивала узел платка под костлявым подбородком.

«Она и сейчас сказала бы мне то же самое», — подумал Иштван, решив про себя, что он поступил совершенно правильно, не зайдя домой, чтобы попрощаться с ней.

— Как-нибудь потом… — тихо пробормотал он себе под нос.

Помимо своей воли он замедлил шаг и смущенно оглянулся назад, не услышал ли кто-нибудь из его подчиненных этих слов. Однако люди сильно поотстали от него и, разумеется, никак не могли слышать.

— Скорей! Поживее шевелите ногами! — выкрикнул он, оглянувшись назад, но так и не остановившись.

Солдаты без особой охоты ускорили шаг.

«Я с больным сердцем обогнал вас, а вы плететесь, как калеки», — чуть было не сорвалось с губ офицера, но он вовремя одумался, считая, что ему не пристало ссылаться на свою болезнь.

— Пошевеливайтесь быстрее! Разве это батарея на марше?! Скорее это стадо баранов! Унтер-офицер, приведите людей в порядок, а то на них смотреть противно!..

Выкрикнув все это, подпоручик легким шагом двинулся дальше, слушая, как унтер орет за его спиной.

— Подтянись!.. Быстрее!.. Раз-два!.. Раз-два!.. — Слова команды унтер искусно пересыпал такими отборными ругательствами, что офицер невольно улыбнулся и вспомнил, как унтер распоряжался тогда на стрельбище, и на душе у него сразу же полегчало. «Никакой загвоздки не будет…» — решил Иштван, прекрасно понимая, что военным подразделением этот сброд и назвать-то было нельзя. Во-первых, это не батарея, поскольку у них нет ни одной пушки, которую они могли бы использовать для ведения огня по танкам. Во-вторых, как можно назвать батареей группу людей в пятнадцать человек, и, в-третьих, десять человек из этих пятнадцати ни разу в жизни не только не стреляли из пушки, но даже и не видели ее. И все же, несмотря на все это, подпоручик Иштван Надь верил в своих людей, а главным образом, в самого себя. Эти пятнадцать человек он все же не на улице подобрал из числа бродяг, это были молодые здоровые парни, которые, подобно ему, прочитав приказ об очередной мобилизации, добровольно явились на призывной пункт.

Вчера из них сформировали небольшое подразделение, после чего они целый день до седьмого пота занимались шагистикой и прочими военными премудростями, а поздно вечером держали своеобразный экзамен, убедив своего командира в том, что они вполне способны справиться с поставленным заданием.

Из пятнадцати солдатиков, переодетых в новенькое, с иголочки обмундирование, двое знали Иштвана Надя по гражданской жизни. Подпоручику же хотелось, чтобы они его лучше и не знали вовсе. Оба парня жили в долине, неподалеку от большого кирпичного дома. Оба работали учениками в Уйпеште на кожевенном заводе у Вольфнера, и оба были замешаны в инциденте на стрельбище. Иштван Надь даже запомнил фамилию одного из них: Закс. Вспоминать о том, что произошло тогда, ему не хотелось, в душе же он решил получше приглядывать за ними.

Однако поведение этих двоих парней мало чем отличалось от поведения остальных новоиспеченных вояк, каждый из которых, разумеется, пытался скрывать охвативший его страх за громкими разговорами. Но их напускное бахвальство не могло обмануть Иштвана Надя, он прекрасно понимал, что творится у них на душе от страха. Пока ни один из парней не подавал ни малейших признаков неповиновения или же стремления хоть как-то подорвать его авторитет, напротив, что не ускользнуло от зоркого взгляда офицера, они изо всех сил старались привлечь внимание своих товарищей к рвению, проявляемому ими к службе. Иштвану Надю очень хотелось узнать, что эти парни говорили о нем за глаза, однако, как он ни старался, узнать это ему так и не удалось. Они почему-то о нем и не говорили вовсе, во всяком случае, он этого не слышал. Это в какой-то степени беспокоило его, хотя, хорошо подумав, он решил, что ничего предосудительного, что могло бы повредить его командирской репутации, они не могли сказать.

«А может, это мне только так кажется…» — Иштван задумался над тем, как мало порой влияют на судьбу человека его личные качества. Он невольно посмотрел на долину, где стоял так хорошо знакомый ему кирпичный дом. «Если бы я был сейчас капитаном, тем более капитаном генерального штаба…» За спиной Иштвана раздался топот солдатских ботинок, который мгновенно отвлек его от невеселых дум.

Бросив на солдат взгляд через плечо, он сказал:

— Так уже лучше. Я начинаю верить, что вы способны шагать если не как настоящие солдаты, то по крайней мере как прилежные допризывники. Ставьте ногу на землю так, чтобы противнику тошно стало!

И парни старались сильнее печатать шаг.

Иштвану Надю такое усердие подчиненных явно понравилось.

— Я из вас еще героев сделаю, сопляки зеленые! — громко пообещал он, уверенный в том, что ему и на самом деле удастся достичь столь высокой цели, тем более что он прекрасно понимал: более подходящая возможность ему вряд ли еще когда представится.

Вскоре дорога, испещренная ухабами, начала петлять. Иштван шел осторожно, но шага не замедлял. Шел, а сам прислушивался к биению собственного сердца, которое, к его несказанной радости, билось ритмично, что вселяло в него уверенность. Не поворачивая головы, он нет-нет да и посматривал искоса на дом из красного кирпича, мысленно представляя себе лицо матери.

«Вот и удалось… Должно удаться, мама… — билась в голове Иштвана мысль. — Отечество позвало меня, да и мое сердце этого требует…»

Тяжело вздохнув, Иштван принудил себя не думать о своем будущем. Показать себя он мечтал еще в юношестве, когда у него было здоровое сердце. Особенно он старался в олимпийский год. Иштван был хорошим бегуном и однажды решил, освободившись от мелочной опеки домашних, показать себя первоклассным спортсменом. Он начал тренироваться: бегал днем и ночью с секундомером в руке, истязая себя, и достиг таких результатов, что смело мог бы участвовать в крупных соревнованиях с надеждой занять призовое место, но все-таки не участвовал, считая такой шаг преждевременным, так как он замыслил не просто блеснуть на этом поприще, а прямо-таки ошеломить мир новыми рекордами. Сердце Иштвана начало давать о себе знать, однако он не считался с ним: по ночам, как полоумный, бегал вокруг дома, и однажды свалился в сердечном припадке. Случилось это незадолго до выпуска его из академии Людовики, где он в ту пору учился. Учитывая тот факт, что он был в числе лучших слушателей, его все-таки выпустили, но тут же передали в руки врачей, которые признали его негодным к военной службе.

Иштвану Надю повезло: несмотря на свое несчастье, с помощью своих бывших начальников ему удалось устроиться на преподавательскую работу в местную гимназию, хотя подобную работу он смело мог бы найти в другом месте и безо всяких рекомендаций. Таким поворотом в судьбе сына были довольны родители, особенно мать, считая, что он попал на хорошую должность, тем более, что господин директор оказался человеком очень добрым…

Иштван Надь гордился своим происхождением и своими родителями, которые в Будапешт попали из Секея. Он был особенно благодарен им за то, что они не пожалели ничего, чтобы он вышел в люди и получил хорошее образование. Мать мечтала о том, чтобы ее сын преподавал в той же гимназии, в которой в свое время работал и его отец, созывавший гимназистов на уроки, энергично тряся в коридоре колокольчиком. Однако сам Иштван понимал, что, решись он на этот шаг, прозвище сына школьного дядьки так и приклеилось бы к нему навсегда. До Уйпешта же от его дома было не так уж и далеко: без труда можно было доехать на трамвае, но в то же время и не так близко, чтобы сюда могли дойти слухи о тех трагических обстоятельствах, при которых новоиспеченный подпоручик был вынужден выйти в запас, что, как он думал, могло отрицательно сказаться на его преподавательской карьере. Родители Иштвана Надя поняли опасения сына и не стали ни возражать, ни мешать ему жить по-своему. Уже за одно это Иштван был им благодарен. Этот благородный жест отца с матерью он воспринял как пример родительской самоотверженности и любви и в душе решил, что, по возможности, и он сам станет поступать подобным же образом, хотя и старался не попадать в их положение. Жениться он не собирался до тех пор, пока не займет твердое место в жизни, а до этого чего проще раз в неделю заглянуть в недорогой публичный дом.

Вскоре топот солдатских ботинок начал как бы стихать.

— Что это такое?! Плететесь, как старухи! — прикрикнул на солдат подпоручик.

И в тот же миг раздался грубый голос Буйдошо:

— Раз-два!.. Раз-два!..

Дорога, сделав крутой поворот, пошла вниз, переходя на склон другой горы. Иштван Надь достал карту и начал сверять ее с местностью. Ошибки быть не могло, батарея прибыла в указанное место. Немного выждав, пока топот за его спиной снова не стал отчетливым и громким, подпоручик Надь скомандовал:

— Стой!

После чего распорядился устроить небольшой привал, а сам провел рекогносцировку местности.

Место для батареи он выбрал хорошее: вероятное наступление противника ожидалось из-за скал, между которыми вверх на горное плато вела дорога. Внимательно осмотрев местность, Иштван Надь принял решение выбрать огневую позицию для батареи метрах в ста двадцати от нагромождения скал, на небольшой полянке, окруженной засыпанным снегом кустарником. Буйдошо он приказал построить личный состав батареи.

Выслушав доклад унтера о том, что его приказание выполнено, подпоручик сначала хотел сказать своим подчиненным небольшую речь, из которой он, однако, успел произнести всего лишь три слова:

— Мои боевые друзья!..

В этот момент послышался шум грузовика, который тащил за собой пушку. Солдаты быстро отцепили орудие от кузова машины, сняли продовольствие и полевой телефонный аппарат с большой катушкой провода, которую, как только грузовик медленно удалился, двое солдат сразу же начали разматывать, устанавливая связь со штабом.

Иштван Надь, углубившись в свои мысли, задумчиво смотрел вслед удалявшемуся грузовику. Машина эта была выпрошена им по случаю, да и привезла-то она совсем не то орудие, какое подпоручик выклянчивал у капитана, занимавшегося распределением боевой техники. А уж Надь старался вовсю, умолял дать ему «Бофорса», раз уж ему выделили всего-навсего одну пушку.

— Господин подпоручик просит «Бофорса», а ведь такие пушки имеются только у немцев. Нам они таких орудий не дают.

При этом капитан скорчил такую гримасу, которая настолько вывела Иштвана Надя из себя, что он не замедлил доложить об этом коменданту гарнизона.

Нахмурив брови, подпоручик отогнал от себя невеселые воспоминания и приказал Буйдошо подготовить огневую позицию.

Пока солдаты рыли землю, подпоручик еще раз осмотрел местность. Выбрав место для запасной ОП, он, присев на камень, обозначил на карте место нахождения орудия, а затем вычертил схему ведения огня. Вскоре к нему подошел унтер-офицер и доложил, что орудие можно устанавливать на позиции.

Пушку закатили в отрытый для нее окопчик.

Иштвана Надя вновь охватил патриотический порыв. Он построил солдат и начал произносить речь, которая была прервана неожиданным появлением грузовика с пушкой.

— Мои боевые друзья! — снова произнес он. — Нашей крошечной группке противостоит целое войско врагов. Так будем же оберегать и защищать друг друга, как это делали в свое время наши предки, славные витязи из Вегвара… так что пусть приходят неверные! Наша нация сейчас, как никогда, едина! Она изгнала из своих рядов и красное отребье, и еврейских плутократов! Перед венграми открыт путь вперед, и нет на свете такой силы, которая могла бы одолеть нас, сломить нашу волю… Мы до конца пройдем дорогой битв и вернем себе наши древние земли от Карпат и до берегов Дуная… — Голос офицера звучал призывно, лицо раскраснелось от охватившего его воодушевления.

Солдаты довольно безучастно слушали своего командира, однако их безразличие нисколько не охладило Иштвана Надя, он так увлекся, что все говорил и говорил до тех пор, пока не зазвенел полевой телефон.

Это была проверка связи. Подпоручик доложил в штаб, что его батарея заняла огневую позицию. Ему сообщили, когда нужно докладывать, и предупредили, чтобы он действовал, строго руководствуясь полученным приказом.

Закончив разговор по телефону, Иштван Надь разрешил унтеру раздавать обед. Собственную порцию он съел, сидя в кругу солдат, с которыми он даже чокнулся своей фляжкой с ромом, провозгласив тост:

— За славу нашей батареи! — и по-отечески добавил: — Однако пьяных я в подразделении не потерплю…

В конце концов его подчиненные немного осмелели, а под влиянием выпитого рома даже развеселились настолько, что начали смеяться над каждым пустяком. Однако подпоручику очень скоро надоела болтовня солдат, и он приказал унтеру продолжать дооборудование огневой позиции.

Унтер-офицер Буйдошо толково организовал работу, так что подчиненные работали споро.

Вскоре начало смеркаться, а в зарослях деревьев было даже темно. Подпоручик ломал себе голову над тем, как ему лучше организовать охрану на ночь. Встав перед пушкой, он осмотрел местность, прикинув, что будет видеть часовой с этого места, затем зашел за орудие, чтобы убедиться лично, что именно будет видно с того места.

Вот тогда-то из-за скал и показался первый танк.

Двигался он точно так, как себе это представлял на рекогносцировке Иштван Надь, и пехота вслед за ним передвигалась именно так, как хотелось бы подпоручику: группками по нескольку человек и совершенно спокойно, не подозревая о грозившей им опасности.

В голове Иштвана Надя моментально родился план предстоящего боя: с первого же выстрела из пушки подбить танк, а когда он начнет гореть, освещая местность и наступающую пехоту, скосить ее очередями из пулемета. Поручик без труда представил себе объятую языками пламени громаду танка и валявшихся на земле пехотинцев, расстрелянных почти в упор. Времени для обдумывания иного варианта у Надя не было, его не хватило даже на то, чтобы как положено поставить задачу подчиненным. Подскочив к орудию, он оттолкнул наводчика в сторону и, даже не сев на его место, стоя начал лихорадочно крутить маховики наводки, наводя пушку на цель.

— Всем в укрытие! До моего выстрела никому огня не открывать! Никто ни выстрела! А затем весь огонь сосредоточить по пехоте! — хриплым, прерывающимся голосом скомандовал офицер.

Унтер Буйдошо, оказавшись за спиной командира, более громко повторил его приказ. В голосе его чувствовалась тревога. Повторив слова подпоручика, унтер чуть тише добавил:

— В штаны только не наложите от страха!

Танк тем временем, объехав нагромождение скал, из-за которых он появился, громыхая и фыркая, полз ко второму повороту дороги.

Подпоручик, казалось, остолбенел; проглотив половину приказа, он выкрикнул:

— …Подготовить зажигательный снаряд!..

После секундного замешательства унтер Буйдошо передал приказ дальше, но в такой форме, будто он выслушал его до конца:

— По движущемуся танку… прямой наводкой… зажигательным…

«Молодец унтер…» — мелькнуло в голове у офицера.

Уверенная, отданная строго по-уставному команда Буйдошо успокаивающе подействовала на самого подпоручика. «Его нужно будет повысить в звании…»

Снаряд почти беззвучно скользнул в ствол орудия. На лоб офицера набежали морщины, сощурив глаза, он впился ими в приближавшийся танк, а спустя несколько секунд громко выкрикнул:

— Огонь!

Пушка оглушительно выстрелила. Передняя часть танка поползла вверх, но тут же опустилась на присыпанные снегом кусты. Ствол танковой пушки смотрел в сторону рощицы, а сама стального цвета махина в сумерках казалась черной громадиной.

Морщины на лбу Иштвана Надя разгладились. Он облизал губы и с волнением ждал, когда из пробоины вырвется сноп пламени.

Однако танк почему-то не загорался; офицер же до боли в глазах смотрел на него.

— Огонь! — дико заорал Буйдошо.

Пушка выстрелила.

Тем временем солдаты противника, следовавшие за танком, рассыпались и укрылись за кустами, а когда по ним начали стрелять, сами открыли огонь и, искусно применяясь к местности, доползли до первых деревьев и спрятались за их мощными стволами.

Подпоручик все еще не спускал глаз с танка. «Бронебойным надо бы…» — осенило вдруг его. Охваченный злостью, он с такой силой стиснул зубы, что даже почувствовал боль в челюсти.

Заглушая стрельбу карабинов, послышался какой-то звук в танке, сопровождаемый негромким скрежетом.

Унтер был начеку и, не дожидаясь приказа офицера, скомандовал:

— Захватить танкистов! Делай, как я!

Вскочив на ноги, Буйдошо выпрыгнул из окопчика на бруствер и, окинув беглым взглядом позицию, крикнул:

— За мной! — И побежал к танку.

Солдаты повскакивали с земли. Помощник наводчика сначала недовольно покосился на офицера, а затем и сам побежал вслед за своими товарищами.

На огневой позиции остался один Иштван Надь. Уставившись неподвижным взглядом на танк, он крепко сжал зубы. Желваки под его щеками заходили так быстро, будто он жевал жвачку. Солдаты тем временем бежали к танку. Иштван Надь со своего места не мог видеть того, что происходило за танком. Он заметил только, что унтер с ходу выстрелил под танк из пистолета. И в тот же миг из-за кустов раздалась автоматная очередь. Буйдошо камнем упал на землю, а Макра как-то странно подпрыгнул, задергав ногами в воздухе, и как оглашенный заайкал. Несколько солдат упали на землю, а человек пять-шесть растерянно заметались из стороны в сторону, но вскоре и они залегли.

Иштван Надь наблюдал за всем этим, скрипя от злости зубами. Как ни старался, он никак не мог отыскать глазами укрывшегося за кустарником вражеского автоматчика. Его солдаты вели по нему огонь, стреляя в том направлении, но он лично там никого не видел. Буйдошо прополз немного вперед. В этот момент с другой стороны дороги раздалась другая автоматная очередь, однако подпоручик, посмотрев туда, и там никого не заметил. Его солдаты выстрелами из карабинов отвечали на короткие очереди русского автоматчика. Один из солдат пополз к танку и, добравшись до дороги, приподнялся и с колена бросил ручную гранату, которая перелетела через танк, и, проследив за ее полетом, быстро залег.

Граната разорвалась, сорвав снежную пыль с кустарника. Автоматные очереди прекратились. Замолкли и карабины. Макра жалобно стонал.

Безграничное чувство злобы, переполнив офицера, наконец-то, ища выхода наружу, прорвалось.

— …Мать вашу так! — выкрикнул подпоручик несколько раз, а затем уже значительно тише добавил: — Прошу вас!..

Достав из кармана носовой платок и вытерев пот со лба, он громко позвал:

— Буйдошо!

Однако никакого ответа он не получил. Стоны Макры раздражали офицера. Сунув платок в карман, Иштван Надь выкрикнул, стараясь придать своему голосу командирскую строгость:

— Встать!

Однако солдаты продолжали лежать на земле. Пошевелился лишь один Макра. Он поднял голову и даже попытался встать на колени, но тут же свалился на землю.

Иштван Надь невольно вспомнил ЧП на учебном стрельбище, и все в нем мгновенно возмутилось.

— Встать! — заорал он. — Это вам не учебное стрельбище! Встать, мерзавцы! Разве вы не слышите, что я приказал?!

Дрожащими пальцами он схватился за кобуру. «Я вам сейчас покажу!» — решил он и, выхватив пистолет, дважды выстрелил в воздух.

Вслед за этими выстрелами на время установилась полная тишина. Однако солдаты не шевелились, отчего в душе у офицера снова ожили воспоминания об учебных стрельбах. Он быстро окинул взглядом распластавшихся на земле подчиненных. По спинам он не узнал ни Закса, ни других солдат, которых он обучал стрельбе.

«Их нужно во что бы то ни стало поднять…» — сообразил он, решив, что в свое время, обучая и воспитывая их, он, видимо, допустил какую-то серьезную ошибку.

А тогда на стрельбище, можно сказать, произошло настоящее ЧП. Иштвану Надю показалось, что его допризывники действовали недостаточно быстро и ловко для венгерских парней, и поэтому он приказал продолжать занятия даже после их окончания, а когда парни и после этого не проявили нужного усердия, начал над ними измываться. Однако после команды «Ложись!» по команде «Встать!» никто из новичков не соблаговолил подняться с земли, да и его собственные ученики не торопились выполнить его приказ, что окончательно сразило Иштвана Надя. Во всяком случае, он решил официально наказать только новичков, а своих гимназистов после долгого и мучительного раздумья наказать собственной властью, влепив провинившимся по колу: двоим — по венгерскому языку, а двоим — по истории, с тем чтобы и тем и другим было бы что исправлять до экзаменов на аттестат зрелости, а помимо этого каждый из них должен был по пять раз написать в своей тетради следующее предложение: «История учит нас, что без твердой дисциплины и беспрекословного повиновения нашей нации грозит гибель. Невыполнение приказа равносильно предательству и должно быть чуждо характеру истинного венгра, а если нечто подобное произойдет среди моих подчиненных, то я буду немедленно и решительно пресекать подобные поползновения».

Однако происшедшие изменения в военной обстановке отсрочили приведение в исполнение этого наказания, да и сами экзамены тоже. Стоило только Иштвану Надю вспомнить вышеприведенный текст, как он моментально сообразил, что сам должен действовать тоже решительно. От сознания этого он даже вздрогнул. Ему хотелось каким-то образом вытащить парней из этой передряги, хотя он и понимал, что такой возможности у него нет сейчас, да и позже не будет. Медленно переставляя ноги, он пошел по окопу.

«Все они еще зеленые юнцы…» — думал Надь, понимая, что признание этого факта ничего не изменит. «Батарея и тогда остается батареей, когда она состоит всего из одного орудия…»

Шел он медленно, явно не торопясь. «Да и этот Буйдошо тоже хорош…» Подпоручик тряхнул головой, словно отгоняя этим от себя саму мысль, что унтер способен на решительный шаг. Он почти совсем не знал своего взводного, хотя на фоне наспех сколоченного коллектива батареи Буйдошо и казался крепким молодцом, который с первого раза прекрасно справлялся с этими желторотиками. «Он, по-видимому, убит…» Стоило только офицеру подумать об этом, как ноги его моментально налились свинцом. «Такое вполне могло случиться…»

Услышав за своей спиной шорох, офицер мгновенно замер и повернул голову в ту сторону, но ничего подозрительного не заметил. Глядя мимо орудия, он снова увидел внизу долину.

Правда, из-за сгущающихся сумерек отдаленные дома уже нельзя было различить. Взгляд подпоручика снова перескочил на орудие, и снова он подумал о том, что позиция выбрана им превосходно, и ему захотелось, чтобы его снова охватило то радостное чувство, какое он испытал, когда солдаты закатывали пушку на огневую позицию.

И тут Иштван Надь вспомнил, как во время обеда кто-то из солдат, глядя на городок, раскинувшийся внизу, сказал, вспомнив один из эпизодов отечественной истории:

— Вот теперь и мы будем защищать свой город, как это делали некогда витязи из Вегвара.

— И мы сможем туда стрелять? — вдруг спросил другой солдат, в голосе которого не чувствовалось уверенности.

— Отсюда мы можем вести огонь в любом направлении, так как огневая позиция выбрана правильно и в то же время защищена со всех сторон, — ответил ему Иштван Надь, желая этим хоть как-то подбодрить своих вояк.

— Господин подпоручик… — Спрашивавший на миг замолк, а затем все-таки договорил фразу до конца: — Но ведь мы живем в этом городе, там у нас…

Иштван Надь вытаращил на солдата глаза.

— Если потребуется, я сам выстрелю из орудия по собственному дому, — решительно произнес он.

Солдаты же на это лишь растерянно заморгали глазами.

Сейчас офицер и сам удивился тому, что до сих пор он как-то ни разу не подумал об этом.

«А такое вполне может произойти…» — сообразил Надь и пошел дальше, все быстрее и быстрее переставляя ноги.

Ближе других солдат к командиру оказался Закс, лежавший в ячейке широко раскинув ноги и повернув набок голову, с которой чуть съехала каска.

— Вставайте, Закс! Жизнь неповторима!..

Однако парень даже не пошевелился. Это настолько разозлило офицера, что он пнул его ногой по каске.

— Оглох ты, что ли?! — дико заорал Надь.

Голова Закса уткнулась в землю. Только тут Иштван разглядел на шее солдата красное пятнышко величиной с монету, которое в сумерках казалось почти черным.

— Боже милостивый, — испуганно пробормотал Иштван Надь. Он вспомнил, что ему в таком случае следовало бы перевернуть убитого на спину и закрыть ему глаза, но он брезговал прикоснуться к мертвому. — Простите меня, Закс… — еле выдавил он из себя.

Офицер с трудом взял себя в руки. Выпрямившись, он задумчивым взглядом посмотрел на дорогу и чуть выше ее и тут же вспомнил выражение лица солдата, когда тот бросал в танк гранату. «Бросил он ее, а потом все стихло…»

Во рту у подпоручика пересохло, он с трудом сглотнул слюну и с подозрением посмотрел на засыпанные снегом кусты по ту сторону дороги, а затем уже и на сам танк. Он боялся, что в кустарнике кто-то спрятался. Сняв пистолет с предохранителя, он изготовился к стрельбе и, осторожно ступая, двинулся к танку. Под днищем танка лицом вниз лежал русский танкист, зажав в руке пистолет. Запасной люк на днище был открыт. Иштван Надь лег на землю и заглянул через люк внутрь, откуда сильно воняло горелым маслом.

«Остальные, видимо, удрали», — решил он.

В этот момент он услышал звук бегущих шагов.

Быстро выдернув голову из люка, он так сильно ударился затылком о днище танка, что на какой-то миг даже потерял сознание.

Когда же он очнулся, то услышал, что шаги отдалялись от него. Подпоручик не без труда вылез из-под танка. Первое, что он увидел, были фигурки его солдат, которые бежали прочь от позиции.

— Стойте! Мерзавцы, остановитесь! Я вам приказываю!..

Хорошо сознавая, что бегущих в тыл солдат уже ничем не остановить, он все же выстрелил из пистолета в воздух. Сумерки поглотили бежавших. Тяжело дыша от охватившей его злости, подпоручик начал пересчитывать убитых. Насчитал девять своих солдат и двух русских. Остальные, видимо, разбежались.

«Выходит, из пятнадцати человек шестеро оказались трусами…» Тяжело вздохнув, офицер покачал головой, не понимая, как они могли нарушить присягу и изменить отечеству. На сердце было тяжело, а голова, казалось, раскалывалась от нелегких дум.

Чувство ответственности привело его в себя.

Спотыкаясь почти на каждом шагу, подпоручик подошел к полевому телефону, установленному на огневой позиции. Докладывать о бегстве подчиненных ему отнюдь не хотелось, и он тут же решил про себя: «Все они погибли… Одни красиво, смертью героев, другие — как трусы…»

Набравшись смелости, он взял в руки телефонную трубку и доложил о том, что он лично подбил вражеский танк, а затем вступил в неравный бой с превосходящими силами противника, в ходе которого потеряв всех своих солдат, остался один-одинешенек, но позиции не оставил и находится возле орудия.

— Продолжайте держаться. Высылаем вам подкрепление, — прохрипел голос из трубки.

С облегчением Иштван Надь положил трубку на телефонный аппарат. Подумав о своих дезертирах, он презрительно скривил губы.

Вспомнив о том, что во фляжке еще оставался ром, офицер отпил несколько глотков, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу, а затем почувствовал, что он голоден. Достав из кармана ломоть хлеба, который у него был, он отломил небольшой кусочек и начал медленно жевать. «Все в нем имеется: и отруби, и кукуруза, только пшеничной муки нет ни единого грамма…» Захотелось узнать, какой хлеб выдают немецким солдатам. Поняв всю нелепость своего желания, офицер удивленно вскинул брови и почему-то вспомнил слова капитана: «Господин подпоручик просит «Бофорса», а ведь такие пушки имеются только у немцев. Нам они таких орудий не дают». Доев хлеб, он отпил из фляжки еще несколько глотков рома, чувствуя, что начинает хмелеть.

«Вот она, судьба венгров…» Подойдя к орудию, он присел на станину.

Тем временем почти совсем стемнело. Подавшись всем туловищем вперед, Иштван Надь, сузив глаза до щелок, уставился на дорогу и подумал: «Если солдаты противника снова рискнут сунуться сюда, то они пойдут только по этой дороге… А уж если они появятся, я снова всех их постреляю. Один перестреляю всех… А неплохо повоевали мои желторотики… За такой бой мне не только слава положена, но и еще земельный участок в пять хольдов…» Вспомнил родную мать, и ему тотчас же захотелось похвастаться перед ней: «Мы построим собственный большой дом. У меня теперь, мама, будет свой участок, целых пять хольдов».

Вдруг губы его дрогнули: стало жаль тех шестерых, которые так позорно бежали (последние два слова офицер тут же мысленно заменил на слова «поступились своей совестью»).

В этот момент подпоручик услышал за своей спиной чье-то дыхание. Надь хотел было обернуться, но в тот же миг почувствовал удар ножом в спину, под самое сердце. Он открыл рот, чтобы закричать, но чья-то крепкая ладонь закрыла ему рот, а затем с силой рванула его голову назад. Выпучив глаза, он увидел чью-то фигуру в каске, которая показалась ему очень знакомой, однако, кто именно это был, он так и не узнал: силы покинули его.

Солдат в каске столкнул труп подпоручика Иштвана Надя со станины под орудие.