Осада

8

В темноте Петер Фёльдеш чувствовал себя в безопасности. Размеренным шагом он шел по булыжному шоссе. Дорога была из рук вон плохой, вся в рытвинах и буграх. Петер не обходил их и не сходил на обочину, где идти, возможно, было бы несколько легче. Он считал, что человек, документы у которого находятся в полном порядке, может спокойно идти по середине дороги, плевать ему и на рытвины, и на контрольные посты. Его несколько раз останавливали и проверяли документы, и каждый раз он с необычайной важностью и неторопливостью доставал отпускной билет и солдатскую книжку: пусть позлятся полевые жандармы от его медлительности.

Стало холодно. Петер мысленно проклинал хозяйственников из службы тыла за то, что они не выдали ему положенное по случаю рождественских праздников спиртное. Достав из кармана табакерку, он скрутил себе цигарку и закурил.

Петер решил, что для него война закончилась окончательно. Десять дней он прокантуется дома по отпускному билету. Если повезет, то за это время фронт переместится дальше, а если нет, то и тогда он все равно уже не вернется в свою часть. Спрячется в подвале для угля, и мать, приходя за углем, будет приносить ему что-нибудь из еды. Несколько месяцев он готов просидеть хоть на корточках, а больше война все равно не продлится.

Петер вспомнил поручика, когда тот с саблей наголо поднимал роту в атаку. Он улыбнулся: «Этого кретина наверняка хватит кондрашка, когда ему доложат, что я смылся. Как бы хотелось увидеть, какую он при этом скорчит рожу…» Потер подсчитал, что о его исчезновении ротному доложат утром, в обед сообщат в батальон, после полудня — в полк и только вечером объявят розыск. Таков порядок, но в то же время Петер был уверен в том, что ротный никому ни о чем не доложит, по крайней мере в течение десяти дней будет хранить Мудрое молчание, считая Петера в списках роты и скрывая его дезертирство.

Но попадаться ему на глаза до конца войны было нежелательно.

Петер с удовлетворением отметил, что, собственно говоря, ему чертовски повезло с ротным. «В мире много скотов, но и среди них встречаются порой исключительные экземпляры». Петер громко рассмеялся, потом внезапно посуровел: «Ко всем чертям нужно было бы гнать всю эту нилашистскую банду вместе с ротным и им подобными. Пропади они все пропадом, кто все еще хочет продолжать эту войну».

Он опять вспомнил русского, которого встретил в воронке из-под снаряда. Петер жалел его. Если бы тот был чуточку умнее, не пришлось бы убивать его. Они договорились бы чинно, благородно и разошлись один в одну сторону, другой — в другую. Он глубоко затянулся и ускорил шаги. «Если поторопиться, то к обеду буду дома».

За его спиной, будто молнии, прочертившие небо из конца в конец, вспыхнули огненные сполохи, вслед за этим раздался громоподобный гул, а в небо все взлетали новые огненные полосы. Под Петером задрожала земля, он почувствовал ее движение даже через подошвы сапог. Он повернулся на каблуках и бросился бежать.

«Прорвались…» Он на минуту остановился, сбросил с плеча вещмешок. «Идиот…» Он был уверен, что дурак ротный выскользнет из этой катавасии даже тогда, когда поляжет вся рота. По лицу текли струйки пота. Петер даже не потрудился отбросить мешок в сторону; оставив его на середине дороги, он побежал дальше. В голову пришла мысль бросить и винтовку, но не хотелось остаться без оружия, и он нес ее дальше, высунув от усталости язык. Вскоре он окончательно выбился из сил и остановился, чтобы немного отдышаться. Земля прямо-таки ходуном ходила у него под ногами.

Спрыгнув в придорожный кювет, Петер растянулся на его дне. Потом достал табакерку и начал крутить цигарку. Руки дрожали, и табак сыпался больше на землю, чем на бумагу.

Петер ругался. «Хорошо же я влип…» — подумал он, жадно затягиваясь сигаретой. Снял винтовку и, зажав ее между колен, покачал головой. «И ни одной тебе штабной машины». Эти машины он считал верным признаком отступления, так как обычно они удирали первыми. «Если только их всех не разгромили…» Петер вздохнул и начал следить за дорогой. Но машин не было.

Петер выбрался из кювета и побрел дальше. Во рту пересохло, за глоток воды он был готов отдать полжизни. Но поблизости не было ни одного колодца. Он шел вдоль виноградников и решил сойти с дороги. «Здесь обязательно должен быть колодец». Вскоре Петер увидел давильню, прилепившуюся к склону холма. Строение было довольно ветхим, на дверях висел огромный замок марки «Эльзет». Петер узнал его по контурам корпуса. Оглянулся: нигде ни души. Двумя ударами приклада он сбил замок, но дверь оказалась заперта еще и на внутренний замок. Петер подналег на дверь плечом и вместе с ней упал в полуподвал, больно ударившись коленями.

Зажег спичку и сразу же увидел стоявшую на бревнах бочку. Постучал по ней, она оказалась полной, но крана не нашел. Зажег новую спичку. И заколебался: стрелять ли ему в бочку? Ему было жаль вина, которое попусту вытечет на пол. «Если не я, то это сделает кто-нибудь другой», — подумал Петер и выстрелил в верхнюю часть бочки. По бокам бочки потекло вино. Тогда он выстрелил еще раз, но теперь уже в низ бочки. Вино вырвалось из пробоины тонкой упругой струйкой. Он зажег еще одну спичку, нагнувшись к струе, вдоволь напился.

«Доброе вино». Выпрямился и пожалел, что с ним нет фляги, которую можно было бы наполнить вином. Приятная теплота разлилась по всему телу. Он попил еще, но не потому, что хотелось пить, а просто так, чтобы еще раз почувствовать вкус вина.

Вино хлестало на пол. «Очень доброе вино, — прищелкнул он пальцами, — с ним совсем другая жизнь…» Он не мог удержаться и снова наклонился к струйке. Попил, вытер губы. «Окосею, и в конце концов меня кто-нибудь пристрелит тут, как паршивую собаку…»

Дойдя до порога, Петер остановился.

По дороге мчались легковые машины. Петер смачно выругался. «Значит, прорвались».

Он сбежал к дороге. Вскоре к нему подъехала машина, которую Петер заметил только тогда, когда она поравнялась с ним. Пассажир, высунувшись из окошка, спросил:

— Из какой части?

По тону голоса Петер понял, что спрашивавший привык приказывать. Он остановился и в свою очередь спросил:

— Ваше звание?

— Генерал-майор.

— Господин генерал-майор, докладывает рядовой третьего взвода первой роты тридцать второго велосипедного батальона Фёльдеш. Покорнейше докладываю: следую на свой регулировочный пост!

— Что?! Какая часть?

— Третий взвод первой роты тридцать второго велосипедного батальона… — одним духом выпалил снова Петер, соображая, существует ли вообще такая часть.

— В составе какой части воюете?

— Покорнейше докладываю, не знаю.

— Как так не знаете?!

— Покорнейше докладываю, мы прибыли только вчера вечером после отдыха…

— А куда идешь, знаешь?

— На перекресток дорог, покорнейше докладываю. Нужно сменить товарища.

— Как фамилия командира вашего батальона?

— Барланги, — быстро ответил Петер, а затем выпалил: — Господин капитан Дьюла Барланги-Бенкё, покорнейше докладываю.

Генерал махнул рукой, машина рванулась вперед, обдав Петера грязью, и укатила. Петер еще немного постоял по стойке «смирно», глядя вслед машине, потом рассмеялся. «Классно получилось… Этот теперь прикажет разыскать капитана Барланги-Бенкё из тридцать второго батальона. Ищи, ищи ветра в поле, дорогой друг…»

В веселом настроении Петер зашагал дальше и уже жалел, что не дал выдуманному капитану фамилию посмешнее. «Этот олух проглотил бы и почище… Чем дальше война, тем острее у командования ум…» И Петер задумался, почему такое серьезное дело, как война, доверяют бездарным генералам. Он опять огорчился. «Балбесы, не нужно было ее вообще начинать…»

Артиллерийская канонада все еще не умолкала.

«Сколько времени может длиться артиллерийская подготовка?» Сейчас он точно не помнил, когда она началась, но длилась уже долго, час, может быть, и того больше. Ему вспомнился стрелковый окоп. «С тех пор там, наверное, все с ума посходили». От этой мысли его всего даже передернуло. «Такую артподготовку русские зря вести не будут, значит, потом начнется настоящий цирк… От этого и мертвого понос прохватит…»

Под сапогами чавкала грязь. И было странно среди страшного грохота, раздиравшего небо и землю, слышать этот тонкий хлюпающий звук. Удивительно, что Петер его слышал. Он опять вспомнил свой окоп, а затем и балду ротного.

Он уже забыл фамилию поручика, помнилось только, что она двойная. «Это никуда не годится, это непорядок, — мысленно укорял себя Петер. — Святая обязанность каждого солдата — знать имена и фамилии своих вышестоящих начальников, даже если те и порядочные скоты. Интересно, нацепил ли свою саблю ротный? Этот «защитит» Будапешт…»

Петер оглянулся назад. На горизонте разлился багрянец. На дороге ни души. Уже должны были бы появиться машины с солдатами, причем не несколько, а много, но их почему-то не было.

Петер взглянул на небо, на котором вспыхивали и переливались какие-то огни. Прищурив глаза, он искал самолеты, но увидел только вспышки орудийных выстрелов. Свист снарядов, сливавшийся в сплошной гул с разрывами, прямо-таки до боли резал слух. Голова гудела. «До каких же пор? Мать вашу… До каких?»

Возникла боязнь, что красные войдут в Будапешт раньше, чем он. «Ни дна вам, ни покрышки! Подождите хотя бы до тех пор, пока я доберусь домой и переоденусь».

Петер внимательно следил за местностью: не шатается ли случайно в ночи добрый человек-крестьянин, который может раздобриться и вынести какие-нибудь штаны и пиджак. Он бы заплатил, не обидел. А если не даст, то можно отнять у него силой его собственные, и пусть он тогда катится на все четыре стороны. Но вокруг не было видно ни души.

Он сморщил лоб. «Глупости. В это время крестьяне либо спят, либо подыхают в окопах, до смерти оглушенные этой сумасшедшей артиллерийской канонадой». Лицо Петера горело от злости. Громко ругаясь, он посылал к чертовой матери тех, кто выдумал эту войну. «Превратили меня в хищника: я убиваю, вламываюсь из-за бутылки вина в чужое владение, готов ограбить человека из-за одежды…» — с горечью и злостью думал Петер, зная, что, попадись ему сейчас под руку кто-либо, он безо всякого угрызения совести, безжалостно раздел бы первого встречного-поперечного, а если тот начал бы сопротивляться, то и убил бы. «Из-за какой-то дрянной одежды. Человека вынуждают стать диким зверем, ну просто-таки вынуждают…»

Петер остановился и прислушался. Оглянулся назад. Дорога пуста. Взглянул на небо, но самолетов не обнаружил. Шум между тем усиливался. «Наверное, летят за облаками…» — подумал он. Потом посмотрел вперед и чуть не обмер от страха: навстречу ему шли танки.

Огромными прыжками он бросился прочь с дороги, шлепнулся в первую попавшуюся яму.

«Окружили…» Сердце ушло в пятки.

Он не смел даже пошевельнуться.

А танки все шли и шли, с их гусениц мелкими комками слетала грязь.

На башнях танков он увидел окантованные черным белые кресты. Он смотрел на эти кресты, и только после пятого или шестого танка до него дошло: ведь это же немцы. Он облегченно вздохнул, но все же решил не копошиться, а дождаться, пока танки пройдут.

Наконец прогрохотала последняя машина.

Петер вылез из ямы и быстрым шагом двинулся по дороге.

«Приду домой, надо сразу же переодеться», — еще раз решил он.

Дойдя до перекрестка, Петер увидел колонну автомашин, двигавшуюся в северном направлении.

Неподалеку стоял солдат. «Может быть, это регулировщик?»

Петер стал наблюдать. «Если станет показывать направление движения, значит, регулировщик…» Но солдат ничего никому не показывал, и Петер огорченно вздохнул. Регулировщик движения все-таки лучше жандарма, хотя и он не радость. Возможно, его превосходительство господин генерал проявил отеческую заботу и успокоил парня, сказав, что идет смена. А этот несчастный еще сдуру поверил ему и теперь станет требовать, чтобы Петер сменил его.

Поэтому Петер, сделав большой крюк, обошел перекресток стороной.

На участке кукурузного поля он наткнулся на кучу сложенных снопов кукурузных стеблей. Быстро соорудил из них нечто вроде шалаша. «Полнейший комфорт», — подумал он, следя за громыхавшими по дороге машинами. Они шли, соблюдая приличную дистанцию, и некоторые из них даже отставали. «Настанет утро, пока они все пройдут…» Не желая рисковать, Петер влез в шалаш и, достав коробку с табаком, закурил.

Вдруг яркий свет залил всю окрестность, будто включили огромную люстру.

«Черт бы побрал эти осветительные ракеты… Видно, мне суждено пройти через огонь, воды и медные трубы…»

Машины на дороге вмиг остановились, из них выскочили люди и сломя голову побежали к кюветам и ямам.

Вслед за взрывами бомб вверх вздымались грязно-желтые кучи земли. Трещали пулеметы, выстилая дорогу пулями.

Извергая высоко к небу клубы черного дыма и пламени, горели машины.

Под Петером ходила земля. Словно бумажные, шуршали сухие листья кукурузы. Чтобы воздушной волной не снесло лежавший на Петере сноп, он придерживал его правой рукой.

Осветительная ракета погасла.

«Меня вы не сдвинете с места…» Он лежал не шевелясь, ожидая следующей ракеты.

Через минуту снова стало светло.

Но теперь уже не бомбили. Самолеты обстреливали из пулеметов дорогу и кюветы. Потом свет погас и послышался затухающий гул удалявшихся самолетов.

«До чего же хорошо быть отпускником…»

Где-то стонали раненые. Кто-то вопил: «Все ко мне!»

Петер неподвижно лежал под снопом. «Если уж противник обнаружил колонну, то атакует ее несколько раз. Это как пить дать», — подумал Петер, но не сдвинулся с места, полагая, что обязательно найдется какой-нибудь болван командир, который с налета зачислит его «своим» солдатом под предлогом пополнения сильно поредевшего подразделения или же просто разорвет отпускной билет — и будь здоров.

Вскоре его сморил сон.

Когда Петер проснулся, было уже светло. Он вылез из-под кукурузных снопов, которые его прикрывали во время бомбежки, потянулся до хруста костей и громко выругался. Грязно-серые облака сплошным покровом затянули небо. Петер пытался определить, который час, и не смог. Посмотрев на перекресток дорог, он не увидел там регулировщика. «Ушел?» Ему показались подозрительными безлюдье и тишина. Лишь издалека доносился орудийный гул.

Внимательно осмотревшись, Петер направился к дороге. В животе урчало, хотелось есть. На дороге валялись трупы, остовы сгоревших машин, зияли воронки от бомб.

Петер удивился, что только кое-где бомбы не попали на дорогу. «Вот это точность…» Возле одного трупа валялся рюкзак. Петер подумал: «А вдруг там осталось что-нибудь из продуктов? Мертвому уже все равно ничего не нужно…» Вокруг никого не было. Но на всякий случай Петер снял с плеча винтовку и, загнав патрон в патронник, только тогда расстегнул рюкзак. Сверху лежала перевязанная шнурком пачка писем. «Покарай тебя бог с твоими чувствами, лучше бы харч носил в мешке, а не письма…» Потом под руку попалось мыло, бритвенный прибор. Петер оттолкнул их в сторону и наконец на самом дне мешка нашел кусок сыра величиной с кулак. Жадно вцепился в него зубами и быстро съел его. На ремне у убитого висела фляга. Петер потряс ее, но она оказалась пустой. «Бравый был солдат…» Взгляд Петера вдруг остановился на руке солдата, где на пальце желтело кольцо с большим камнем. Петеру оно понравилось.

Он пошел дальше, ко второму трупу, но фляги у того не оказалось. У третьего что-то булькало. Петер отвернул колпачок у фляжки и начал пить. Это был кофе с доброй толикой рома. Напиток приятно согревал горло, и можно было ощущать весь его путь до самого желудка. Утолив жажду, Петер повесил флягу к себе на ремень. Вернувшись к убитому с кольцом, он еще раз полюбовался камнем. «Красивое…» Любовался, а сам боролся со своей совестью. Потом пожал плечами и решил: «Не я сниму, так кто-нибудь другой заберет…»

Палец мертвеца окоченел, и стянуть с него кольцо оказалось нелегко. «У него, наверное, и часы имеются…» Петер отвернул рукав шинели: часы были на руке. Он отстегнул их и, пугливо оглядываясь по сторонам, сунул их в карман.

Петер забросил винтовку за плечо и быстро зашагал прочь. Лицо его горело. Хотелось побыстрее уйти от этого места. Сунув руку в карман, нащупал трофей и попробовал надеть кольцо на палец. Палец легко вошел в него. Тогда Петер вынул руку из кармана и невольно залюбовался кольцом. Потом надел на руку часы. Они не ходили, остановились без нескольких минут в четыре часа. Не снимая их с руки, он завел часы и поднес к уху. Они тикали. Немного послушав, Петер разобрал на циферблате марку «Юнгханс» (марка была не очень известной). В это время он пожалел, что не осмотрел других убитых. «Может быть, вернуться? — подумал он. — Стоило бы. По крайней мере, извлек бы хоть какую-нибудь пользу из войны. Все равно их всех обдерут…» Он остановился и посмотрел назад.

От дороги он отошел довольно далеко.

«Прямо какое-то божье искушение. Стоит ли рисковать и из-за какой-то дряни подставлять себя под пулю? Рано или поздно сюда придет похоронная команда или пригонят крестьян. Того и гляди схватят… Нет». Петер ускорил шаги, уходя все дальше и дальше от этого места.

Позднее, оказавшись в районе Капосташмедере, он все-таки пожалел, что не вернулся.

В Уйпеште он остановился только для того, чтобы сверить с уличными часами свои. «Три четверти двенадцатого…» Он выругался. Если бы не проспал, то уже давно был бы дома на Чепеле.

Подошел к трамвайной остановке, подождал, осмотрелся. «Здесь даже не чувствуешь войны».

Прохожих на улице было мало. Какая-то полная женщина сказала, обращаясь к Петеру:

— Если ждете трамвай, то напрасно…

— Это почему же?

Толстуха, не останавливаясь, бросила на него беглый взгляд и сказала:

— Подождите, может, придет… — Она сильнее затянула на голове платок и ускорила шаги.

Петер закурил и двинулся дальше пешком.

«По набережной Дуная до конца…» Он прикинул в уме расстояние. Глядишь, часа через три с половиной буду дома. А может быть, и через три».

С Дуная дул пронзительный холодный ветер.

Петер шагал бодро. Время от времени он широким движением вскидывал руку и смотрел на часы. Непривычно было чувствовать их на руке. Несколько раз он посматривал и на кольцо. «Со временем привыкну и к нему».

У острова Маргит от моста Арпада шли патрули с нилашистскими повязками на рукавах, в черных мундирах, вооруженные автоматами. Петер заметил их слишком поздно и уже не мог обойти. Их было пятеро. «Шли бы вы все к… бабушке», — выругался мысленно Петер и, выбросив вперед правую руку, громко приветствовал их:

— Верность! Да здравствует Салаши!

— Верность! — ответил начальник патруля, но все же остановился и попросил: — Ваши документы.

Петер остановился. Двое патрульных сразу же зашли к нему за спину. Он протянул отпускной билет старшему.

Однако нилашист не взял его.

— Прошу твое командировочное предписание, братишка. Отпускные билеты недействительны.

Петер удивленно уставился на нилашиста.

— Как это недействительны? Мне его выдали… Еще вчера, за подбитый русский танк.

— Нужно командировочное предписание.

— У меня его нет. Я получил только это… — Он помахал отпускным билетом. — Мне его вручил сам командир роты.

— Когда?

— Вчера в полдень. После чего я сразу же отправился в путь.

Наконец нилашист взял билет, прочитал и положил к себе в карман.

— Пойдемте с нами, — сказал он.

Петер возмущенно запротестовал:

— Никуда я не пойду. Вы что думаете, что с фронтовиком можно так…

Кто-то ткнул его дулом автомата, другой сорвал у него с плеча винтовку.

— Заткнись, дезертир!

— Я протестую! Я не дезертир!

— Марш! Негодяй!

Его слегка подтолкнули.

Петер ругался про себя, но шел. «Меня не могли обмануть… Если бы нужно было командировочное, то этот приказ объявили бы всем… Меня, видимо, хотят разыграть… Мой документ действителен и верен, как само святое писание… Между прочим, у меня на лбу не написано, что я дезертир…»

Шли они недолго. У дощатого забора, залепленного разными плакатами и приказами, начальник патруля остановился и, повернувшись к Петеру, сказал:

— Вот плакат, видишь? Читай, братишка!

Петер прочитал, и колени его задрожали.

«…с сегодняшнего дня все отпуска отменяются, — говорилось в приказе. — Военнослужащие, находящиеся в отпусках, должны немедленно вернуться в свои части, а если это невозможно, то явиться в ближайшую воинскую часть. Нарушителей данного приказа считать дезертирами и подвергать наказанию на месте…»

Петер не верил своим глазам.

Нилашисту вскоре наскучило ожидание, и он мягко спросил:

— Так, значит, что вы выбираете, братишка?

«Твою мать…» И глубоко вздохнув, ответил:

— Вы еще спрашиваете? Вы что бы выбрали на моем месте? Ну вот, видите, я готов!

— Тогда мы быстро договорились.

Вдруг Петеру, как ему показалось, пришла в голову прекрасная мысль:

— Дайте мне мой документ, и я немедленно отправлюсь в свою часть.

Нилашист широко улыбнулся.

— Нет, братишка, так дело не пойдет. Я знаю здесь поблизости очень хорошее воинское подразделение, — говорил нилашист, будто приглашал Петера в первоклассный ресторан. — Туда-то мы вас и проводим. Вы сказали, что подбили танк, значит, у вас имеется боевой опыт. Вот мы и зачислим вас согласно вашей военной специальности истребителем танков в дивизию «Хуняди». Причем в качестве добровольца…

Говоря все это, нилашист так сладко улыбался, что Фёльдеш еле сдержался, чтобы не врезать ему в рожу.

— Не разрешите хотя бы на минутку забежать домой? — спросил грустно Петер. — Я только сообщу матери, что жив и здоров. Два года не был дома…

— Так что вас больше устроит: дивизия «Хуняди» или же экзекуция? — ехидно, но настойчиво спросил нилашист.

«Вот пристал, скотина… Все равно смоюсь от вас…» — подумал про себя Петер, а вслух сказал:

— Пошли уж…