Осада

20

Сильный порыв ветра бросил в комнату через разбитое окно снежную пыль и разметал по полу какие-то бумажки.

Эгон Ньяри лежал на полу в углу. Он застонал и, открыв глаза, увидел над собой круглый стол, покрытый скатертью, бахрома которой касалась его волос. Голову словно стиснули железным обручем, в висках больно стучало, в ушах звенело. Как он очутился под столом, Эгон не знал.

«Видимо, здорово мы перепились. — Он потер лоб и поморгал глазами. — Хотя стоп, мы ничего не пили. Просто русские прорвали линию обороны на участке полка, а я прибыл сюда для получения новой задачи». Эгон припомнил, как он надел шинель, застегнул ремень и пошел на минутку в штаб, чтобы узнать, где именно им предстоит действовать и какими силами. Эгон был твердо убежден в том, что начальник штаба был не в курсе событий, однако не зайти к нему было никак нельзя, так как тогда полковник обиделся и дулся бы на него несколько недель.

Полковник выслушал Эгона, но на все его вопросы ответил своим традиционным «гм». Что было потом, Эгон уже не помнил, так как почувствовал вдруг сильный удар по голове и потерял сознание.

И вот теперь он наконец пришел в себя. И тут Эгон увидел под столешницей, с внутренней стороны, в щели несколько игральных карт. Быстро сев, он стукнулся головой о край стола, выругавшись, протянул руку за картами. Их оказалось четыре. «Шулер». Мысленно он представил себе лицо командира дивизии, с которым совсем недавно играл в карты, и со злости сплюнул, но так неудачно, что плевок попал на полу его шинели. Заскрежетав зубами, Эгон вытер слюну. «Генерал-лейтенант — шулер…» Разорвав карты на на куски, отбросил их от себя. «Тьфу… генерал-лейтенант — карточный шулер…» Подобрав дрожащими пальцами куски карт, он разорвал их на более мелкие кусочки. О проигранных деньгах Эгон Ньяри даже не вспомнил: он проиграл около шестисот пенгё, которые сразу же перешли в руки генерала. Эгону было жаль не денег, нет, его бесила бесчестность генерала, и он снова представил себе наигранно равнодушную физиономию генерала. «Чтобы генерал-лейтенант…»

Пыхтя и отдуваясь, майор вылез из-под стола и, опираясь на него, встал. Поясницу так сильно ломило, что казалось, будто его колют чем-то острым. С удивлением Эгон Ньяри вдруг увидел, что полы его шинели были порваны и болтались как тряпки. С улицы доносилась автоматная стрельба, где-то совсем близко раздавались взрывы ручных гранат. Неожиданно в голову пришла мысль: «Неужели…» Несколько секунд Эгон, затаив дыхание, прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Он окинул беглым взглядом комнату: выбитые двери, поломанная мебель, какие-то обломки, два трупа. Посреди комнаты круглая воронка, какие обычно бывают от взрыва мины. «Ну и повезло же мне…» Эгон приблизился к окну, но тут же отпрянул от него: из окна дома, что стоял напротив, прямо на него смотрело дуло винтовки, которую держал солдат в теплой меховой шапке. «Русский!..»

Пуля просвистела мимо уха Эгона и, врезавшись в стену, отбила от нее здоровый кусок штукатурки.

— Черт бы тебя побрал!.. — громко выругался Ньяри. Вынув из кобуры пистолет, он загнал патрон в ствол и начал осторожно пятиться к двери. «Ну и попал же я в переплет…» Офицер замер на месте, предчувствуя, что русский солдат наверняка ожидает его появления. «Нужно будет заставить его выстрелить, — мелькнула в голове мысль, — а пока он будет перезаряжать винтовку, я успею выскочить из комнаты…» Однако показаться русскому хотя бы на миг не решился. Он окинул взглядом комнату, ища шапку, показав которую можно было бы обмануть солдата. В противоположном углу комнаты валялась чья-то каска, но добраться до нее было непросто и совсем не безопасно. Эгон слова выругался. В голову пришла хитрая мысль. Ньяри ногой придвинул к себе чей-то труп. Оказалось, что это был начальник тыла дивизии, которого он узнал по его огромным размерам, хотя тот и лежал вниз лицом. Он не без труда поднял его, и, немного подержав, оттолкнул на середину комнаты.

Услышав выстрел, Эгон Ньяри, делая огромные прыжки, выскочил в коридор и, прижавшись к стене, стал ждать следующего выстрела. Однако, немного постояв, понял, что солдат вовсе не собирается попусту тратить на него патроны.

В коридоре не было ни души.

Эгон шел спокойным шагом до следующих дверей, которые были либо сорваны с петель, либо распахнуты настежь. Подойдя к двери, он прижимался к косяку, а затем одним прыжком проскакивал мимо проема.

По лестнице он сбежал сломя голову.

Возле выходной двери двое мужчин обстреливали из автоматов улицу. «Офицеры…» Эгон Ньяри так и похолодел. Но откуда-то щелкали и винтовочные выстрелы.

«Никак, из окон первого этажа палят…» — подумал он и решил, что штаб, видимо, перешел в более безопасное место, так сказать, «с целью занятия более благоприятного рубежа для обороны…», как об этом обычно сообщается в сводках, и он не встретит здесь знакомых. И вновь Эгон вспомнил безразличную физиономию генерала, вызвать которого на дуэль не мог, так как разница в чинах была большой. «Вот из-за таких негодяев мы и войну проигрываем…»

И все-таки майор Эгон Ньяри спустился в подвал, решив, что нагонит своих коллег, двигаясь по подземным переходам.

В подвале тоже шла перестрелка, умножая звуки выстрелов эхом. Здесь было темно хоть глаз выколи. Осторожно нащупывая ногами путь, он шел до тех пор, пока не почувствовал, что, видимо, заблудился. Вскоре Эгон вышел в помещение с небольшими окнами, у каждого из которых стояли солдаты, обстреливавшие улицу.

«Эти окна выходят на соседнюю улицу. Неужели мы окружены?..»

Повернув обратно, Эгон пошел по стрелке указателя, которая показывала путь в убежище для офицеров штаба. Шел, а сам думал об отце. Анализируя политические высказывания отца, Эгон и сейчас не понимал полностью своего родителя, лишь догадываясь о том, что тот судорожно ищет какой-то выход, новый курс на пути к антибольшевизму, но на этот раз без фашистов и нилашистов. Эгон Ньяри вспомнил, что, когда его наградили Железным крестом второй степени, он решил не появляться дома до тех пор, пока не произойдет поворота в ходе войны, а случиться это должно обязательно под Будапештом, и как только столица будет полностью спасена, он и заявится домой. Вот когда будет интересно послушать отца! Однако про себя Эгон решил, что не станет хвалиться перед отцом даже тогда. Ему хотелось убедиться в том, насколько серьезно германское командование относится к защите оборонительного рубежа, проходившего по территории Венгрии. На миг Эгон представил себе растерянное лицо отца и его мигающие глаза, когда тот будет пялить их на его орден. «Я же достану бутылку хорошего французского коньяка и приглашу старика к себе в комнату…» Более того, Эгон даже представил, что именно он скажет своему батюшке. «Давайте выпьем за то, что ваш сын не стал предателем…» Произнесет он эти слова как бы между прочим, и только после того, как они чокнутся рюмками. Не стоит зря издеваться над стариком, так как он, безо всякого сомнения, давая сыну свой родительский совет, исходил из благих побуждений. А чуть позже Эгон великодушно заявит, что отца просто-напросто дезинформировали. Подумав об этом, Эгон твердо решил, что впредь он никогда не будет пить за шкуру неубитого медведя. В одном майор был все же вынужден согласиться с отцом: держаться подальше от всякого мошенничества, и потому отец мог смело гордиться им. Конечно, Железным крестом отца не удивишь, и тут вдруг у Эгона Ньяри появилась мысль, которая, собственно, жила в нем и раньше, только он старался не прислушиваться к ней: возможно, предсказанию отца все же суждено было осуществиться. «Мне бы следовало с головой окунуться в план отца…» Эгону стало стыдно, что реальность плана папаши стала понятна ему только сейчас, здесь, в этом темном подвале. «Темные мысли родились в темном подземелье…» Черты лица Эгона сразу же заметно смягчились, в голову пришла мысль, что они с отцом представляют, так сказать, идеальную пару. Один из них все равно окажется на высоте положения и сможет помочь другому независимо от того, победят немцы или же окажутся побежденными. Эгон Ньяри сожалел, что он не имеет возможности поделиться с отцом своим открытием. «Мысль важная и, главное, не лишена практической ценностью…» Эгон тяжело вздохнул. Правда, отец, возможно, послал бы сына с его идеей ко всем чертям, а в лучшем случае мог бы сказать: «Вы — настоящая скотина… — и, немного помолчав, обязательно добавил бы: — дорогой Эгон». А окажись отец в добром расположении духа, то наверняка заметил бы, что вместо выдумывания разных безумных идей ему, Эгону, следовало бы вовремя прислушаться к разумным советам родного отца.

Больно ударившись головой о стену, Эгон выругался. Сунув пистолет за ремень, он вытянул обе руки вперед, чтобы не натолкнуться еще на что-нибудь. «Где-то здесь должна быть дверь, которая ведет в…» Но желанной двери, как назло, не было. Достав сигарету, Эгон прикурил и, прикрыв ладонью пламя горящей зажигалки, огляделся. Кругом были одни стены. Затягиваясь сигаретой, он пошел несколько быстрее. Шум стрельбы приглушенно доносился и сюда. Внезапно ему стало страшно. «Если русские прорвутся и в этот подвал, то схватят меня как мышь… Глупо было спускаться сюда…»

Вскоре он все же нашел какую-то дверь.

«А если там уже русские?..» Взяв пистолет в руку, майор рывком толкнул дверь.

Посреди небольшого помещения на столе горела коптилка, пламя которой колебалось из стороны в сторону.

Эгону показалось, что у него рябит в глазах.

Возле стола стоял хорошо знакомый ему генерал-лейтенант. Френча на нем не было. Руки он поднял вверх: в одной держал форменные брюки с генеральскими лампасами, в другой — гражданские панталоны, рассматривая то и другое по очереди. В такой позе он был похож на артиста, оказавшегося за кулисами после ухода со сцены.

«Генерал-лейтенант в таком виде…» В тот момент майор Эгон Ньяри даже позабыл о том, что генерал не просто генерал, но еще и карточный шулер. С открытым от изумления ртом он словно завороженный смотрел на генерала, не входя в полосу света.

— Не стрели… — дрожащим голосом выговорил генерал, коверкая русские слова. — Не стрели!..

«Ах, негодяй… — Эгон закрыл рот. — Жаль, что я не прихватил с собой те карты…» Эгон почувствовал, как он ослаб, в сердце вползал страх. «До чего же мы докатились…»

Взяв себя в руки, майор переступил через порог и хрипло произнес:

— Почему я должен стрелять? — Слова «господин генерал-лейтенант» он проглотил. — Жду ваших распоряжений… — Эгон выпрямился, но руки с пистолетом, нацеленным на генерала, все же почему-то не опустил.

— Каких там еще распоряжений… — Лицо генерала побледнело, руки он все еще не опустил. — О вас… о вас… мне докладывали… что вы убиты… — Тут генерал опустил брюки на стол. — Ваш отец — известный генерал… неужели он не мог… хоть на несколько дней… на неделю… на две задержать вас дома.

«Мерзавец, он всех судит по себе, — подумал Эгон. — Как жаль, что я не захватил с собой те четыре карты…» Вслух же он спросил:

— Что мог сделать для меня отец? — Немного помолчав, он сунул пистолет за пояс.

— Ну что вы так стоите? — неуверенно спросил в свою очередь Ньяри.

— А вы разве не слышите? — Генерал кивнул головой в сторону улицы. — Дом обороняют всего несколько офицеров, я своего адъютанта и того наверх послал… Сначала я думал, что русские… Моя дивизия полностью уничтожена. Отступать дальше уже некуда… — Генерал безнадежно махнул рукой. — Немцы нас продали, они взорвали все мосты через Дунай… Как, вы и этого не слышали?

Эгон Ньяри покачал головой:

— Я был без сознания.

— Вы думаете, что могли бы что-нибудь сделать?

— Уверен…

Генерал протянул руку за гражданскими панталонами.

— Быстро одевайтесь и пойдемте к выходу, — предложил майор Ньяри генералу и вышел в коридор, чтобы покурить. «Негодяй… подлый негодяй… И офицеры у него почти все такие: носят с собой гражданскую одежду, чтобы в любой момент можно было переодеться и сбежать. Расстрелять бы его надо…» Эгон с трудом сдержался, чтобы не войти к генералу и не выстрелить в него из пистолета. «Присутствовать при измене — это равносильно тому, что я сам совершаю преступление… А он заслуживает смерти…»

Жадно затягиваясь сигаретным дымом, Эгон снова вспомнил об отце. «Сейчас лучше иметь заграничный паспорт, чем подразделение, которое тебе подчинено…» — насмешливо сказал ему тогда родитель и расчувствовался. Эгону казалось, что отец сидит перед ним с рюмкой коньяка в руке, и в тот же миг майором овладело чувство вины перед отцом за то, что он не воспользовался его советом.

Догорая, сигарета обожгла Эгону пальцы, он прикурил от нее новую сигарету, и не потому, что не накурился, нет, просто не хотелось ждать в полной темноте. «Нужно бы найти отсюда выход…» — подумал он и медленно пошел по коридору. Выход он нашел скорее, чем думал, и тут же повернул обратно, надеясь, что генерал уже успел переодеться и ему не придется еще раз видеть его в подштанниках.

Вежливо постучавшись, Ньяри вошел в помещение.

— Вы не переоделись? — изумился генерал, глядя на Эгона.

Зато сам генерал был одет так, что Эгон чуть было не рассмеялся. «Ему только зонтика не хватает…» На голове у старика красовался черный цилиндр, какие в старые мирные времена носили английские аристократы, собираясь выходить на послеобеденный моцион, на шее серый шелковый шарф.

— Безумие показываться здесь в таком наряде, господин генерал-лейтенант: только что у ворот разорвали одного офицера за то, что он на военную форму напялил гражданское зимнее пальто… — хрипловатым голосом произнес Ньяри, краснея от собственной лжи.

Однако генерал-лейтенант поверил майору и вздрогнул.

— Свиньи… Какое безумие!.. В такой обстановке… — Он бросил растерянный взгляд на майора. — Полагаете, что и со мной поступят так же… Со мной?

Эгон Ньяри недоуменно развел руками.

— Все они совсем с ума посходили!.. — Бормотание генерала перешло в истерический крик: — Разве сейчас можно терять разум? Чего они идиотничают?!

«А сам ведет себя как крысы… которые, как правило, всегда бегут с тонущего корабля…» Эгон снова развел руками, как человек, который ничего не может поделать.

Генерал с мольбой взглянул на майора и спросил:

— Что же нам теперь делать?

— Я вас спрячу, господин генерал… Потом я схожу за своей одеждой, переоденусь и останусь вместе с вами. — А затем пояснил: — В гражданском я все равно не смогу показаться среди наших, там, наверху, уже никто ничего не обороняет… Во всяком случае, когда я шел сюда, то не встретил ни одного защитника… Мы подождем, пока русские не захватят этот дом. Как мне кажется, это произойдет еще до наступления темноты… Русские же наверняка будут рваться вперед, по направлению к Дунаю, а мы с вами, воспользовавшись темнотой, благополучно вернемся домой…

Вдруг губы у генерала дрогнули:

— Не будьте ребенком. Если русские возьмут этот дом, они его весь прочешут…

— Нас они здесь все равно не найдут, господин генерал. — Майор Ньяри улыбнулся. — Я кое-что предпринял, чтобы при прочесывании они не нашли ни вас, ни меня… Только я вас очень прошу не покидать своего убежища до моего возвращения, так как если вы попадете в другие руки или к русским, все равно…

— А если с вами что-то… — перебил Ньяри генерал и, не договорив фразу до конца, замолчал.

— Мы с вами в руках самого господа. — Эгон Ньяри перекрестился. — Если я не дам о себе знать в течение этой ночи, считайте, что со мной случилось несчастье. В этом случае, господин генерал, дождитесь вечера и под покровом темноты… В четыре часа сейчас уже темнеет. Не думаю, чтобы за это время могло что-нибудь произойти, место я выбрал великолепное…

Генерал жестом остановил его и спросил:

— Куда же вы хотите меня спрятать?

— В колодец, во дворе я видел вход в него: он прикрыт чугунной крышкой. Вы, вероятно, тоже обратили на нее внимание, господин генерал. Толстая такая крышка с отверстиями для прохода воздуха… — Говоря все это, майор, склонив голову набок, прислушивался к стрельбе, доносящейся с улицы. — Я бы рекомендовал вам поторопиться. — Эгон вынул из-за пояса пистолет. — Я вас сам прикрою огнем, если что…

— У меня есть свой автомат, — генерал-лейтенант схватил со стола оружие. — Мы можем идти.

— Один момент… — Эгон Ньяри подошел к столу и сунул генеральскую форму под стул. — Будет лучше, если ваш мундир не будет валяться на глазах, — пробормотал он.

Прикурив от коптилки, он тут же задул ее.

— Я пойду первым, — сказал майор.

Генерал шаркающей походкой следовал за ним. Однако, сделав несколько шагов, он схватил майора за руку.

— Уж если я решил прятаться, тогда мне лучше быть без оружия. Потом возьмете у меня автомат, а то еще русские подумают…

— Разумеется… — поспешно согласился Эгон. Он пошел быстрее, как только генерал отпустил полу его шинели. Перед выходом из подвала майор бросил сигарету. — Подождите меня здесь. — Быстро взбежав по лестнице, он выглянул наружу, а затем сделал жест командиру дивизии, что тот может идти. — Быстро! — А когда генерал поравнялся с ним, подтолкнул его в сторону двора. — Побыстрее…

В подворотне кто-то стрелял из автомата.

Эгон Ньяри снял пистолет с предохранителя. Он не столько боялся людей, сколько того, что генерал вдруг одумается, заподозрит что-то недоброе и начнет задавать ему различные вопросы, однако генерал-лейтенант отнюдь не собирался ни о чем спрашивать. Втянув голову в плечи, он, осторожно переставляя ноги, шел за майором. Посреди двора оба остановились, осмотрелись.

— Вон туда. — Майор показал рукой, куда им нужно идти.

Генерал-лейтенант покорно повиновался.

Двор был покрыт грязным, притоптанным множеством ног снегом. «Вот я когда отыграюсь на тебе, генерал…» Каблуками сапог майор Ньяри разгреб снег с крышки канализационного люка, а затем взялся за крышку голыми руками, чтобы сдвинуть ее в сторону. Холодный чугун обжег ему пальцы. Крышка оказалась тяжелой, к тому же она примерзла к люку. Генерал с нетерпением топтался за спиной у Эгона, которому так и хотелось крикнуть, чтобы тот перестал нервничать и лучше бы помог ему или же отошел в сторону. Наконец крышка сдвинулась с места, и майор с трудом поднял ее.

— Лезьте…

Генерал отложил автомат в сторону и почти театральным жестом пожал майору Эгону Ньяри руку и, заглянув в глаза, сказал:

— Вы не только преданный офицер, но у вас еще и ум есть. Я не останусь неблагодарным…

Эгона Ньяри охватило точно такое же чувство брезгливости, как и тогда, когда генерал схватил его за руку в подвале.

— Да лезьте же вы…

Генерал сначала сел на брусчатку мостовой, а затем, спустив ноги в люк, начал неуклюже опускаться вниз. Майор закрыл люк тяжелой крышкой. Немного отдышавшись, он ногами набросал снег на крышку люка. Закинув автомат за спину, Эгон Ньяри быстро зашагал обратно к лестнице, ведущей в подвал. Переведя автомат в положение «на грудь», Эгон вдруг обратил внимание на то, что он был установлен на ведение одиночного огня. «Господин генерал решил всего-навсего поиграть им». Переведя переключатель ведения огня на огонь очередями, майор вдруг почему-то вспомнил слова начальника штаба: «Когда господин генерал садится играть в карты, я всегда только наблюдаю за его игрой, но сам ни в коем случае не играю… Вы еще зелены, Ньяри, и не знаете, что играть с начальником в карты — дело очень опасное: если выиграешь, то нанесешь этим удар по карману его превосходительства, а если проиграешь, то тот, чего доброго, еще может обидеться. Так уж я лучше посижу в сторонке да просто понаблюдаю…» Стоило только Эгону Ньяри вспомнить эти слова, как его сразу же взяло подозрение, а не знал ли начальник штаба о мошеннических трюках генерала, а если знал, то почему терпел их. «Проклятая банда мошенников…» Майор мысленно выругался и еще больше разозлился на генерала за то, что тот, будучи командиром дивизии, оказался трусливым и гадким типом.

На лестничной клетке Эгон Ньяри никого не встретил, однако из соображений более полной безопасности дошел до того места, где подземный коридор делал поворот, и только там сиял с себя шинель. Портупею он застегнул на френч. На секунду он замешкался, не зная, оставлять ли ему наградную ленточку в петличке или же сорвать ее, чтобы никто не догадался, что он был награжден Железным крестом. И тут майор вдруг вспомнил о том, как русские военные пропагандисты через усилительную радиоаппаратуру призывали венгерских солдат и офицеров переходить на их сторону. Затем мысли майора снова перескочили на слова отца, который вовремя предупреждал сына о грозящей всем им опасности. Майор сорвал ленточку с петлицы френча, а затем снова надел шинель. «Ручную гранату бы мне сейчас…» — подумал Эгон и, пожав плечами, чуть ли не бегом бросился наверх.

Выглянув из двери, он увидел перед воротами дома полукруглую баррикаду, сооруженную из булыжников и мешков с песком. За баррикадой лежали трое убитых и двое живых, один из которых стрелял из пулемета. Лицо офицера, лежавшего за пулеметом, было искажено гримасой ненависти, рот полуоткрыт. Ньяри его не знал. Не знал он и второго офицера, который сидел на корточках чуть позади, в подворотне, и быстрыми нервными движениями заряжал патронами пулеметный диск. «Хорошо, что я с ними не знаком…» И вдруг глаза Эгона радостно блеснули: он увидел возле второго офицера целую кучу ручных гранат.

Взяв автомат на изготовку, он неторопливо направился к воротам. Стрелявший пулемет заглушил его шаги. Офицер, снаряжавший магазин, заметил Эгона Ньяри только тогда, когда майор подошел к нему вплотную и замахнулся на него прикладом автомата. Он даже не успел поднять руку, чтобы защититься от удара. Словно мешок с песком, офицер растянулся на мостовой. Пулеметчик ничего не заметил, так как был занят своим делом.

Взяв в левую руку ручную гранату, Эгон Ньяри направил автомат на пулеметчика. «Полосону его, как только он перестанет стрелять…»

И вот настала пауза. Офицер повернул голову назад и громко крикнул:

— Магазин!

И в тот же миг Эгон нажал на спусковой крючок автомата.

Пулеметчик вздрогнул и, немного покорчившись, растянулся возле пулемета.

Эгон Ньяри побежал, на ходу вырвав зубами чеку из гранаты. Вспрыгнув на баррикаду, он поскользнулся и упал на колени. Метнув гранату в подворотню, Эгон распластался за баррикадой.

Как только граната взорвалась, он снова полез на баррикаду, выпустив несколько длинных очередей из автомата по подворотне. «Пусть русские видят, что я палю по своим».

Вокруг майора засвистели пули.

Эгон выругался. В него стреляли из окон дома, в подвале которого он скрывался, и только тут до него дошло, что уйти из дома — это еще не самое важное, его следовало бы сначала очистить от защитников, но теперь уже это придется делать с другой стороны. «С этой минуты я по горло увяз в дерьме…» Майор ответил на огонь из дома несколькими очередями, но, вспомнив, что у него мало патронов, перевел автомат на одиночный режим стрельбы. «Будь что будет, теперь мне возврата обратно уже нет…» Тщательно целясь, он стрелял в своих, а сам левой рукой махал русским солдатам, выглядывающим из дома напротив, чтобы они лучше могли видеть его. Вдруг из окна третьего этажа выглянул знакомый капитан, который выстрелил в Эгона, но не попал. «Скотина!..» — выругался майор и сам выстрелил в офицера, но тот успел спрятаться за подоконник. Через несколько секунд капитан высунулся уже из соседнего окошка и выстрелил, но снова промазал и больше уже не стрелял: у него, видимо, кончились патроны.

Над головой майора с воем пролетела мина, и Эгон невольно втянул голову в плечи. Вниз полетели куски кирпичей и штукатурки. За первой миной пролетела еще одна, потом еще и еще…

«Да наступайте же вы скорее… — мысленно торопил он русских. — Засели — ни туда ни сюда…» Внезапно Эгона охватил страх, что какой-нибудь русский, не разгадав его намерений, выстрелит в него и убьет.

В этот момент к баррикаде подбежал русский солдат и залег возле стены здания, показывая Эгону на подворотню. «Выходит, что я тебе должен прислуживать, а?» Взглянув в сторону ворот и увидев, что там никого нет, Эгон махнул солдату рукой, давая знак, что тот может идти дальше. Солдат быстро перебежал до ворот, а вслед за ним перебежало и еще четверо.

Когда Эгон оказался рядом с русскими солдатами, те бросились его обнимать, будто старого знакомого. И тут майор увидел, как один из солдат (он был в ватнике) достал из-под фуфайки фляжку и, сунув ее в руки Эгону, что-то сказал. Фляжка была неполной. Поняв, чего от него хотят, Эгон Ньяри отпил один глоток и почувствовал, как водка обожгла ему горло. Отдавая фляжку солдату, Эгон громко закашлялся. Русские оказались довольны и громко рассмеялись.

Дом содрогался от взрывов. «Мины рвутся…» — сообразил Ньяри.

— Ничего… — весело произнес русский офицер (Ньяри только теперь разглядел, что среди отважной пятерки оказался один офицер).

«Какие же они все простые и спокойные…» Тут Эгон Ньяри начал тыкать пальцем в сторону дома, но его не понимали.

— Вы говорите по-немецки? — спросил вдруг Эгона один из русских.

— Немного, — осторожно ответил Эгон.

— Сначала дозаряди свой автомат или возьми себе другой, — посоветовал Ньяри офицер. — Сколько человек засели в доме?

«Говорит он как прирожденный шваб», — подумал Эгон, беря предложенный ему трофейный автомат, и украдкой взглянул на русского.

— Сколько человек засели в доме? — повторил свой вопрос русский.

— Точно я не знаю. Часть их засела в полуподвале и стреляет оттуда из окон, которые заложены мешками с песком… — Эгон Ньяри говорил медленно, стараясь не делать ошибок, но ему это не удалось, и тогда он сказал: — Извините, что я плохо говорю по-немецки. — Эгону и на самом деле стало стыдно, что русский офицер, похожий скорее на азиата, лучше владеет иностранным языком, чем он, сын венгерского генерала. Он действительно не знал того, сколько человек защищают дом. Зато он хорошо знал все ходы и выходы не только в самом здании, но и в подвале, где находился настоящий лабиринт…

— А что, если вам попробовать обратиться к венгерским солдатам с призывом… — Русский офицер смерил Эгона внимательным взглядом. — Призвать их сдаться в плен… Объяснить, что их положение совершенно безнадежно…

Ноздри у Эгона Ньяри раздулись, он попытался представить себя в роли пропагандиста-парламентера и тут же почувствовал, как по спине пробежал мороз.

— Это бесполезно, — покачал он головой. — Там засели одни офицеры… и командир дивизии…

— Так-то оно так, но вот вы же решились… — начал офицер. — Если я не ошибаюсь, вы майор, не так ли?

«Какая глупая идея…» — подумал Ньяри и невольно вздрогнул, как будто русский уже приказывал ему, а не просил. «Да лучше я застрелюсь…» И в тот же миг он увидел, как из-за угла кто-то выглянул. Эгон быстро полоснул очередью по тому месту.

Сначала на землю свалилась шапка, а вслед за ней и ее хозяин — венгерский офицер.

Русский офицер даже не вздрогнул.

— Спасибо, — спокойно поблагодарил он Эгона.

Эгон Ньяри невольно смутился, не зная, что ему на это ответить. Кося глазами, Ньяри видел, как один из русских солдат нацелился своим автоматом в сторону коридора. Эгон посмотрел на убитого им и тут же признал в нем знакомого поручика из роты разведки.

— Мы с ним когда-то друзьями были, — тихо произнес Эгон, кивая в сторону убитого, и вздохнул. Никакими друзьями они не были, но говорить, что они служили в одной части, он не хотел, так как русский мог не так понять его. — Если бы я попал к ним в руки, они бы мигом прикончили меня… — хрипло добавил он.

Русский офицер бросил на убитого беглый взгляд и, слегка дотронувшись до руки Эгона, снова поблагодарил:

— Спасибо.

Голос при этом у него был таким теплым и сочувственным, что Ньяри очень удивился.

Офицер начал что-то объяснять солдатам, чего Эгон Ньяри не понял, однако по тону говорившего сообразил, чтот тот, видимо, ставит им задачу.

— Сначала мы прочешем подвал, — сказал по-немецки офицер, обращаясь к Ньяри. — Вы нас проведете или будете здесь нас ожидать?

— Я хочу воевать, — коротко бросил Ньяри.

Тем временем один из русских солдат добежал до угла коридора и, высунув вперед автомат, дал вдоль коридора длинную очередь, а затем выглянул и сам.

Эгон Ньяри рассовал по карманам несколько ручных гранат и последовал за русскими солдатами. Очутившись в подвале, Эгон снова вспомнил о своем генерале и задумался, стоит ли рассказывать русскому офицеру о том, что у него имеется живой генерал-лейтенант. Его разбирало любопытство, хотелось посмотреть на физиономию генерала, когда русские вытащат его из канализационной трубы. Представив это, Эгон невольно улыбнулся. «Для этого мне, пожалуй, нужен офицер рангом повыше…» — решил про себя Ньяри.

— Когда мы здесь все очистим, я хочу дать кое-какие сведения командиру вашей дивизии или корпуса, — шепнул Эгон Ньяри на ухо офицеру.

— Разумеется, — согласился офицер.

В подвале взрывы и выстрелы с улицы были слышны более приглушенно.

Эгон Ньяри предложил подойти к стрелявшим из окон полуподвала венграм незаметно, а затем неожиданно обстрелять их сзади.

— За каждым окном лежит по два-три человека, — прошептал Эгон русскому офицеру, — если только они нас раньше не заметят…

Русский офицер безо всяких возражений согласился с планом майора.

Эгон Ньяри и сам удивился тому, как просто все произошло.

Когда он вместе с русским офицером и солдатами вышел из подвала наверх, весь дом уже находился в руках русских солдат. Их было много, они шумели, громко разговаривали.

Вскоре Эгона Ньяри вызвал к себе русский командир. Это был невзрачного вида офицер невысокого роста. Офицер, который привел к нему Эгона Ньяри, что-то долго объяснял тому, а потом, повернувшись к Эгону, сказал:

— Подождите, через полчаса я проведу вас в штаб корпуса. Тем более, если вы хотите попасть к себе домой, то…

— Да, да, в штаб корпуса, — согласился Ньяри.

Офицер кивнул.

Ждать, правда, пришлось не полчаса, а целых полтора часа, зато за это время они успели плотно поесть, а уж потом двинулись в путь.

Когда они шли по двору, Эгон Ньяри остановил офицера, слегка прикоснувшись к его руке. Русские связисты тянули по двору связь, и вдруг Эгон увидел, как один из солдат подошел к крышке канализационного люка и начал на него мочиться. Майор Ньяри заулыбался так, как будто его кто-то щекотал, более того, ему самому захотелось последовать примеру солдата, но, взяв себя в руки, он справил нужду, отойдя в угол.

Через четверть часа они уже оказались в штабе корпуса. Майор Ньяри удивился тому, что штаб русского корпуса находится так близко от передовой.

Ньяри ввели в большое помещение, похожее на холл, которое было забито громоздкими креслами и канапе. Здесь же чего-то ожидали несколько солдат. Сопровождавший Эгона офицер прошел в соседнюю комнату, но вскоре вышел, сказав, что им велено немного подождать, хотя на самом деле ожидать пришлось довольно долго.

Русский офицер и Ньяри присели на диван, стоявший в самом углу.

Эгон Ньяри сидел беспокойно, чувствуя на себе полные подозрений взгляды солдат. «Конечно, я же для них враг», — решил он. В помещении было невыносимо жарко от горячего камина и двух раскаленных добела железных печек. «Здесь изжариться можно». По лицу Эгона струился пот. Он сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок, и вспомнил, что платок у него прикреплен на груди. Это должно было свидетельствовать о том, что он пленный. С кислой улыбкой Эгон вынул руку из кармана. «Я сейчас вытрусь платком, а потом опять разложу его на груди…» И тут же задумался над тем, какими правами он может пользоваться согласно Женевской конвенции о пленных. «Хотя я, собственно, добровольно перешел на сторону русских…» Дотронувшись до платка на груди кончиками пальцев, Эгон все же не снял его, а пот с лица вытер рукавом. Достав сигареты, он предложил офицеру закурить.

— Я не курю, — вежливо отказался тот.

Эгон Ньяри закурил.

— Здесь очень жарко, — сказал Эгон и снова вытер пот с лица рукавом шинели.

— Снимите шинель, — посоветовал Эгону офицер.

Эгон мысленно сердился сам на себя. «Убрал бы этот чертов платок с груди, дурак…»

По лицу русского офицера промелькнула еле заметная улыбка.

— Разве вы меня не поняли?

Эгон Ньяри ничего не ответил ему и даже отвернулся.

В зал, где они сидели, выходило несколько дверей. Откуда-то доносился громкий разговор и даже крики. Взад-вперед сновали солдаты и офицеры. «Корпус наступает, оттого такая беготня…» И хотя майору Эгону Ньяри не раз приходилось наблюдать подобную суету в своем штабе, то, что он видел здесь, казалось ему незнакомым и чужим. Вскоре по залу быстро прошел генерал, это Ньяри определил только по красным лампасам на брюках, так как поверх кителя у генерала был надет точно такой же ватник, как и на рядовых солдатах. Никто из присутствующих даже не встал, что немало удивило Ньяри.

— Почему ваши солдаты не отдают честь старшим по званию? — спросил Эгон у своего сопровождающего с легкой насмешкой в голосе.

Офицер сначала сдвинул на затылок меховую шапку, а потом ответил вопросом на вопрос:

— Уж не думаете ли вы, что сейчас самое важное заключается в отдании чести?

— Да я просто так сказал, мне как-то странно, — растерянно пролепетал Ньяри.

— У нас в армии отношения между солдатами и офицерами совершенно другие, чем у вас, — сухо объяснил офицер. — А на парадах и мы умеем великолепно маршировать…

— Извините… Я просто из любопытства спросил. «А вообще-то глупо было и спрашивать… Они нас победили, а не мы их… Непонятно только, как они могли одолеть такую превосходно организованную и вооруженную германскую армию… да и нашу тоже, хотя она и…» Однако от дальнейших расспросов Эгон Ньяри воздержался.

Часа через два Ньяри вместе с офицером пригласили в соседнюю комнату, из которой они вышли через полчаса. В кармане Эгона лежала справка, написанная от руки по-русски и скрепленная печатью, в которой говорилось, что «майор венгерской армии Эгон Ньяри с оружием в руках принимал участие в боях за Будапешт на стороне Советской Армии, и потому ему разрешено нести военную службу в венгерской военной форме с красной нарукавной повязкой».

Такой документ вполне удовлетворял майора Ньяри. Вспомнив об отце, Эгон решил, что тот сейчас остался бы доволен своим сыном. Сняв шинель, Эгон повязал на рукав френча красную повязку, которую ему дали в штабе. На полученную от русских справку Ньяри возлагал большие надежды, ведь он даже и не мечтал когда-нибудь получить такой документ. Сейчас, как никогда раньше, ему хотелось встретиться с отцом и поговорить с ним по душам. Теперь Эгон решил строго руководствоваться советами отца. «Жаль только, что стемнело и уже не видно моей повязки».

Сидя на диване, Эгон Ньяри ждал, когда вернутся солдаты, которых послали за генералом, сидящим в канализационном колодце. Офицер, сопровождавший Ньяри, сожалел, что не ему поручили привести венгерского генерала. Говорить он об этом, правда, не говорил, но по всему его виду было заметно, что он очень жалел об этом. «Как-никак для офицера привести пленного генерал-лейтенанта противника, даже если тот и карточный шулер, дело довольно почетное, за это и наградить могут…»

Майор Эгон Ньяри решил, что когда он вернется из отчего дома, то обязательно разыщет майора Демидова, который допрашивал его в штабе.

Беготня в зале тем временем несколько поутихла. У одной из дверей стоял автоматчик. Тут же спали три солдата: один — лежа на полу, второй — сидя, прислонившись спиной к стене, и третий — сидя на ковре, положив голову на сиденье стула.

Сомневаясь в терпении командира своего корпуса, майор Эгон Ньяри ошибся, так как генерал-лейтенант Лайош Диттрои-Кунц действительно оказался человеком довольно-таки терпеливым. Сидя в канализационном колодце, генерал провел там небольшую разведку и, обнаружив неподалеку от люка трубу — ответвление диаметром немного более метра, — устроился именно там и сразу же успокоился. Правда, здесь сильно воняло, но зато его тут никто не видел, и потому генерал чувствовал себя в полной безопасности, будто в хорошем бомбоубежище. Даже звуки разрывов и стрельбы доносились сюда намного глуше, чем в подвале, да и земля, казалось, дрожала значительно меньше. Вскоре генерал настолько осмелел, что даже закурил, наблюдая за тем, как дымок от сигареты тянется кверху, к люку. В душе он был благодарен судьбе за то, что она послала ему сына старого Ньяри. «Какой вселенский хаос… — Генерал усмехнулся и покачал головой. — Трусливые свиньи… — подумал он о своих офицерах. — Они даже не проверили, действительно ли погиб майор Эгон Ньяри, а взяли да и доложили мне об этом еще ночью… А этот молодец оказался не таким уж глупым…» Генерал хорошо знал отца Эгона и теперь, вспоминая о нем, думал, что при встрече со стариком им будет что вспомнить. Сейчас генерал-лейтенант был вынужден признаться самому себе в том, что у генерала Густава Ньяри оказался более тонкий нюх на события ближайшего будущего. Старик успел продемонстрировать в определенных кругах, что он отошел в сторону от того, что сейчас творится в стране. К счастью, генерал Густав Ньяри оказался рыцарем: не оказывал каких-либо услуг русским. В этом комкорпуса был твердо уверен. «Во всяком случае, я дам Густаву возможность играть роль рыцаря без страха и упрека до конца, а если он вдруг по какой-либо причине не пожелает этого, тогда старика можно быстро загнать в угол, хотя бы тем, что его сын награжден германским Железным крестом. Ну, до этого, видимо, дело не дойдет…» Че́рты лица у генерала несколько смягчились. Он остался доволен своей идеей наградить майора Эгона Ньяри Железным крестом. Тогда его забавляло, что этот «глупый кутенок», как генерал про себя называл Эгона Ньяри, видимо, полагает, что его наградили Железным крестом за боевые подвиги. Получив орден, майор организовал роскошный банкет, на котором, разумеется, присутствовал и он, генерал-лейтенант Лайош Диттрои-Кунц. Более того, генерал даже сильно захмелел от выпитого и, как всегда в подобных случаях, потерял дар речи, а про себя сформулировал причину награждения майора Ньяри следующим образом: «Награжден за активную и плодотворную деятельность в деле политической компрометации своего отца». Такая формулировка очень понравились генералу. Он от души сожалел, что не мог высказать ее вслух.

Спустя какое-то время шум боя заметно поутих, зато во дворе послышались чьи-то шаги и чужая речь.

Прошло несколько минут, и все стихло. Лайош Диттрои-Кунц, сидя в своем убежище, невольно задумался над тем, как несправедливо поступила с ним судьба, заставив сидеть в канализационном колодце его, человека, который порой осмеливался в высоких кругах высказывать самостоятельные мысли, противопоставляя свою, венгерскую, как он полагал, точку зрения настойчивой и агрессивной концепции германского военного командования. Он был чуть ли не единственным человеком в армии, который открыто заявлял на общих военных совещаниях немецким генералам о том, что несправедливо постоянно посылать в первую линию обороны плохо вооруженные и кое-как обученные венгерские части, в то время как первоклассные немецкие части бездельничают во второй линии. Говорил он и о том, что такими действиями немцы ставят под угрозу успех всей Будапештской операции, так как более слабые венгерские войска сразу же будут перемолоты русскими. Ведь это именно ему в конце концов удалось-таки принудить немецкое военное командование изменить свою первоначальную точку зрения и ввести на отдельные участки обороны свои отборные части.

«Да и в вопросе с мостами через Дунай не кто иной, как я, заявлял…» — продолжал вспоминать генерал свои «боевые заслуги». Его точка зрения, собственно говоря, заключалась в том, что мосты в Будапеште необходимо взорвать лишь тогда, когда руские подразделения окажутся на середине того или иного моста, так как мосты обеспечивают возможность маневрирования живой силой и техникой в обеих частях столицы. И с ним посчитались: было решено подрывать мосты не в строго определенное время, как это планировалось ранее, а, так сказать, «по мере необходимости», но впоследствии сами же немцы наплевали на собственное решение. «Я им резал в глаза правду-матку, а теперь сам же нюхаю здесь дерьмо…» Генерал сморщил нос. Он все еще надеялся, что майор Эгон Ньяри вот-вот придет за ним.

Вдруг послышался скрежет люка, вслед за которым канализационный колодец осветился ярким светом фонарика. Затем прокричали что-то по-русски.

Однако генерал Лайош Диттрои-Кунц продолжал спокойно сидеть, скорчившись в трубе. «Меня они здесь никак не заметят…»

Но спустя минуту генерал сначала увидел чьи-то ноги в сапогах, которые медленно опускались, а затем в лицо ему ударил яркий сноп света. Генерал даже не успел испугаться, как чья-то сильная рука схватила его за шиворот и вытащила из трубы. Он ударился, цилиндр свалился с головы. Кто-то, большой и сильный, громко ругался, стоя над ним, и до тех пор дергал его и тащил наверх, пока генерал не оказался у отверстия люка.

Чьи-то руки подхватили Диттрои-Кунца и выволокли из колодца.

Он стоял посреди двора, освещенный ярким светом карманного фонаря. Какой тут поднялся хохот!

«Я же весь в грязи…» — сообразил генерал и хотел было вытереть лицо рукой, но кто-то ударил его по руке, а затем силой заставил его поднять руки вверх.

«Опростоволосился я… Немцы меня со взрывом мостов провели… Нет, без козырей, видать, этой игры не выиграешь… Какая глупая была идея». Генерала взяло зло на самого себя за то, что он принял такое дурацкое предложение майора, более того, даже счел его умным и дельным.

Ему и в голову не пришло, что он попал в плен с помощью своего майора. Но как только он увидел в помещении русского штаба, куда его привели, майора Эгона Ньяри, который встал и даже вышел из угла, где он до этого сидел на диване, чтобы его мог получше увидеть генерал, у него от неожиданности так и отвалилась нижняя челюсть.

— А я приобрел несколько козырей, господин генерал-лейтенант, — сказал майор Ньяри, хитро улыбаясь генералу.

От такой наглости генерал даже отступил на шаг назад. Секунд пять он внимательно смотрел на красную повязку, красовавшуюся на рукаве у Ньяри, затем перевел взгляд на автомат, который висел у майора на плече, и тут он наконец все понял. «Какое же дерьмо…» — мысленно выругался генерал; подняв указательный палец, ткнул им в сторону красной повязки и голосом, полным сарказма, сказал:

— Господин майор, а ваша красная нарукавная повязка очень идет к вашему Железному кресту. Я не думаю, чтобы русские не заметили ниток… — Далее генерал хотел было добавить: «которыми была пришита ваша орденская ленточка», но не успел, так как Эгона Ньяри в этот момент отозвали в сторону, а самого генерала повели дальше, в другую комнату.

Майор вернулся в угол на диван, понимая, что допустил большую глупость. «Нужно же было предполагать такое… Уж на допросе генерал небось не забудет сказать об этом. Только русские мне скорее поверят…» Посмотрев себе на грудь, Эгон увидел несколько торчавших ниток. «Вот негодяй, пришил белыми нитками…» Нахмурив брови, Эгон бросил беглый взгляд на часового. Солдат стоял у одной из дверей с выражением скуки на лице. От нечего делать он смотрел на Ньяри. Эгон закурил и, немного отвернувшись, начал вытягивать торчавшие нитки, делая это осторожно, чтобы часовой не заметил. «Так пришить! Тут ножницы нужны или же нож…» Неожиданно пришла спасительная идея, и руки Эгона остановились. «Когда я буду снова разговаривать с майором Демидовым, то обязательно пожалуюсь на генерал-лейтенанта, сказав, что он оскорбил меня за то, что я перешел на сторону Красной Армии. Вот это идея!..» И он снова начал незаметно выдергивать нитки.

В тот момент послышались чьи-то шаги возле входной двери, которая оставалась открытой. Эгон Ньяри сложил руки на груди.

В зал вошел высокий здоровый мужчина в меховой папахе и длинной серой шинели. Вслед за ним шел солдат в телогрейке, неся под мышкой автомат.

«Это, видимо, у них самый главный…» — подумал Эгон Ньяри, так заерзав на месте, что под ним предательски застонали пружины дивана.

Военный в папахе, не поворачивая головы, искоса взглянул на Ньяри. Глаза у военного были серые, а взгляд холодный. Военный в папахе как будто ощупал его своим взглядом с головы до ног. На какой-то миг Эгону показалось, что тот смотрит не куда-нибудь, а именно на нитки, торчавшие вокруг петлицы.

Увидев мужчину в папахе, часовой отдал честь и замер, как изваяние. Военный скрылся за дверью, а сопровождавший его солдат остался возле часового.

Эгон Ньяри с облегчением вздохнул. «Комиссар, наверное…» — решил он. Во рту у него неожиданно пересохло, и он, облизав губы, сделал несколько глубоких затяжек. Ньяри и сам не знал, почему он вдруг решил, что военный в папахе был комиссаром.

Эгон смотрел на двух солдат, которые о чем-то тихо разговаривали между собой, а сам никак не мог забыть пронзительно-внимательного взгляда, которым на него посмотрел военный в папахе.