Осада

18

— …Да исполнится воля твоя, господи!.. — Лёринц Шани низко наклонил голову. Так он никогда раньше не молился. Когда он изредка бывал в церкви, то машинально шептал слова молитвы, так как ее читали все, кто стоял вокруг него. В глубине души Лёринц считал, что ходить в церковь молиться — обязанность чисто женская, ибо молитва приносит утешение только слабым, но сейчас он сам чувствовал себя слабым и потому решил помолиться.

В импровизированной молельне — это был угол, отгороженный простынями, — царил полумрак, воздух был тяжелым и в довершение ко всему сильно пахло табаком. Шани, как никогда, хотелось тишины и спокойствия, но всевозможные звуки с улицы проникали и в подвал. Взглянув на распятие, Лёринц еще раз прошептал:

— Да исполнится…

Занавеска, отделявшая «молельню» от общего помещения подвала, вздрогнула, а на стене обозначилась чья-то тень.

— Разрешите, господин… — шепотом произнес кто-то и, не дожидаясь ответа, вошел за занавеску; опустившись на колени, молитвенно сложил руки и зашептал слова молитвы по-латыни.

«Здесь и то нет покоя… — На лбу Лёринца Шани собрались морщины. — Сумасшедший какой-то…» Вдруг стало тяжело на сердце. На адвоката, а это был он, Лёринц даже не взглянул. «Да исполнится…» Чуткое ухо старика уловило звуки стрельбы, просачивающиеся с улицы, а все тело, казалось, жгло огнем.

— Господи, помилуй… — Глаза невольно наполнились слезами. Опустив ресницы, Шани подождал, пока адвокат закончит свою молитву, а про себя подумал о том, что ему обязательно нужно будет поговорить с Эстер.

Револьвер Лёринц еще утром положил себе в карман брюк.

Пошевелившись, он украдкой взглянул на адвоката. Хотелось, чтобы тот поскорее ушел, оставив его хоть на несколько минут наедине с богом.

Адвокат легким покашливанием прочистил горло и шепотом, словно он продолжал читать молитву, произнес:

— Мой господин, нам на помощь идет целая армада… нас ждет скорая и большая победа… Они прорвались у Бичке, грохот пушек уже хорошо слышен…

Лёринц Шани вздрогнул и посмотрел на распятие. «Хорошо бы…» И пожалел, что он уже теперь ни во что не верит.

Адвокат полез в карман, достав какую-то бумагу, развернул ее и протянул Шани.

«Храм божий в биржу превратили…» — подумал Шани, но в бумагу все же заглянул.

Это была самая обыкновенная газета, в которой жирным шрифтом было напечатано: «Мы уже слышим грохот пушек армии, которая спешит к нам на помощь…» Взгляд Лёринца скользнул чуть ниже. «Хорошо бы…» Пробежав глазами еще несколько строчек, он склонил голову перед распятием.

— Фюрер обнародовал заявление, в котором громогласно заявил, что он не сдаст русским Будапешт ни при каких условиях. — Газета зашелестела в руках адвоката, затем он встал и отряхнул брюки на коленях. — Я бы не посмел побеспокоить вас, мой господин… — тихо добавил адвокат. — Эта газета попала ко мне совершенно случайно. Пока вы ее всю не просмотрите, я ее никому не отдам…

Занавеска отдернулась, и тень со стены исчезла.

Лёринц Шани горько усмехнулся. «Поздно уже… Так дальше невозможно… Прости меня, господи…» На глаза Шани снова навернулись слезы. В левом кармане у него лежала краюшка хлеба. Шани отломил от нее крохотный кусочек и положил в рот.

В голове билась мысль, что ему обязательно нужно поговорить с женой и дочерью.

Шани вздохнул и почувствовал, как револьвер оттягивает ему карман, однако поправлять его не стал.

Эстер, конечно, поймет его. Хорошо, если не нужно будет долго объяснять ей, что дальше для них жизни нет и быть не может.

В памяти Лёринца снова всплыла фигура человека в военной форме, которого он увидел несколько дней назад. Шани никак не мог припомнить, где он видел раньше этого человека, чье лицо было чем-то похоже на лицо адвоката. Шани довольно долго ломал над этим голову и вдруг вспомнил: «Это же герцог…» Вспомнил и беззвучно рассмеялся. Они тогда как раз ужинали. Эстер наколола на вилку картофелину, сваренную в соленой воде. «Что ты смеешься? Над чем?» — раздраженно поинтересовалась жена. Какое-то шестое чувство подсказало Шани, что ему не следует рассказывать жене эту историю. «Извини, дорогая, я просто вспомнил одну смешную историю…» — оправдался он. Однако Эстер этот ответ, видимо, не удовлетворил. Она погремела вилкой о тарелку и, обронив: «Прошу прощения…», демонстративно встала из-за стола.

«Она, конечно, поймет меня…» Лёринц уставился на распятие и тяжело вздохнул. «Господи, помоги мне…»

С этим так называемым герцогом он встретился в Париже еще в двадцатых годах на одном вечере, на котором как раз и выяснилось, что тот вовсе не герцог (у настоящего герцога он только служил мальчиком). Герцогом же они шутливо прозвали официанта из ресторана, которого хозяева пригласили обслуживать гостей на вечере. Случилось так, что герцог-официант узнал своего бывшего ученика и, обслуживая того, нарочно обварил его супом, а затем с возмущением закричал: «Это я герцог, а не ты!..»

Получился комический скандал, закончившийся тем, что и мальчика и официанта выставили из дома. И вот теперь, вспомнив эту историю, Шани почувствовал, что ему нужно было над этим не смеяться, а, скорее, плакать, так как судьба бедного Герцога ожидает теперь и его самого.

«Бедный Шани…» Лёринц сокрушенно покачал головой и снова уставился на распятие таким умоляющим взглядом, будто хотел, чтобы господь подал ему какой-нибудь знак. Однако тот никакого знака не подал.

Шани с трудом поднялся с коленей, слушая, как потрескивают суставы ног.

«Как-никак пятьдесят шестой годик пошел…» Тяжело вздохнув, он пожалел, что ему не больше. Постояв несколько секунд перед алтарем, он перекрестился и вышел из-за занавески.

Жена ожидала его перед занавеской. Даже не взглянув на мужа, она как бы мимоходом заметила:

— Что с тобой, Лёринц? Ты так неожиданно ударился в богомолье… — И она мигом скрылась за занавеской.

Щеки у Лёринца Шани покраснели, будто ему кто отвесил две-три добрые оплеухи. Протянув руку за занавеску, он хотел было отодвинуть ее и сказать жене: «Эстер, после молитвы удели мне несколько минут…», но, встретившись взглядом с адвокатом, передумал: «Я начинаю становиться таким же, как и все эти…»

— Слушаю вас, мой господин… — Адвокат с доверительной улыбкой протянул Шани газету, отвесив при этом уважительный поклон. — Замечательные новости, мой господин. Право, замечательные!..

— Спасибо… — Лёринц жестом отстранил руку адвоката. — Возможно, попозже я почитаю это, а сейчас у меня ужасно разболелась голова.

— Я ни за что на свете не осмелился бы вас беспокоить, сударь… Может быть, вам что-нибудь угодно, так я мигом…

Адвокат удалился в ту часть помещения, которая считалась «квартирой», а Лёринц Шани снова подошел к занавеске, отделявшей эту часть подвала от импровизированной домашней молельни, в которой сейчас находилась Эстер. Бросив взгляд на ширму, на белом полотне которой вырисовывалось слегка размытое пятно от фигуры адвоката, Шани невольно подумал: «Он выглядит точно таким же идиотом, какими в ночных кабаре показывают аристократов…» Вынув портсигар, Лёринц закурил, думая о том, что все, собственно, на этом свете со временем превращается в дым, в том числе и чувство ответственности тоже… Вот уже двадцать лет, как он ждет чего-то такого, что должно-таки наступить и все сразу изменить в его судьбе. Это что-то, собственно, и вселяло в Лёринца надежду. Он удалился в свое родовое имение, надеясь, что придет день и час, когда у правителей из нынешней банды спросят, что же они сделали с империей. Шани не пожелал пачкать свое имя и сотрудничать с этими выскочками, он даже отказался от давно желанного почетного звания витязя, хотя сам регент пытался убедить Шани в том, что он должен принять это звание. Однако он, Лёринц Шани, нашел в себе мужество, чтобы сказать, что он, как бывший адъютант его величества короля, вовсе не желает потерять расположение самого владыки. Великий герцог Йожеф проглотил эту пилюлю и сразу же перевел разговор на другую тему. На прощание герцог сказал ему: «Вы еще подумайте как следует…» На этом они тогда и расстались. И Шани подумал, решив ни в коем случае не компрометировать себя сотрудничеством с режимом Хорти, политику которого он считал «политикой витрины». «Разве может существовать королевство без короля? Что это за королевское правительство, если в нем нет настоящих столпов нации, да и самого короля?» Самое страшное, что Шани пережил за эти два десятилетия, было чувство собственной беспомощности. Волей-неволей он был вынужден стать бессильным наблюдателем процесса растлевания лучших сил нации, наблюдателем того, как современные воротилы финансовых кругов разворовывают государство, как они торгуют должностями и званиями. Поднимать голос против этой опасной политики Шани считал бесполезным и даже опасным, так как тебя быстро заклеймят роялистом и тут же изолируют от общества. Нынешние руководители страны закрывают глаза на самые жизненные проблемы, а менять существующий режим на ему подобный нет никакого смысла. Если королевство, то уж самое настоящее, а не какое-то там антироялистское. Однако факты, как известно, вещь очень упрямая. В конечном результате к власти пришел Салаши. Святая корона короля Иштвана оказалась в руках проходимца и негодяя. Когда Лёринц Шани узнал об этом, его прошиб холодный пот. «Я же говорил…» — сказал он тогда сам себе, однако собственная правота нисколько его не утешила.

Обитая железом дверь убежища растворилась, и на пороге появился какой-то мужчина и с ним вместе парень, которые внесли вместо дров по охапке деревянных обломков.

Лёринц Шани с отвращением вспомнил, как он познакомился с этим мужчиной. Как-то Лёринц стоял у ворот дома (дышал свежим воздухом) и, не докурив сигарету до половины, бросил окурок на землю… И вдруг, словно из-под земли, перед ним вырос этот тип, который с радостным криком «Какой бычок!» схватил окурок и тут же сунул его себе в рот. Лёринц тогда настолько растерялся, что, вместо того чтобы оттолкнуть эту грязную свинью, достал сигарету и протянул незнакомцу…

Сложив деревянные обломки возле печки, мужчина спросил у женщины, которая там находилась:

— Достаточно этого, мамаша? Или притащить еще?..

— Хватит, быка здесь жарить никто не собирается…

Лёринц Шани нахмурился. Адвокат, конечно, прав: сейчас не время насаждать дисциплину среди челяди, хотя Шани и желал бы этого. Адвокат, который одновременно выполнял у Лёринца и обязанности управляющего, как-то посоветовал хозяину не наказывать тех, кто без спроса брал себе на топливо обломки досок или что-нибудь подобное.

— Если попросит кто, пусть берет, — сказал на это Шани. — Мне теперь и бревен не жалко. Вот на днях у меня один из слуг попросил отходов древесины, чтобы домишко подремонтировать, так я ему на целый дом бревен дал. Но если кто без спроса возьмет хоть одну доску, прикажу забить его до смерти… Что мое — то мое!..

— Я бы вам так не советовал поступать, сударь. — Адвокат нахмурился. — Не рекомендую… Все деревянное и так растащат: топить-то чем-то нужно. Вряд ли сейчас стоит настраивать людей против себя. Скорее нужно самим предложить: «Кто хочет брать обломки на топливо, пусть берет…» Не стоит сейчас злить черта, сударь, нет, не стоит… Возьмем хотя бы такого типа, как наш Секула… От него что угодно ожидать можно… Такой и к нилашистам побежит жаловаться, а через пять минут — к красным… Опасные они люди…

И Лёринц Шани скрипя сердце был вынужден все-таки согласиться с этими доводами адвоката, и скорее всего потому, что, являясь капитаном запаса (правда, если верить документам, он был освобожден от несения военной службы по причине врожденного порока сердца), он прекрасно понимал, что при нынешней ситуации его дальнейшая судьба будет почти полностью зависеть от доброжелательности или недоброжелательности офицера, который станет проверять его документы, а становиться солдатом Ференца Салаши он не имел ни малейшего желания. Так стоит ли еще наживать себе врагов?

Окинув беглым взглядом все убежище, Лёринц Шани вдруг пришел к выводу, что и здесь, в этом подвале, положение обитателей до удивительного похоже на общее положение в стране. Здесь нация — это дом, являющийся его собственностью, которую разрушают наступающие русские войска и разворовывает своя же челядь. Неофициальным же воротилой этого дома в настоящий момент стал Секула, этот помешанный на нилашистских взглядах домоуправ, которого все ужасно боятся, а он, пользуясь своим положением, забрал в свои руки власть. «Адвокат же представляет собой здесь интеллигенцию…» Брови Шани взлетели вверх, когда он вдруг вспомнил кинохронику, которую он вместе с женой смотрел в кинотеатре в начале декабря, как только они вернулись в столицу. У него тогда все внутренности чуть было не перевернуло: на экране показывали прием в Королевском дворце, где мерзавец Салаши в мундире майора, важно развалившись в бархатном министерском кресле, проводил торжественный прием, а в это время диктор читал следующий текст: «…принимает выдающихся представителей духовной жизни нации…» На экране один за другим появлялись эти самые представители «духовной жизни нации», начиная от Зиты и до Ласло Слэши. Лёринца Шани тогда чуть было не хватил удар от возмущения.

Из-за занавески, развешенной поперек убежища, показался адвокат, который еще издалека протягивал к Лёринцу Шани руки, а подойдя ближе, воскликнул:

— Что прикажете, сударь?!

— Очень мило с вашей стороны…

Лёринц Шани достал таблетки, упакованные в бумажный пакетик, и с брезгливостью подумал о том, что его адвокат, похожий на самого заурядного лакея, протягивает к нему свои далеко не чистые руки. «Представители духовной жизни нации…» Скривив губы, Лёринц повернулся к отгороженной для его семьи части убежища. Таблетки он небрежным жестом хотел положить обратно на стул, стоявший возле кровати, но пакетик свалился на пол. Охотнее всего Шани растоптал бы его ногами, но он не сделал этого и только вздохнул. «Эстер…» Тяжело отдуваясь, он наклонился и, подняв пакетик, положил его на стул.

Жена Лёринца все еще молилась в импровизированной молельне.

Адвокат, энергично жестикулируя, объяснял господину Шани, что ночь прошла довольно спокойно: лишь в соседний дом попала бомба и два артиллерийских снаряда.

— Следует обратить внимание, сударь, на тот факт, что русские сбрасывают на нашу столицу небольшие бомбочки: в двадцать — тридцать, самое большее в пятьдесят килограммов, а от них, как известно, большого ущерба не бывает… Ну, пробьет такая бомба крышу и потолок верхнего этажа, и только… От них больше паники, чем вреда. Такие бомбардировки отнюдь не лишают наших защитников возможности оказывать врагу сопротивление… Из всего этого можно сделать вывод, что силы русских, видимо, уже находятся на исходе и очень скоро они полностью выдохнутся. Я считаю отнюдь не случайным, что германское военное командование именно под Будапештом намерено нанести по русским сокрушительный удар и изменить ход войны…

Лёринц Шани, сохраняя вежливое выражение лица, стоял рядом с адвокатом, но на самом деле вряд ли слышал эти измышления, так как все его мысли были направлены к Эстер. «У сударыни, видать, долгий разговор с богом… Я горжусь тем, что… Господи, подай же мне знак…»

В этот момент Эстер вышла из-за занавески.

Лёринц Шани, так и не дослушав до конца разглагольствования адвоката, подошел к жене и шепнул ей:

— Эстер, прошу тебя, поднимемся наверх, в квартиру… — Взяв жену за руку, он с таинственным видом слегка пожал ее. — Я подожду тебя там.

Эстер с удивлением взглянула на супруга, а затем, приветливо улыбнувшись адвокату, ласково поздоровалась с ним:

— Добрый день, господин Абоди.

— Целую ручку… — Адвокат отвесил подобострастный поклон.

— Что с Эмезе? — спросил Лёринц жену.

— Извините, — сказала Эстер адвокату. Улыбка исчезла с ее лица, и, повернувшись к мужу, она холодно ответила: — Я послала ее за водой.

— Эмезе за водой?!

— Да, Эмезе. Или ты, быть может, думаешь, что вода сама течет сюда? По крайней мере к вам, сударь?

— Эмезе… — пролепетал он.

— Да, да, вашу дочь Эмезе я послала за водой.

Лёринц Шани слышал, как адвокат приторно-вежливо попрощался с его женой, сказав ей традиционное «целую ручку», более того, он даже видел, как тот отвесил ей почтительный поклон. «Эти типы…» Шани с трудом глотал воздух открытым ртом. Отломив кусочек хлеба от краюшки, лежавшей в кармане, он сунул его себе в рот. Ему стало стыдно, что адвокат за кусок хлеба мог так унижаться перед его женой и перед ним самим.

С тех пор как они всей семьей спустились в убежище, Шани ни разу не поднимался в квартиру. Если ему когда хотелось побыть на свежем воздухе, он шел во двор или же стоял в подворотне. Вся лестничная клетка была усыпана осколками оконного стекла и крупными кусками штукатурки. «Хорошо еще, что квартира наша находится на третьем этаже…» Лёринц Шани хоть и помнил о том, что говорил ему адвокат о русских маленьких бомбочках, но все же с опаской посматривал на пустые глазницы окон.

Входная дверь квартиры отворилась с трудом: мешало битое стекло и какой-то мусор. «А ведь в квартиру уже не раз ходили…» Нахмурившись, он ногой сдвинул осколки и мусор в сторону.

Квартира представляла собой довольно жалкое зрелище: все окна выбиты, по стенам в разных направлениях бежали большие и маленькие трещины, на полу и на коврах — битое стекло, куски штукатурки, а вся мебель была покрыта толстым слоем пыли. В комнатах было холодно, занавеси на окнах ходили ходуном от ветра. Вздрогнув, Лёринц прошел в спальню. Все двери в квартире были специально раскрыты настежь, чтобы во время бомбардировки их не сорвало с петель взрывной волной. Они так страшно скрипели, что Лёринцу казалось, будто он заблудился и попал в жилище каких-то страшных призраков.

Откуда-то издалека доносилось монотонное татаканье пулемета.

«Послать Эмезе за водой…» Лёринц тяжело вздохнул и тут же подумал о жене: «В таких условиях… она сама увидит…»

Эстер, видимо, не спешила подниматься в квартиру, и Шани, ожидая ее, начал мерзнуть. «Ну, иди же ты скорее…» — мысленно подгонял он супругу.

От нечего делать он начал прохаживаться по холодным комнатам и оттого, видимо, замерз еще больше. В спальне жены на кровати лежала теплая перинка, которой Эстер укрывалась в холодное время года. После недолгого раздумья Лёринц Шани, не раздеваясь, улегся в постель жены, укрывшись до подбородка ее перинкой. Немного согревшись, отломил кусочек хлеба от ломтя, что лежал у него в кармане, и положил в рот. «Хлеб…» При одной мысли о хлебе на глазах у Лёринца выступили слезы, а горло перехватили спазмы. «Я… мечтаю о хлебе…» Услышав чьи-то шаги, он приподнял голову и тихо позвал:

— Эстер?

Жена уже стояла в дверях.

— И тебя сейчас обуяла страсть?..

Глаза у Лёринца полезли от удивления на лоб.

— Эстер… — пробормотал он умоляющим голосом.

Жена недоуменно пожала плечами.

— Мог бы выбрать для этого момент и поудобнее, к тому же в убежище хоть тепло… — проговорила она, приближаясь к кровати и расстегивая на ходу пальто.

Лёринц как ужаленный выскочил из постели. Присев на краешек стула, он испуганно забормотал:

— Эстер, прошу вас… Вы забываете, что…

— О правилах хорошего тона? Плюю я сейчас на все правила! Я думала, что ты уже разделся и ждешь меня…

У Лёринца даже уши зарделись от стыда.

— Разговор пойдет о жизни и смерти… — хрипло сказал Лёринц.

— Вот как?! — удивилась Эстер. — А я-то думала, что ты наконец-то одумался и зовешь меня для любовной утехи.

Лёринц заморгал глазами. «Эстер…» Он смотрел на жену так, будто видел ее первый раз в жизни. Он не хотел верить ни своим ушам, ни своим глазам. «И это моя жена Эстер?»

Супруга Лёринца быстрыми движениями застегнула пуговицы пальто.

— Разговаривая с тобой здесь о жизни и смерти, я вовсе не намерена превратиться в сосульку.

Лёринц Шани смотрел на стоявшую перед ним жену и никак не мог понять, она это или не она. Эта женщина вела себя так, будто она воспитывалась не в порядочной семье, а на мелочном рынке.

— Говори, Лёринц, или я уйду. Я вовсе не намерена выслушивать твои бесконечные заикания…

— Я… убью… себя… застрелюсь… — действительно заикаясь, вдруг признался Шани, не спуская глаз с жены, которая стояла перед ним и ехидно улыбалась.

— Для этого тебе потребовался ассистент? Я для этой роли никак не подхожу. — Она фыркнула. — Не подать ли вам шелковый шнур, сударь? На серебряном подносе? Или, быть может, серебряный пистолет на бархатной подушечке? Могу принести и то и другое…

Лёринц Шани встал.

— Я и вас убью… — выдавил он из себя и полез в карман за револьвером. — Сначала вас, а уж потом…

Губы Эстер растянулись в широкой улыбке, и она громко рассмеялась.

— Вы? Кого вы убьете?! — С этими словами она так толкнула мужа в грудь, что тот упал на кровать. — Вы слишком трусливы даже для того, чтобы принести для семьи ведро воды! Вам даже для визита к любовнице необходим мальчик-слуга. А вы убивать собрались? — И она снова звонко рассмеялась. — Это вы-то?

Лёринца охватил порыв злости. Дрожащей рукой он схватился за рукоятку револьвера, который курком зацепился за подкладку кармана и никак не вынимался. Тогда Лёринц дернул его сильнее, послышался треск рвущейся ткани, но револьвер как был, так и остался в кармане.

Эстер быстро наклонилась к руке мужа и со всей силой вцепилась в нее зубами.

Лёринц Шани взвыл от боли.

Однако Эстер руки не отпустила. Крик мужа превратился в вой дикого зверя. Подняв левую руку, он начал колотить ею по голове жены, которая, казалось, не чувствовала этих ударов и, не выпуская руку из зубов, прошипела:

— Прекрати или…

Лёринца Шани прошиб холодный пот, его рука поднялась и послушно застыла в воздухе.

— Не… нет… — жалобно простонал он.

Эстер резким движением выхватила из кармана мужа револьвер и выпрямилась. Вынув барабан с патронами, она бросила револьвер Лёринцу на колени.

— Убивайте, если охота не пропала… Кровопийца…

Лёринц с ужасом рассматривал свою кровоточащую руку. Он попробовал было пошевелить пальцами, но это ему не удалось: страшная боль пронзила всю руку.

— Врача… — испуганно выдохнул он.

— Врача?! — ехидно передразнила мужа Эстер. — Зачем врач человеку, который все равно решил застрелиться? — Держа барабан с патронами в правой руке, она несколько раз ударила им по своей левой ладони, а затем, взглянув на него повнимательней, вдруг расхохоталась.

«Сумасшедшая…» — решил Лёринц.

Эстер смеялась до тех пор, пока слезы не выступили у нее на глазах. Тогда она бросила барабан с патронами на колени мужа и залилась еще громче.

Лёринц Шани схватил барабан и дрожащими руками вставил его в револьвер.

— Боже мой, какой скот… — с трудом выговорила Эстер, вытирая кулаком правой руки слезы. — Ох, у меня даже нет носового платка… Какой скот… Уж сказал бы тогда, что собираешься стрелять в меня резиновыми пулями… Какой скот…

Лёринц Шани тупо, ничего не понимая, уставился на револьвер и только тут вспомнил, что в последний раз, когда он тренировался в стрельбе, отрабатывая устойчивость руки, специально зарядил револьвер патронами с резиновыми пулями. «Я совсем забыл…» — обожгла его мысль.

— Великолепно… — Эстер, не переставая смеяться, начала потихоньку всхлипывать.

Лёринц Шани бросил оружие на кровать и встал.

— Я многое предполагал, но подобного от своей жены никак не ожидал, — холодно бросил он. — Чтобы моя супруга, Шани Лёринцне, настолько опустилась… чтобы она выставила собственного мужа на посмешище…

— Да, это означает, что мир рухнул, — договорила вместо Лёринца Эстер, переходя на серьезный тон. — Не смешивайте кое-какие понятия, сударь. Я не ваша прислуга, а вы не мой господин. Если я хорошо помню, имение семьи Беци оценивается примерно на полторы тысячи крон золотом дороже, чем все движимое и недвижимое, принадлежавшее семейству Шани. Следовательно, я сама себе госпожа, как и вы. Подчеркиваю я это только потому, чтобы вы никогда не забывали об этом и не поступали со мной как с прислугой. И вообще, как вы могли осмелиться распоряжаться мною? Я по горло сыта вами и всеми вашими театральными представлениями… — Усмехнувшись, она добавила: — О боже, временами с вами было по-настоящему забавно… А вот теперь я хочу узнать, о чем вы собирались говорить со мной?..

— Это уже не имеет никакого значения.

— Говорите или я снова укушу вас! — взорвалась Эстер.

На сей раз Лёринц нисколько не удивился словам супруги, он лишь на миг закрыл глаза.

— Я хотел, чтобы мы оба покончили с жизнью… — вяло пробормотал он, не сказав ничего о том, что они остались совсем без прислуги, что у них нечего есть, что такая жизнь явно не для них, что их дочь Эмезе не может ходить за водой… Поймав взгляд Эстер, он быстро отвел глаза.

— Я с тем, что мне положено, уже покончила, — сухо перебила его супруга. — Вечернюю стирку вы проведете сами. Воду для ужина тоже сами принесете, а потом вместе со своей любимой дочерью Эмезе постоите в очереди за хлебом.

— Я?!

— Разумеется, не я! — Эстер пожала плечами. — Я ведь вам не Михай Киш…

— Эстер… — Голос у Лёринца дрогнул. — Как вы можете сравнивать себя с какой-то прислугой?! Что с вами случилось, Эстер?

Глаза Эстер сверкнули гневом и холодом.

— Я в угоду вам вовсе не собираюсь лишать себя жизни. Мне еще только сорок лет, и я хочу жить. Жить, понимаете? Поэтому я плюю на вас и всю вашу родословную…

Говоря все это, она так близко наклонилась к мужу, что он чувствовал ее дыхание. «Она и не пила вроде…» — подумал он, удивляясь тому, что, глядя на Эстер, можно было подумать: она нарочно грубила, чтобы разозлить его.

— Эстер… — пробормотал Лёринц. — Я же к вам относился… как можно лучше…

— Вы, Лёринц, всегда и ко всем относились как можно лучше! Но я вовсе не собираюсь подыхать от вашей доброты. Желаете еще что-нибудь сказать?

Уставившись в пол, супруг медленно покачал головой.

— Вы хотите жить вот с этими людьми?.. — выдохнул он.

— Что значит «с этими»? — На лбу у Эстер собрались морщины. — Говорите яснее! Кого вы имеете в виду?

Лёринц посмотрел на Эстер так, будто перед ним была не жена, а совершенно чужая ему женщина.

— Разве я могу жить с этими людьми? Я?! Разве я могу жить так, как живут они?

— Ах, вон оно что!.. — Эстер улыбнулась. — У вас еще остался хлеб, Лёринц? Тот кусок, который вы утром украдкой сунули себе в карман? Ведь вы его украли у собственной семьи, не так ли?..

— Я… — Он хотел было запротестовать, но жена перебила его, махнув рукой:

— Не смотрите на меня как идиот. Есть у вас хлеб или вы его уже слопали? Хотя это не столь важно. А известно ли вам, сударь, откуда у нас взялся тот хлеб?

Лёринц молчал.

Тогда Эстер снова приблизила свое лицо к лицу мужа, обдав его теплым дыханием.

— Его ваша любимая жена, урожденная Эстер Беци, получила в подарок от своего любовника, который стащил его у родной дочери, а та в свою очередь получила от своего любовника… — Неожиданно Эстер отступила на два шага назад и продолжала: — Если вы вдруг очухаетесь и захотите в полдень жрать, то приходите чистить картошку, так как ваша уважаемая супруга заработала своим восхитительным телом немного картофеля…

Лёринц Шани, словно парализованный, стоял на месте даже тогда, когда шаги Эстер стихли на лестнице.

Укушенная рука сильно болела. «Нужно будет перевязать ее…» И тут он почему-то вспомнил об адвокате. «Наверняка, это он ее любовник…» — решил Шани, не понимая, чем мог завлечь его супругу этот семидесятилетний старик. Задумавшись, он нахмурился.

«Ты отказался от меня, господи, отвернулся… — Лёринц оттолкнул от себя револьвер, валявшийся на постели. — Это тоже знак… Да сбудется твоя воля…»

Вскоре Лёринц Шани почувствовал, что начал сильно мерзнуть. Тяжело вздыхая, он спустился в убежище. В подворотне он встретился с адвокатом Абоди. «И все же… в конце концов… он тоже…» Шани протянул адвокату руку, отчего тот так и засветился радостью.

Еще раз тяжело вздохнув, Лёринц Шани, жалея самого себя, спустился в подвал.

А адвокат все еще стоял на том же месте, провожая своего патрона счастливой улыбкой.