Осада

12

Граф Антал Даниэль в ту ночь мало спал и потому, проснувшись, был явно не в духе. Смерив старого солдата оценивающим взглядом, он спросил:

— Вы боитесь?! Вы боитесь высунуться?!

Солдат стоял навытяжку около зенитки.

— Боюсь, — чистосердечно признался солдат, переступая с ноги на ногу. — Если бы мне было двадцать лет, тогда я, может, и не трусил бы, а мне уже под шестьдесят…

— Прекратить болтовню! Возраст — не оправдание. Я ни от кого не требую больше того, что требую от самого себя, а уж от своих требований я ни за что не отступлюсь! — Офицер говорил тонким фальцетом, осторожно членя слоги. — Вы можете от страха накласть себе в штаны, но меня испуганным вы никогда не увидите! — Отвернувшись от солдата, он пнул какой-то черепок. — Чтобы венгр оказался трусом!.. И вы еще хотите сходить домой… — Говоря все это, офицер внимательно следил за тем, чтобы его слышали все солдаты. Зная, что рано или поздно такой «педагогический» момент настанет, офицер ждал его, готовясь сделать все, что было в его силах, чтобы хоть как-то сплотить подчиненный ему сброд в воинское боеспособное подразделение. Спокойным шагом, словно прогуливаясь по бульвару, он прошел по разобранной крыше и остановился возле последней пары стропил, на шаг от края крыши. Мысленно он был доволен собой, так как не почувствовал ни капли страха перед высотой, да и равновесия не потерял.

Внизу, перед пекарней, выстроилась длинная молчаливая очередь.

Фигурки людей в предрассветном полумраке были полу-размыты и смотрелись сверху как отдельные темные пятна. Вдруг в середине очереди вспыхнул огонек сигареты.

— Немедленно загасите сигарету, а не то я выстрелю вам прямо в морду!.. — заорал Даниэль, расстегивая кобуру. — А ну-ка проверьте документы у этого скота! Он, видимо, хочет, чтобы самолеты противника сбросили свои «подарки» прямо на нас!

Огонек, описав большую дугу, упал на середину улицы.

— Затопчи окурок, скотина! — заорал еще громче, выходя из себя, офицер.

Кто-то из очереди выбежал на середину улицы и затоптал горящую сигарету.

Граф Антал Даниэль застегнул кобуру и, немного успокоившись, огляделся по сторонам.

Дом, на крыше которого расположились его зенитчики, был пятиэтажным и потому несколько возвышался над трех- и четырехэтажными зданиями, хотя и был нисколько не лучше других домов: грязный, с полуобвалившейся штукатуркой. И хотя Антал Даниэль не придавал никакого значения тем трем с половиной метрам, которые приближали его зенитку к небу, ему все же пришлось установить пушку именно на нем (правда, его солдаты основательно попотели, пока затащили ее на крышу), и все из-за каких-то трех с половиной метров, почему, собственно, дом и приглянулся командиру дивизиона. Даниэль ненавидел командира дивизиона, откровенно говоря, он не любил всех, кто был старше его чином или по должности, и эта ненависть была для него так же необходима, как неизменный глоток палинки по утрам, не сколько-нибудь, а именно одни глоток, без которого и завтрак казался ему не завтраком, но не больше, так как от большего у него начинало жечь в желудке.

Вскоре поручику надоел аттракцион, который он демонстрировал перед солдатами, стоя на конце бревна. «Ну, хватит…» — мысленно решил он и, повернувшись кругом, вернулся к орудию и сказал:

— Пока хлеб еще не начали раздавать…

Солдаты молчали, удивленно и восхищенно уставившись на своего бесстрашного, как им казалось, командира.

«Банда калек…» Граф Антал Даниэль сделал вид, будто он вовсе не за тем прошелся гоголем по крыше, чтобы вызвать у подчиненных восхищение.

— Я вас попросил лишь посмотреть, что делается возле пекарни… — проговорил он равнодушно, стараясь не смотреть на старого солдата. — К вашему счастью, попросил, а не приказал…

Услышав тяжелый вздох старого солдата, офицер разозлился. «Я тебя скоро научу уму-разуму… Чтобы венгр трусил…» Офицер еще больше распалился и захотел закурить, но, чтобы произвести на подчиненных еще большее впечатление, не полез в карман за сигаретами, а громко крикнул:

— Тобиаш, сигарету мне!

— Слушаюсь! — Тобиаш щелкнул каблуками и побежал за сигаретами.

К офицеру мигом подскочили двое солдат и, угодливо раскрыв свои портсигары, почти дуэтом предложили:

— Если разрешите, господин поручик…

— Тобиаш сейчас принесет. — В голосе офицера послышались потки некоторого дружелюбия. — Не предлагайте мне своих: у вас и без меня мало курева…

Однако оба солдата продолжали держать свои портсигары открытыми перед самым носом командира.

— Уважьте, господин поручик… — вежливо-льстиво попросил один из солдат.

Поручик еле заметно улыбнулся, чувствуя, что он выигрышно для себя преподнес и этот трюк. Небрежным жестом он взял сигарету. А солдат уже возился со спичками, желая угодить командиру еще больше.

— Не зажигайте спичку, расстреляю!.. — рявкнул на него офицер, показывая самим тоном голоса, что он вовсе не собирается шутить, однако, сочтя, что столь грозного предупреждения вполне достаточно, тотчас же немного поостыл и, сняв висевший у него на пуговице карманный фонарик, щелкнул чем-то, а затем, прикрыв ладонью раскалившуюся добела спиральку, дотронулся до нее кончиком сигареты и прикурил. — От этого можете и вы прикурить, — любезно предложил поручик, — но только так, чтобы я не заметил никакого огня, а то дружба дружбой, а два часа повисеть вниз головой вам все же придется.

Вешая свой фонарик снова на пуговицу шинели, Даниэль не без удовлетворения успел заметить, что солдаты с изумлением таращили глаза на его чудо-фонарик, которым можно было не только светить, но даже прикуривать. Этот фонарик-зажигалку смастерил командиру его денщик Тобиаш. Антал Даниэль не только гордился этим изобретением, но и одновременно видел в нем, так сказать, своеобразное проявление венгерского ума и духа. Правда, в глубине души поручик без зазрения совести считал изобретателем столь нужной на войне вещицы самого себя, поскольку он сам подал Тобиашу идею смастерить такой карманный фонарик, чтобы им можно было пользоваться и для освещения местности у себя под носом, но так, чтобы летчики противника не видели бы его синего света, и для безопасного и незаметного прикуривания.

Спустя несколько дней после получения столь ответственного задания Тобиаш предстал перед своим командиром с поделкой в руках, которая растрогала офицера почти до слез. С тех пор Антал Даниэль никогда не расставался с фонариком-зажигалкой, как и с самим Тобиашем.

Тобиаша Даниэль взял к себе из-за его имени. Произошло это еще полтора года назад, когда батарея, которой командовал поручик, находилась на передовой, а линия фронта тогда проходила по степям Украины, взял сначала простым заряжающим в расчет. С тех пор офицер за довольно короткое время поднял Тобиаша на небывалую высоту, выделив из числа других подчиненных, и, собственно говоря, только потому, что имя новичка ассоциировалось у Даниэля с фамилией Воудхауз, роман которого «Тобиаш» был любимым чтивом Антала. В один прекрасный день это навело офицера на мысль воспитать из Тобиаша такого же камердинера, каким был герой вышеупомянутого романа. В конце концов, размышлял Даниэль, почему бы ему и действительно не воспитать ловкого камердинера из простого крестьянского парня из Задунайского края, из которого вполне может получиться этакий венгерский Тобиаш…

Эта идея настолько понравилась Анталу Даниэлю, что он безо всякого промедления принялся за ее претворение в жизнь. Правда, без особых достижений, так как Тобиаш с готовностью выполнял все приказы своего командира, однако, как ни странно, во всех его действиях почему-то как раз не хватало того, чем славился его тезка из одноименного романа: он не ставил интересы своего хозяина превыше всего на свете.

«Мой Тобиаш почему-то вовсе не желает становиться настоящим Тобиашем…» — заключил для себя Граф Антал Даниэль. А ровно год назад, когда русские войска прорвали их фронт в Карпатах, где поручик, бросившись в паническое бегство, потерял все свои пушки, Тобиаша довольно сильно контузило. Однако Граф Антал Даниэль не бросил в беде своего денщика. Добрых полдня он тащил его на себе, пока оба не оказались в надежном месте.

Провалявшись в госпитале недель шесть, Тобиаш в одно прекрасное утро как ни в чем не бывало предстал с рюмкой палинки в руке перед дверью опочивальни своего командира. Граф Антал Даниэль в тот же час определил Тобиаша на прежнюю должность, хотя ему было нелегко расстаться с новым денщиком, парнем очень ловким, который, несмотря на свои способности в вопросах заготовки еды и питья (а доставал он все что угодно), располагал двумя отрицательными качествами, с которыми с трудом мирился господин поручик: тот оказался на удивление несдержан на язык и к тому же на редкость многословен. И как Граф Антал Даниэль ни старался вдолбить в голову своего нового денщика, что офицер для солдата и тогда остается офицером и вершителем всей его судьбы, если он появляется перед ним в одних подштанниках или же вообще в чем мать родила, это ему все-таки не удалось, так как новый служака оказался на редкость упрямым типом, не желающим усваивать эту премудрость. Немного поразмыслив над этим, поручик пришел к выводу, что, по-видимому, город (откуда родом и был денщик), вернее говоря, городская жизнь с ее условиями начисто портит человеческие души, и потому, как только Даниэль снова увидел перед собой Тобиаша с рюмкой палинки, он моментально принял решение, что с его стороны было бы бесчестно отсылать славного крестьянского парня на батарею и лишать его своего покровительства.

С того дня поручик ни разу не пожалел об этом шаге. Тобиаш служил ему с собачьей преданностью, стараясь отгадывать даже мысли своего патрона.

Однажды, после очередной попойки (Граф Антал Даниэль даже точно не помнил, где это было — то ли в Дебрецене, то ли в Ньиредьхазе), вернувшись на рассвете к себе, он застал денщика у порога, когда тот чистил ваксой его хромовые офицерские сапоги. Увидев командира, Тобиаш моментально вскочил и застыл по стойке «смирно». Антал похвалил его, сказав:

— А ты здорово изменился, Тобиаш…

— А где я найду еще командира лучше вас, господин поручик?.. — откровенно признался денщик. — Кто бы еще стал выносить меня с передовой из огня? Чтобы раненый тащил на себе раненого!.. — Все это Тобиаш произнес с таким уважением и благодарностью во взгляде, что поручик настолько расчувствовался, что у него язык не повернулся, чтобы развеять иллюзии Тобиаша относительно собственного рвения. Более того, он даже сунул в руку растроганного солдата две бумажки по десять пенгё каждая с напутственными словами: «Блюди свою честь и дальше в таком же духе, а на эти деньги сходи в свободное время в бордель…»

Тобиаш при первой же представившейся ему возможности выполнил оба указания командира. Граф Антал Даниэль, узнав об этом, с чувством особого удовлетворения записал в особую толстую тетрадь, на обложке которой красными чернилами было написано: «Собственные заметки. Личная собственность», что и отличало ее от тетради с рабочими записями офицера, подробную историю перевоспитания своего денщика, озаглавив свой труд следующим образом: «О влиянии авторитета командира на подчиненных». Тетрадь эта была уже почти полностью исписана. Антал Даниэль намеревался после окончания войны основательно переработать свои воспоминания, написав на их основе нечто в жанре романа, который частично явится своеобразным поучением для будущих поколений, частично — оригинальным литературным памятником, свидетельствующим о героизме венгерского воинства во второй мировой войне. Однако главная цель, которую Граф преследовал достичь своим опусом, — это, так сказать, продемонстрировать перед широкой общественностью, да и перед всем миром, что качества, укоренившиеся в образе жизни древних венгров-крестьян, превращают носителей этих качеств в людей, способных на очень многое, если ими, конечно, правильно руководить. А такие руководители имеются в самом пароде, и препятствовать им занять по праву полагающиеся им ключевые посты во главе руководства страной, вернее говоря, нацией, есть не что иное, как опасное преступление.

За довольно короткое время Тобиаш играл самые различные роли на зенитной батарее Графа Антала Даниэля, личный состав и вооружение которой менялось довольно-таки часто. Господин поручик, будучи человеком далеко не глупым, отнюдь не считал случайным, что его батарею, вооруженную пятидесятимиллиметровыми автоматическими пушками, порой использовали не для борьбы с самолетами противника, а с его танками, и притом на столь опасных направлениях, где их быстро уничтожал противник.

Граф считал вполне естественным и нормальным, когда ему отдавали приказ вести борьбу с танками противника, но зато он никак не мог смириться с тем, что его постоянно бросали в такие места, на такие участки, где командование обычно ожидало в скором времени прорыва русских войск. Поручик хорошо понимал, что если бы у него были связи с влиятельными лицами в штабе, то его давно направили бы в такое место, где он мог успешно выполнить поставленную ему задачу, проявив при этом свои незаурядные способности, что, в свою очередь, дало бы ему возможность давным-давно продвинуться по службе, получив для командования более крупное подразделение, а то и отдельную часть.

Командира же не раз разгромленной противником батареи никакой дурак не станет продвигать по службе. А командир их дивизиона хотя и слыл законченным кретином, но не настолько, чтобы не понимать, что продвигать нужно только офицеров, из карьеры которых можно извлечь для себя лично определенную пользу. Поручику же Даниэлю после очередного разгрома его батареи присылали новых солдат и новые пушки. Более того, он должен был еще радоваться тому, что начальство не упрекало его за бесконечные поражения и потери.

Что же касается Тобиаша, то он, несмотря на частую смену личного состава батареи, являлся как бы опорой, а по словам самого Антала Даниэля, важным цементирующим звеном, которое наряду с воинской дисциплиной помогает командиру спаивать солдат в единое целое, и не каким-то там личным примером, а тем, что Тобиаш один укреплял в солдатах веру в своего командира.

Дело в том, что Тобиаш по своему характеру был человеком довольно разговорчивым, и поручику несколько раз удавалось потихоньку подслушать, как его словоохотливый денщик красочно расписывал солдатам то, как много они с командиром повидали и пережили вдвоем. Истории эти казались слушающим солдатам вполне достоверными, и из них явствовало, что командир их батареи — прямо-таки замечательный офицер и боевой товарищ и что другого такого венгерская земля до сих пор просто-напросто еще не рожала. Вот, собственно, та основная причина, почему Тобиаш и стал для своего командира незаменимой личностью, расстаться с которой было бы глупо и грешно.

И вот теперь Тобиаш почему-то запаздывал с сигаретами.

В душе поручик уже решил, что он не станет поучать вновь прибывших на батарею солдат на боевых, так сказать, примерах, не станет попусту тратить на них время, а предоставит это дело Тобиашу: пусть он сам по-свойски поговорит с солдатами. Все они новички, зенитки в батарее тоже все новые, так как прежние снова разбиты… Стоило только Графу Анталу Даниэлю вспомнить об этом, как он сразу почувствовал во рту неприятный горький привкус.

«Разумеется, каждый раз разгром происходит совершенно случайно… как и то, что мне почему-то порой присылают не пушки, а какой-то металлолом, который отнюдь не жаль посылать на верное уничтожение, да и солдаты в расчеты прибывают такие, что еле-еле справляются со своими обязанностями, будто их всех набрали прямо на улице… бездельники и разгильдяи из какой-то отвратительной банды…»

Вот, собственно, почему Граф Антал Даниэль и решил, что учить таких солдат — это равносильно тому, что бить горохом о стену. А на Тобиаша, безусловно, можно положиться, да и те слова, что он скажет солдатам, будут более весомыми: как-никак он сам рядовой солдат, и ему скорее поверят. Поручику, конечно, было больно сознавать тот факт, что в данный момент нация находится в такой стадии, когда слова, сказанные офицером, заметно потеряли свой вес.

Граф Антал Даниэль, как ему казалось, критически наблюдал за происходившими в мире событиями и каждый раз приходил к выводу, что либерально-аристократическое руководство страной толкает ее на край гибели. С захватом власти нилашисты явно запоздали, так как за столь короткое время просто невозможно высвободить энергию народных масс, которая так необходима в деле обороны страны. Особенно невозможно это сделать при сложившихся обстоятельствах, когда незначительные изменения коснулись лишь верховного руководства, так сказать, на уровне правительства, а вот в средних кругах, представители которых постоянно стремятся кверху, и таких изменений не наблюдается, поскольку их представители на каждом шагу наталкиваются на энергичное сопротивление местной бюрократии. Вот почему, по мнению Даниэля, и невозможно высвободить необходимую энергию народа и направить ее на достижение победы…

Задержка Тобиаша явно нервировала офицера. Он сделал несколько глубоких затяжек и мысленно пришел к выводу, что его сейчас, собственно, нервирует все на свете…

«Поражение под Мохачем… как давно оно было…»

Поручик сокрушенно вздохнул. Мысли его заметно раздваивались. Детально анализируя положение на фронте, он невольно приходил к выводу, что война ими уже проиграна, а сама Венгрия несется навстречу собственной катастрофе. Однако свою объективную оценку поручик обычно дополнял строчками одного стихотворения, которые приходили ему на память: «… От Карпат и до Дуная повсюду бешеный вопль и дикая гроза… А ты, венгр, стоишь с распущенными волосами и окровавленным лбом…» Сейчас эти слова поэта, фамилию которого он забыл, казались поручику особенно верными. Он никак не мог успокоиться и все же на что-то надеялся… «А вдруг… А вдруг да в самый последний момент и удастся сплотить всех венгров и бросить их на борьбу… И уж если им посчастливится вырваться из этой долины скорби и пусть не победить, но хотя бы добиться для себя мира на почетных условиях, тогда…»

Графу Анталу Даниэлю казалось, что Будапешт доживает свои последние дни. Ему хотелось (мысленно он молился об этом), чтобы все права в стране были переданы народу и чтобы каждый воспользовался ими…

Даниэлю вдруг захотелось стать в офицерском корпусе не каким-то особенным лицом (его отец пал смертью храбрых в первую мировую, заслужив Золотую медаль витязя, что и помогло его сыну безо всякой протекции попасть учиться в военную академию Людовики, а затем и окончить ее, получив путеводные золотые звездочки на погоны), не этаким уникумом, а одним из многих, которые выходят из самой гущи мелкого крестьянства.

От руководителей нации поручик ожидал решительных действий, а они тем временем, погрузив в вагоны все венгерские законы, увозили с собой на Запад все, что попадало им под руку. Когда Даниэль впервые собственными глазами увидел это, он не поверил себе, так как был пьян, а когда протрезвился и увидел то же самое, то прямо-таки решил, что у него начались галлюцинации на почве частых перепоев. «Какая глупость: законы невозможно погрузить в вагоны и увезти…» Ему даже стало стыдно, что такая мысль могла прийти ему в голову. Однако каким бы странным ему это ни казалось, он попал в самую точку. С тех пор один вид железнодорожных составов, бегущих на Запад, причинял ему настоящую физическую боль, хотя в глубине души он и был полностью согласен с распоряжениями властей относительно вывоза всех ценностей из страны. И поскольку Даниэль не видел другого выхода, то, чтобы не ломать себе попусту голову поисками решения государственных проблем, он еще больше увлекся пьянством. И вот теперь очередь дошла и до Будапешта… А нация так и не поднялась на ноги, как этого хотелось поручику, не встала на защиту столицы даже в этот решающий момент…

К поручику неуклюже подошел старый солдат и остановился не прямо напротив, а немного сбоку.

— Господин поручик, покорнейше…

Офицер бросил на солдата беглый взгляд и сорвавшимся тонким голосом прервал рядового бранью:

— Вы меня, видимо, считаете пляжной проституткой, с которой можно сторговаться? Как вы осмелились обратиться ко мне еще раз! Убирайтесь вон!..

Злость так и распирала поручика, который, однако, злился отнюдь не на старого солдата, а на обстоятельства, сложившиеся, как ему казалось, таким образом, что венгр превращался в крысу.

«Все это, конечно, вина самого Хорти… Его главная вина…» — подумал Граф Антал Даниэль, но тут же его мысли перескочили на то, что ему пора было бы уже давно сидеть у Ливии в квартире. Вспомнив о ней, он чуть было даже не рассмеялся, но тут же сразу помрачнел. «Я смеюсь над трагедией собственного «я»…» И он сокрушенно покачал головой.

Ливия принадлежала к числу барышень и была готова на все, на что обычно готовы наиболее опытные дамы из лучших публичных домов. Жила она в двух кварталах от дома, на крыше которого нес службу Даниэль.

«Великолепная кошка…» — подумал о ней поручик, а подумав, уже не мог удержаться от ухмылки. Собственно говоря, Ливия была влюблена не в самого Даниэля, а в его графский титул, с помощью которого Анталу и удалось завладеть ею.

А произошло это при следующих обстоятельствах. Когда кольцо наступающих советских войск сомкнулось вокруг Будапешта, поручик как-то проводил рекогносцировку запасных огневых позиций для своей батареи. В ту пору он еще рассчитывал на получение трех орудий, которые ему обещали прислать, почему он, собственно, и обошел не один, а три дома, рассчитывая на крыше каждого из них установить по одной зенитке. В одном из этих домов он и увидел в коридоре Ливию, все прелести которой были прикрыты коротким домашним халатиком.

— Вы кого-нибудь ищете? — весело спросила девица, увидев поручика.

Офицер остановился перед барышней и, лихо щелкнув каблуками, представился:

— Поручик Граф Антал Даниэль…

Глаза у барышни-кошки стали вдруг большими, а вся она так и обмякла от охватившего ее восхищения.

— Если разрешите, господин граф… — растерянно промямлила она. — Мне даже никогда во сне не снилось, чтобы я познакомилась с настоящим графом…

Вернувшись в тот дом через час, Даниэль засвидетельствовал барышне свое аристократическое почтение. С тех пор в его мужском активе появилась Ливия. «В вашем полном распоряжении…» — как она сама любила говорить.

Это знакомство забавляло поручика, особенно в его, так сказать, заключительной стадии, о чем кошечка, разумеется, и не догадывалась. Ливия купалась в лучах графской славы, нисколько не скрывая своей любовной связи. А сам поручик порой не раз представлял себе, какое выражение лица станет у барышни, когда он в один прекрасный день заявит ей следующее: «Мадам, вы могли бы стать при мне Графне при условии, что ваши милые родители внесут за вас соответствующий денежный вклад на мое имя, однако настоящей графиней вы и тогда не станете, поскольку Граф — это мое имя, а отнюдь не титул. Если у человека нет высокого титула, то пусть хотя бы будет такое имя…»

Даниэль был твердо уверен в том, что, как только барышне станет известно о том, что он никакой не граф, а всего лишь самый обычный смертный, но только с двойным именем Граф Антал, несчастная сразу же упадет в обморок или же у нее начнется истерический припадок.

Этот маленький, хотя и очень приятный для себя трюк с именем Даниэль рассматривал как трагедию, вернее говоря, трагедию всего среднего сословия, для представителей которого важна не столько принадлежность к определенному слою венгерской нации, сколько наличие у них какого-нибудь сословного титула, а в такой атмосфере, естественно, всегда заметно увеличивается число бесхребетных типов, людей-червяков и прочих мелких продажных душонок. Даниэль ненавидел их всех, как ненавидел и этого старого солдата, который прямо-таки немел перед его титулованной персоной.

— Тобиаш! — заорал поручик во всю силу легких.

Не услышав обычного в таких случаях ответа денщика, офицер мысленно чертыхнулся и, кивнув подбородком в сторону солдата, у которого он взял сигарету, небрежно бросил тому:

— Бегите в мою комнату и посмотрите, чем там занимается мой денщик! Передайте ему, чтобы он немедленно явился ко мне! Даже в том случае, если он не нашел сигареты! Мать его перетак!..

Солдат поспешил удалиться.

«Ну, это даром ему не пройдет… — подумал Даниэль, ломая голову, как бы ему наказать Тобиаша. — На сей раз он это явно заслужил, да еще как! Пусть это и другим послужит в назидание: любой приказ должен выполняться немедленно, безо всяких размышлений и как можно скорее. Жаль только, что учить этому солдат мне придется на горьком опыте Тобиаша, а не на какой-нибудь ошибке или упущении, допущенном вот этим, например, старым солдатом или же кем-нибудь другим. Нужно будет так наказать его, — думал поручик, — чтобы не обидеть, так сказать, наказать только для вида. Ну, объявлю я ему подвешивание на один час, а приведение этого наказания в исполнение отсрочу, а когда этот день все же настанет, я просто прощу его…» Поручик нервно закусил губу. Для Тобиаша же это будет полезным уроком. Офицер даже начал было присматривать подходящее стропило, на котором можно было бы подвесить провинившегося денщика. И тут вдруг ему в голову пришла мысль, что его набранные на улице шалопаи и бандиты, называющиеся солдатами, вероятно, и подвесить-то человека как следует не смогут. «Ну, я сам потом… Я тебя так подвешу, каналья, что ты в штаны накладешь…»

В этот момент поручик обратил внимание на то, что стало заметно светать. Он посмотрел на часы и подумал, что из-за этого шалопая Тобиаша ему уже не удастся заскочить сегодня к Ливии, а ведь этот вол хорошо знает, что командир намеревался навестить барышню, более того, денщик давно должен был усвоить и расписание своего командира: как только начнет рассветать, на час-полтора заглядывать к барышне, так как позднее, когда совсем станет светло, этого уже не сделаешь; того и жди, что вот-вот прилетят первые самолеты противника, а уж потом они будут кружиться в небе весь божий день до самого вечера. Поручику же нужно до полного рассвета во что бы то ни стало вернуться на батарею, которую он никак не может оставить на своих разгильдяев. У него даже нет толкового калеки-унтера, который мог бы взять в руки этих бездельников. Тобиаш — единственный солдат, на которого он может опереться. Правда, и он, к сожалению, мало что понимает в стрельбе из орудия, но на него хоть можно положиться в другом.

«И хлеба он не принес… — Подумав о хлебе, поручик несколько смирился. — Возможно, Тобиаш как раз и побежал в пекарню…» Но тут же офицер снова начал сердиться: «Раз ему приказали достать хлеба, то делать это нужно вовремя. Для солдат он получает хлеб, когда пекарь начинает раздачу стоящим в очереди, но мне лично он обязан приносить его значительно раньше. Приказано до рассвета, значит, тогда и подавай!..»

Старый солдат тем временем подошел к зенитке и стал задумчиво смотреть куда-то вдаль.

Это еще больше разозлило поручика. «Сейчас он снова начнет бормотать свое, чем еще больше растревожит весь мой сброд. Ничего нового он, конечно, не скажет, затвердил свое: «Мне бы только на одну минуточку домой заглянуть… Скажу, что я здесь, и сразу же обратно…»

Когда старик в первый раз обратился к нему со своей просьбой, Граф Антал Даниэль лишь потому выслушал его до конца, что тот показал ему на дом под номером семнадцать…

Словом, это был тот самый дом, в котором жила и Ливия. Однако ни квартиры, ни даже маленькой комнаты у старика там не было: оказалось, что он просто снимал в нем угол, являясь (как определил про себя офицер) типичным городским босяком. Собственно, именно поэтому Даниэль и не отпустил тогда старого солдата домой, решив, что у него никакого дома и быть не может. «Такие, как бездомные псы, мотаются всю жизнь по свету, ночуя сегодня здесь, а завтра там. Разве можно ручаться за подобных людей? Отпросится якобы домой, а потом ищи ветра в поле. Мне только того и не хватало, чтобы меня еще дергали и ругали за дезертирство». Граф Антал Даниэль гордился тем, что у него на батарее еще не было ни одного случая дезертирства. Правда, до этого у него служили настоящие солдаты, а не такие босяки, как эти. Поручик потому и не любил город, в котором любой сброд легко найдет себе убежище. В Даниэле жило желание, а скорее, страсть: превратить Венгрию в чисто крестьянскую страну, в которой каждый венгр найдет для себя кров, хорошо оплачиваемую работу, покой и в которой не будет проклятой городской грязи.

В этот момент в чердачном люке появилась голова солдата, которого поручик посылал за Тобиашем. Выбравшись на крышу и застыв перед офицером по стойке «смирно», тот громко доложил:

— Господин поручик, докладываю: Тобиаша в вашей комнате нет. И оружия его тоже там нет!

«А ведь этот тип считает, что докладывает мне строго по-военному… Слово «покорнейше» он почему-то выпустил. Ну, это еще куда ни шло…» Поручику и самому не очень нравилась старая форма доклада, так как венгр не должен никому покоряться. Хотя слово «покорнейше» пока что ликвидировали при докладе только в секейских дивизиях, а на другие части это распоряжение еще не распространяется, а раз так, то, следовательно, и докладывать нужно как положено. «Но как он докладывает? Не дойдя двадцати метров до командира?! Уж не боится ли он натрудить себе ноги, приблизившись еще метра на три к офицеру? А где у него руки? Висят, как плети, вдоль туловища, а ведь у него на голове шапка и, следовательно, он должен отдать честь…»

— Вы что, никогда раньше не были в солдатах? Не знаете, как следует докладывать?

Губы у солдата вздрогнули, но он ничего не сказал, а лишь вздохнул.

Граф Антал Даниэль был больше чем уверен в том, что солдат в тот момент мысленно посылал его ко всем чертям.

— В армии вся жизнь солдата, как известно, регламентируется уставами, которые каждый военнослужащий всегда и в любой обстановке обязан строго выполнять, а в тяжелое время тем более… — Поручик сделал небольшую, театральную паузу. — В ходе боя не столь важно, как вы докладываете, но в спокойной обстановке… Доложите еще раз и по всем правилам!..

Солдат после небольшого замешательства повторил свой доклад.

Граф Антал Даниэль был явно недоволен и на этот раз.

— Вы, видно, позабыли, как солдату положено докладывать… Сходите в пекарню и посмотрите, не там ли Тобиаш. Зайдите со двора и постучите в заднюю дверь… А то, когда начнут раздавать хлеб населению… — Поручик хотел было еще что-то добавить, но в этот момент с неба послышался какой-то шум, и он инстинктивно задрал голову вверх. Прожекторы ощупывали небо сквозь предрассветный полумрак. Луч одного из них поймал блестящую серебром цель, и в тот же миг другие прожекторы скрестили свои лучи на самолете.

«Великолепная цель…» — быстро сообразил поручик и как угорелый заорал:

— К орудию! — А сам подскочил к дальномеру.

Пушка была готова к открытию огня.

Выпустив первую очередь, поручик расстроенно вытаращил глаза: снаряды почему-то не рвались. «Проклятье!.. Шарахнули бронебойными, как по танку…» И закричал на заряжающего не своим голосом:

— Скотина! Осколочным!..

Заряжающим оказался старый солдат, который, тяжело кряхтя, нагнулся над зарядным ящиком.

— Шевелись ты, саботажник! — Поручик заскрежетал зубами.

В воздухе послышался свист бомбы.

Поручик выхватил из рук солдата обойму со снарядами и сам зарядил пушку. «Как только услышал вой, так сразу в штаны и наклал…» — бегло подумал он о старике.

Пушка затряслась от выстрелов, и в тот же миг разорвалась и бомба.

Поручик не видел, где взорвалась бомба, а лишь ощутил тугую взрывную волну, которая с силой хлестнула его по лицу, и только после этого он заметил четыре огненных сполоха, один из которых как бы лизнул пушку, сдвинув ее с места.

А старый солдат все еще возился возле зарядного ящика.

Злоба исказила лицо поручика, и он, брызгая слюной, выкрикнул:

— Дай сюда, скотина!..

Воя следующей бомбы Даниэль уже не слышал. Она разорвалась недалеко от зенитки, сбросив ее как пушинку с крыши на улицу, а вместе с ней и часть кровли, сдунув вниз солдат и еще какие-то предметы с двух верхних этажей.

Через секунду Граф Антал Даниэль лежал на земле рядом со старым солдатом, который уже не мог протестовать против такого соседства…

В то же самое время Тобиаш находился на углу улицы, спрятавшись во время взрыва в подворотне пекарни. Услышав взрыв, он выглянул из своего укрытия и, почесав затылок, подумал: «Ну и повезло же мне… А не пойти ли посмотреть, остался ли там кто в живых?..» Рюкзак, набитый хлебом, оттягивал ему плечо, однако Тобиаш все же поплелся по направлению к дому, на крыше которого стояла их зенитка. Трупы зенитчиков были засыпаны обломками, а поручика он узнал лишь по хромовым сапогам, торчавшим из-под обломков и густо припудренным пылью. «Зря, выходит, я с ним валандался… Упокой господи душу его…»

Повернувшись кругом, Тобиаш медленно пошел прочь. В душе ему было жаль поручика. «Ну и скотина же ты был, — вздохнул денщик. — Ну да ладно, спи спокойно…» С одной стороны, Тобиаш радовался подвалившему ему счастью, а с другой — испытывал угрызения совести, что он вовремя не посоветовал своему командиру дать отсюда деру, а ведь хотел было сказать, да все случая выжидал, а когда он выдавался, все почему-то не осмеливался, так как этот служака мог за такое предложение и расстрелять без зазрения совести, ибо на всех, кто стоял ниже него, он смотрел как на грязную портянку, но зато как красиво он умел мечтать о крестьянском государстве полного благоденствия. Он и в батарею-то к себе старался набирать солдат из крестьян. Мечта о создании крестьянского государства появилась в голове поручика прежде всего от узости его взглядов. Как хозяин он был никудышный, но Тобиаш все же умел и с ним ладить: немного льстил, прикидываясь верным, что принималось Даниэлем за чистую монету. Если бы он выбрал себе какую-нибудь честную должность, то из него, быть может, со временем и получился бы порядочный человек. «Ремесло всякого исправляет и под себя подминает…» — любил говорить ему поручик. А однажды он сказал Тобиашу: «Каждый человек со временем становится таким, каким его делает профессия…» И дико захохотав, спросил: «Ну, Тобиаш, каким ты стал?» В людях Даниэль разбирался плохо, не понимал их, считаясь только с самим собой. «Служба в армии не сделала его умнее. Спи спокойно, бедолага…»

Сочтя свои мысли несколько жестокими, хотя и справедливыми, Тобиаш вдруг вспомнил выражение: «Об умерших говорят либо хорошо, либо ничего…»

В конечном итоге денщик не жаловался на своего командира, находясь рядом с которым он чувствовал себя в относительной безопасности, а когда стало по-настоящему опасно, Тобиаш и сам не растерялся и не остался с носом. Сейчас Тобиаш вспомнил и о том, что он, собственно, бросил батарею, хотя у него и было алиби, чтобы уйти от ответственности за это: ему просто повезло, и он остался в живых. Денщик тяжело вздохнул: «Однако женщин поручик действительно любил…»

И тут бравый Тобиаш вспомнил о Ливии, о «невесте», как обычно поручик называл свою очередную любовницу: вспомнил и невольно улыбнулся.

«А неплохо было бы попробовать ее, — мелькнула вдруг в голове у Тобиаша дерзкая мысль. Женщины у него давно не было, и его охватило страстное желание. Тем более что «невеста» все равно ждет, когда денщик поручика принесет ей хлеба. — Она, правда, худа больно, подержаться не за что, но все же… Такая уж не откажет…»

Приняв столь смелое решение, Тобиаш направился к дому, в котором жила Ливия, но по дороге вспомнил, что, уходя с батареи, выписал себе пропуск только на выход из города, то есть в сторону фронта. «А следовало бы выписать и в обратном направлении…» — решил он, повыше подбросив на плече рюкзак с хлебом. На всякий случай Тобиаш всегда носил при себе десятка два пустых бланков пропусков. Поравнявшись с дверью какой-то лавки, он остановился и, достав пропуск, тут же заполнил его, написав: «Отпускается в город на Пештскую сторону для заготовки и доставки хлеба для личного состава 2-й батареи 38-го зенитного полка ПВО».

В подвал дома, служивший для жителей убежищем, Тобиаш спускаться не стал, а просто попросил вызвать оттуда барышню Ливию.

Барышня не заставила себя долго ждать и предстала перед денщиком поручика в утреннем халатике и зимнем пальто, небрежно накинутом на плечи.

— Это вы?! — удивилась она, будто увидела солдата впервые. — А где же господин граф?.. Ну, хоть хлеб-то он прислал?

— Я принес от него известие, которое передам вам только наверху, в комнате…

Барышня удивленно вскинула брови, но спрашивать ни о чем не стала.

— Пойдемте! — бросила она и первой стала подниматься по лестнице.

«А она уже неплохо вжилась в роль невесты графа», — решил Тобиаш, идя вслед за барышней.

Войдя в квартиру, Ливия обернулась к денщику и спросила:

— Ну-с, что же передал мне господин граф?

Тобиаш сначала закрыл входную дверь, затем не спеша снял с плеча рюкзак, а карабин поставил на пол, прислонив его к стене.

— Господин ничего вам не передавал, — тихо проговорил он. — Поручик Даниэль погиб…

— Господин граф… — Ливия вся так и обмерла.

— Не господин граф, а господин поручик Даниэль, — поправил «невесту» денщик. — Не понимаете разве? Как ваша фамилия Абоди, так и его — Даниэль, как вас зовут Ливией, так его — Графом и еще Анталом, поскольку у него двойное имя… Следовательно, Граф — это не титул, а имя… Теперь понимаете? — И махнув рукой, добавил: — Не принимайте только это близко к сердцу; не вы одна попались на эту удочку, были и другие.

Ливия уставилась на денщика такими глазами, будто перед ней стоял не человек, а какое-то чудовище.

Тобиаш развел руки в стороны, как бы показывая, что он к этому обману не имеет абсолютно никакого отношения.

— Мошенник!.. Негодяй!.. — Ливия задыхалась от негодования.

— Был таким, да весь вышел, — спокойно проговорил Тобиаш, — господь его успокоил…

Ливия с истеричным ревом бросилась на стоящего перед ней солдата, стараясь вцепиться в его лицо всеми десятью пальцами с длинными наманикюренными ногтями.

Однако две звонкие пощечины быстро привели ее в себя, «невеста» мигом стала кроткой.

— Это вы мне принесли? — тихо поинтересовалась она, придя в нормальное состояние, и показала на рюкзак.

— Это все мое, — ответил денщик, улыбаясь. — В рюкзаке хлеб, но только не для продажи. Желаете хлеба, барышня?

Ливия подняла взгляд, полный мольбы, на Тобиаша.

— Хлеб мне очень нужен, — вымолвила она и наклонила голову. — Нам совсем нечего есть… — Она снова посмотрела на солдата и, медленно повернувшись, не спеша направилась в комнату.

Тобиаш понимающе улыбнулся и, довольный, последовал за барышней.

Покидал он этот дом в столь прекрасном расположении духа, что из двенадцати буханок хлеба, лежавших в его рюкзаке, одиннадцать оставил барышне, выложив их в прихожей на телефонный столик, а себе взял одну-единственную булку хлеба.

«Все равно его бы у меня конфисковали… Такой приказ имеется…» С признательностью он посмотрел на Ливию и снова подумал: «А ведь и на самом деле так худа… не за что и подержаться…»

— Ну, прощайте, — сказал Тобиаш и, закинув карабин за спину, вышел из квартиры.

Оказавшись на улице, он осмотрелся по сторонам.

— И с этим жить можно, — пробормотал он себе под нос и, быстро переставляя ноги, зашагал прочь. — А теперь можно спокойненько и в плен…