Осада

13

Лошадь и возница лежали на земле, тесно прижавшись друг к другу, сбитые с ног взрывной волной и прошитые осколками снаряда.

Повозка валялась в стороне и, тлея, слегка дымилась.

Лошадь медленно приподняла голову и еле слышно, жалобно заржала и, вздрогнув всем крупом, несколько раз чиркнула подковами передних ног по асфальту, а затем как-то вся вытянулась и затихла.

Михай Киш с трудом открыл глаза. Который сейчас час, он не знал, но сообразил, что ночь еще не кончилась.

Шел мелкий снежок, и его прикосновение к разгоряченному лицу было раненому приятно. Небо под облаками временами прочеркивали огненные сполохи, а потом вдруг яркий, почти солнечный свет залил всю площадь. Снег красиво искрился. Когда же снова стало темно, раненому все еще казалось, что в глазах у него рябит от ослепительного света.

Вдали гремели орудийные раскаты. Киш явственно отличал пушечные разрывы от глуховатого уханья минометов, а винтовочные выстрелы — от коротких автоматных очередей. Где-то высоко в небе нудно жужжал самолет. Над площадью с воем пролетали снаряды, как бы разрезая воздух на части.

Михай Киш дышал тяжело, с резким присвистом.

«А ведь, никак, в живот угодило…» Было странно, что он еще мог дышать. Раненый уже знал, что ему суждено умереть. И совсем не потому, что ему кто-то сказал об этом, нет, он это просто чувствовал, хотя человек с сумкой через плечо, похожий на доктора, бегло осмотрев его, кому-то коротко сказал: «Этого нечего зря и переносить…» Киш же смотрел на него и хотел было объяснить, что ему нечем заплатить ни за врача, ни за лекарства, однако вместо этого только произнес всего два слова: «Господин доктор…» Врач же, решив, что раненый собирается умолять о спасении ему жизни, перебил его словами: «Ваш живот теперь сам господь бог и тот не сможет заштопать, а я всего-навсего человек…» Сказав это, доктор побежал куда-то вслед за другими людьми.

Повозка тогда еще горела, громко потрескивая, а вместе с нею горело сало и мясо, под которыми лежали мешки с картошкой и мукой, прикрытые несколькими охапками соломы: от горящей повозки несло таким удушливо-горьким дымом, как будто горело живое мясо.

Раненый отвернул голову в сторону и хотел было чихнуть, но это причинило ему такую боль, что в глазах сразу потемнело.

Неожиданно он приподнял голову и в тот же миг почувствовал острую боль в животе, будто ему всадили туда нож по самую рукоятку. Лицо исказила гримаса страданий, но он все же немного продержал голову и посмотрел на лошадь, которая, казалось, уже не дышала.

— Звездочка, — тихо вымолвил он и уронил голову на асфальт. Губы у него потрескались, и он слегка облизал их языком. Погладив лошадь по спине, еле слышно добавил: — Звездочка ты моя…

Лошадь даже не пошевелилась.

— Звездочка… — прошептал раненый еще раз.

Вдали продолжала громыхать канонада, от которой мелко содрогалась земля…

— Бросила меня одного, Звездочка… — Глаза Михая наполнились слезами, но он не вытер их: не хватило сил.

Лишь позже в голову ему пришла мысль о том, что барин взыщет с него и за Звездочку, и за повозку, и за груз, что в ней был. Остальное его, казалось, нисколько не интересовало. Несправедливым ему казалось только то, что его Звездочку можно было оценить деньгами.

«А может, все же простят…» Тут почему-то он вспомнил о своих сыновьях. Жена родила Михаю шестерых детей: четырех сыновей и двух дочерей. Они так и рождались по очереди: сначала парнишки, а за ними две девчонки. Вторая дочка умерла при родах, унеся с собой в могилу и мать. Когда бабка-повитуха, принимавшая роды, начала молиться, проделывая над роженицей свои фокусы-мокусы, Михай сломя голову помчался за доктором, вернее говоря, это был врач-ветеринар, так как другого доктора в имении вообще не было. Однако и он ничем помочь не смог. С тех пор Михай остался без жены. Из шестерых детей выжили и выросли три сына и одна дочка. Всех троих парней с началом войны забрали в солдаты. Михай не знал ни того, где они служат, ни того, живы ли они сейчас вообще. Раньше они хоть изредка писали ему, присылая короткие открытки, которые он носил к управляющему, чтобы тот прочел ему, что в них сообщается.

Звездочку же Михаю дали почти четыре года назад, когда пришло известие о гибели старшего сына. На третий или четвертый день после этого известия Михая вызвал к себе управляющий имением.

— Я докладывал о вас барину, — начал управляющий, — сказал ему, что вы остались одни, что вы хороший работник и вам уже перевалило за шестьдесят. Барин распорядился выделить вам двухгодовалую лошадку, которой вы будете пользоваться до тех пор, пока не вернутся с войны ваши сыновья… Выберите себе сами лошадку и скажите мне, но только ухаживайте за ней как следует, а не то я вам покажу…

Михай Киш сразу понял, что все это значило: как в слуге барин в нем больше не нуждается. Так оно на самом деле и оказалось. Правда, из квартиры, которую Михай занимал, его сразу не выставили, более того, ему даже подыскали работу в имении, доверив возить на конной повозке различные грузы, куда приказывали. Вот он и возил, получая за свой труд ровно столько, сколько хватало на пропитание ему и Звездочке. Михай по-прежнему мог пользоваться барской конюшней, ему даже разрешали ночевать в ней.

Вскоре комнату Михая отдали другим людям. Тогда Киш пошел к управляющему и попросил замолвить за него словечко перед хозяином, чтобы тот разрешил ему построить крохотную избушку во дворе для челяди. Барин милостиво разрешил, более того, даже дал ему тесу на крышу и черепицы, так что хватило и на пристройку для Звездочки. От избушки Михая эту пристройку отделяла тонкая дощатая перегородка. Барин так раздобрился, что даже разрешил Михаю срубить несколько деревьев на лошадиные ясли.

— Вот и стала ты барской лошадью… — сказал Михай Звездочке, заводя ее в новое стойло. Сам он в своей избушке почти не жил, так как перешел спать к Звездочке в ее новое жилище.

Узнав об этом, управляющий покачал головой и как-то сказал: «Дом, я вижу, не для вас, дя Михай (вместо «дядя» или «дядюшка» он, дабы не утруждать себя очень, обычно произносил только первый слог). Вам конюшня нужна, а не дом, но вы и из дома конюшню сделаете…»

Михай молча слушал управляющего, а про себя думал о том, что общество лошади для него гораздо лучше человеческого и что даже с самим управляющим он вряд ли бы смог ужиться под одной крышей, как со своей Звездочкой, которая только что разговаривать не может, а так не только все понимает, но и даже умеет угадывать желания своего хозяина. Промолчал тогда Михай, так ничего и не сказав управляющему на его обидные слова.

Управляющий был по характеру человеком строгим, но в то же время и добрым, так как любил Михая за его пристрастие к работе, в которой тот, несмотря на свой возраст, не уступал и молодым. Его работу он никогда не проверял — ни в поле, ни на конюшне, да и вообще нигде.

«Где вы, дя Михай, что-то делаете — это все равно что я сам это сделал», — любил иногда говорить Кишу управляющий. Имением он управлял уже давно, так что Михай помнил его еще молодым, когда тот только что попал в имение. В ту пору Михай работал непосредственно под его руководством.

«А может, они меня с барином и простят…» — снова подумал Михай и, вздохнув, опять почувствовал, как ему в живот словно нож вонзили.

По-прежнему падал медленно снег, и снова где-то далеко била артиллерия.

«А ведь много придется платить… — про себя решил Михай, не зная точно ценности того, что он вез в повозке, и, не сумев представить это в цифрах, стал считать по-своему: — Года два придется отрабатывать… не меньше… да еще повозка… А Звездочка…»

Во рту у раненого собралась слюна, и он с болью сглотнул ее, затем облизал потрескавшиеся губы.

В этот момент с угрожающим свистом пронеслись над площадью красные и зеленые яркие полосы.

Потом воображение унесло Михая в свинарник, ему даже показалось, что он явственно видит перед собой розовую свинку и слышит голос управляющего:

«Ну… выбирайте же сами, дя Михай!» А он стоит, прислонившись к загородке и не смеет сказать, что он хотел бы взять вон ту розовую, йоркширской породы, или как там ее называют; другой такой свиньи нет ни у кого в округе, только у их барина. Михай боялся, что хозяин сочтет это слишком большой ценой за его скромную работу возчика. «Как бы далеко ты ни ездил, как бы ни старался, это уж чересчур…» Правда, управляющий сам предложил ему вместо денег взять свинью. «Хотите свиноматку иметь, дя Михай?» С этого он тогда, собственно, и начал свой разговор. А Михай все стоял, не решаясь рта раскрыть. Тогда управляющий сказал: «Если вы не можете решить, тогда я вам сам выберу. Вот она…» — и показал на совсем другую свинью, которая тоже была йоркширской породы. «Забирайте и владейте ею, я вам доверяю, как и всегда…»

«Наверняка теперь мне и эту свинью припомнят…»

В этот момент на площади снова стало светло как днем от каких-то странных вспышек, которые на миг отвлекли Михая от его невеселых батрацких раздумий, но только на секунду, не больше.

А затем Михай снова задумался над тем, что барин наверняка сдерет с него и за ту свинью. Правда, ездку он тогда совершил как положено. Все привез в целости и сохранности, а господин Лёринц приказал поклажу в дом не переносить, а сложить в хлеву, откуда он, Михай, всегда может принести в дом столько продуктов, сколько ему прикажут. А вот вчера барин почему-то распорядился все перенести в дом и самому в нем остаться. «Лошадь может постоять и во дворе, да и повозка пусть стоит перед домом, а то противник здорово нас обстреливает. Вряд ли стоит испытывать судьбу каждый день и носить продукты в дом черт знает откуда, да и ходить кормить лошадь на конюшню не ближний свет. Того и гляди, русские неожиданно нагрянут…» Барин так и сказал.

«Барин все посчитает… Небось ничего не забудет…»

Ох, и много же нужно будет сыновьям Михая отрабатывать за отца. Старик пожалел, что их сейчас нет с ним рядом, что он не сможет сказать им, чтобы они, упаси боже, не ругали бы барина после его, Михая, смерти. Значит, такова господня воля. А как хорошо было бы все это сказать им лично. Сразу бы на душе полегчало. Барин — добрый человек, который всегда что-нибудь да давал им. Выросли они все на господской земле; здесь жили их отец и дед. И они получали все, что им нужно было: если им нужна была пшеничка — им давали пшеницу; если сало — давали сало; одежонку тоже получали такую, что и коже доброй не уступит. Барин всегда их всем снабжал, а уж ему-то, Михаю, тем более жаловаться не приходится. Вот и намедни, когда он вернулся из поездки, его пригласили в барский дом. Каждый раз, когда господа вставали из-за стола после очередной трапезы: господин Лёринц, его уважаемая супруга Эстер, барышни Эмезе и Клара, — к этому же столу приглашали и Михая, ставили перед ним такие же тарелки, из которых только что ели сами господа, и давали почти такую же еду, может, не так красиво украшенную, но похожую, не обращая внимания на его протесты, что, мол, он не сядет за господский стол. И ему, Михаю, подавали словно господину, а сам Лёринц еще говорил: «Ешьте, Михай, ешьте спокойно, не стесняйтесь…» Добрый человек барин, ничего не скажешь, да и управляющий тоже. Михай им обоим служил честно, и они, возможно, простят ему сегодняшнюю провинность.

Сердце Михая больно сжалось.

Затем перед его мысленным взором снова возникла розовая свиноматка. Когда Михай провел рукой по спине свиньи, ему показалось, что на спине у нее не колючая щетина, а шелковистая шерсть, приятнее заячьего меха. Сразу чувствуется, что господская свинья! Такую во сне и то не всегда увидишь, а не то чтобы иметь у себя в хлеву. Что и говорить, барская свинья! В три-четыре года один раз Михай Киш забивал свинью, обычно простую свинью, вернее говоря, кабанчика, а чаще никак не приходилось. А вообще-то в имении ежегодно закалывали свиней, под Новый год, например, барин всегда колол здорового, хорошо откормленного кабана, от которого хоть и немного, но кое-что перепадало и дворовой челяди, так сказать, давали попробовать и им свежатинки, а после этого как барина добрым словом не вспомнить.

А эта розовая свинка, она даже хрюкала не как обычные свиньи, а как-то по-особому, изнеженно так. «Нужно будет оставить ее на расплод…» — мысленно планировал Михай, решив удивить сыновей, когда они вернутся с фронта, малыми поросятами. Пусть поломают голову, как ему удалось достать такую хрюшку, пока их дома не было.

«Не о том я сейчас думаю…» — решил вдруг Михай и, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед барином, начал чуть слышно молиться:

— Господи, прости меня, грешного…

Живот сильно болел. Михай даже тихонько застонал.

Вскоре небо снова прочертили огненные полосы, и бредящему Михаю показалось, что он видит в этих сполохах самого барина, который, судя по всему, беспокоится о нем, думает. Михаю стало жаль господ, которые, наверно, сидят сейчас в своем подвале без продуктов. Ничего-то у них из еды нет, кроме того, что он им еще вчера отнес, но ведь они все это, пожалуй, уже съели, да и отнес-то он им немного муки и картошки. Мяса даже не носил, так как барин сказал, что у них еще с прошлого дня осталось. А потом господин Лёринц сказал, чтобы Михай не вздумал таскать продукты на себе, а подвез бы их лучше на повозке. Михай был благодарен за это барину, так как носить продукты в дом ему приходилось издалека, да и город Михай знал плохо: того и гляди заблудишься. Когда же он приносил продукты барину, тот обычно доставал большую бутылку с палинкой и, угощая Михая, выпивал стопку и сам. В тот момент Михай очень жалел о том, что его сыновья не видят того, как сам барин принимает их отца. Михаю хотелось бы видеть лица домашних удивленными, когда он скажет: «Когда я чокался с барином…»

Губы у раненого снова пересохли, и он опять облизал их.

«Помрут они без меня с голода… — снова подумал Михай о господах. — Если бы я чуть-чуть поспешил, то снаряд разорвался бы позади повозки и не задел бы нас, но Звездочка, как назло, от испуга едва переставляла ноги. Пришлось слезть с повозки, подойти к кобыле, ласково потрепать по шее, а уж потом вести ее за вожжи. Если бы я чуток поскорее уехал…»

Михаю Кишу очень захотелось еще раз чокнуться с барином стопками.

— Помоги… — простонал он, терзаемый резкой болью, нужно было еще добавить слово «господи», но произнести его уже не хватило сил, так как каждое произнесенное слово причиняло раненому нестерпимую боль.

Недалеко послышались чьи-то шаги, становившиеся все ближе и ближе.

«Вор…» — мелькнула в голове у раненого мысль, которая ужаснула его тем, что кто-то может обокрасть повозку, однако, вспомнив, что повозка уже сгорела, он сразу как-то сник. «Наказал меня господь…»

В глазах у раненого потемнело, и он потерял сознание.

Вильмош Гаал сначала увидел лошадь, а самого старика возчика в темноте сразу и не разглядел.

Подойдя к лошади, парень присел на колени и, достав складной нож, открыл его и только после этого осмотрелся по сторонам. Однако старика он и на этот раз не заметил, так как смотрел вдаль, опасаясь, что кто-нибудь другой придет поживиться кониной и прогонит его. Затем Вильмош начал отрезать ножом заднюю ногу лошади.

В сознание Михай Киш пришел оттого, что Звездочка, как ему показалось, пошевелилась, более того, ему даже показалось, что он уловил ее дыхание.

«Ну, вставай, Звездочка, пойдем…» — Михаю казалось, что он произнес эти слова вслух, на самом же деле он просто подумал об этом, но даже это столь малое усилие причинило ему сильную боль.

Услышав чей-то тихий стон, Вильмош Гаал замер и внимательно осмотрелся и только тут заметил за крупом лошади скорченную человеческую фигуру. Нож он так и оставил вонзенным в лошадиную ногу. Обойдя кобылу, парень наклонился над лежавшим на земле человеком. «Старик какой-то…» — подумал он, а приглядевшись получше, узнал крестьянина, который обычно привозил продукты в семью Шани — не то слуга, не то работник. Один раз Вильмош видел старика в подвале, где он сидел в уголочке, не спуская глаз с Шани и его жены с дочерьми. Когда кто-нибудь из них заговаривал с ним, старик почтительно вставал и степенно-вежливо отвечал. Ни с кем другим из обитателей подвала старик в разговор не вступал. А когда он уходил за продуктами для барина, то еще сказал: «Пойду посмотрю за лошадью…»

Осмотрев старика повнимательнее, Вильмош содрогнулся от ужаса. «Да из него кишки вывалились…» — подумал парень, но на всякий случай все же спросил:

— Дядя, вы еще живы?

Однако Михай Киш был уже не в состоянии понять то, что ему говорили; у него начались предсмертные галлюцинации, главное место в которых занимал Лёринц Шани.

Вильмош Гаал присел перед стариком на корточки, но взгляд его невольно притягивал развороченный живот Михая. Вдруг по телу старика прошли судороги.

«Сейчас умрет, наверное…» — решил Вильмош.

Небо над площадью снова расчертили параллельные огненные линии, скупо осветив силуэты ближайших домов. И в тот же миг послышался леденящий кровь свист и отдельные разрывы. «Здорово стреляют…» Вильмош боялся артиллерийского обстрела, но еще больше в этот момент он боялся этого старика с развороченным животом и потому тихо, почти умоляющим тоном спросил:

— Дядя, тебе нужна эта лошадь?..

Тело Михая Киша конвульсивно дернулось несколько раз, а затем как бы начало медленно расправляться. Широко открытые глаза старика смотрели в небо. Вильмош заглянул в них: жив старик или уже умер?

«Нужна она вам?.. Не сердитесь на меня…» — не сказал, а, скорее, выдохнул парень.

Старик ничего не ответил ему.

Вильмош обошел лошадь и начал дальше кромсать ее ногу. Вдруг все вокруг осветилось ярким, почти солнечным светом: горели осветительные ракеты, медленно спускающиеся с неба на парашютах. В испуге парень припал к крупу лошади и с бешеным биением сердца ждал, когда ракеты погаснут и снова станет темно.

Лошадиная нога оказалась тяжелой. Вильмош пожалел, что не отрезал и не выбросил ее часть от копыта и по колено (мяса там все равно мало), но ему не терпелось поскорее уйти с этой площади. Бросив прощальный взгляд на неподвижно лежащего старика, Вильмош сказал:

— Я пошел, дядя…

Ухватив лошадиную ногу за копыто, парень поволок ее в сторону ближайшей улицы. Руки у него были перепачканы кровью.

— Эй, коллега, что ты тащишь? Уж не конину ли? — окликнул кто-то парня от угла дома. — Там еще что-нибудь осталось?

— Осталось… — пробормотал Вильмош, не останавливаясь. «Старику эта лошадь теперь все равно ни к чему, — мысленно успокаивал себя парень, чувствуя угрожающее урчание в желудке. — Мы теперь с кониной будем… Ну и наедимся же…»

В голову пришла мысль, что дома ему не следует ничего говорить о том, кому принадлежала эта лошадь, чтобы, чего доброго, не нарваться на неприятность. «Мертвого старика я видел, а ногу отчекрыжил от другой лошади…» Он так и скажет, и тогда никакого скандала не будет…

Вильмош шел, прижимаясь к степам домов. Над его головой временами свистели пули, но он не обращал на них внимания, словно считал себя заговоренным от их попадания. «Уже недалеко осталось…»

Соседняя улица оказалась перегороженной баррикадой, и Вильмош сильно вспотел, пока перебрался со своей тяжелой ношей через этот завал. По спине ручьем тек пот, а руки у парня совсем закоченели.

Добравшись до знакомого дома, парень на минуту остановился, чтобы хоть немного передохнуть.

Падал редкий снег. На небе время от времени появлялись огненные вспышки, где-то в стороне бил автомат.

Вильмош Гаал взглянул на небо. «Ну, теперь прилетайте…» Собрав все свои силы, он с громким пыхтеньем поволок свою добычу дальше и скоро скрылся в подворотне.

А Михай Киш по-прежнему неподвижно лежал на спине, устремив открытые глаза в небо и слегка касаясь одной рукой уже холодной спины Звездочки.