Отдай туфлю, Золушка! (СИ)

Глава 18 Черная башня

«Она так прекрасна! Так восхитительна! Такое чудо! Вот что значит — истинная любовь!».

— Сволочь! — Марион резко открыл глаза и сел.

Потряс головой, но голоса не унимались. Они разными эти невыносимые голоса: властные, нежные, мягкие, жёсткие… Тише, громче, пронзительно, гугниво…

— Я схожу с ума, — прошептал принц и схватился за голову.

«Ты — счастливчик! — возразил ему жизнерадостный голос. — Мало кто в жизни находит своё счастье».

— Задрал! — рявкнул Марион и поднялся. Пошатнулся, схватился за столбик кровати.

Новый рой причудливых голосов обрушился на него. «Она так прекрасна!.. езло… истин…». Мир кружился, наплывал, валил с ног, словно излишне дружелюбная собака. Принц облизнул губы.

— Чувства красотки ветренней ветра, — прошептал хрипло и, пошатываясь, вышел в коридор.

Здесь пол снова выскользнул из-под ног, Марион ухватился за стену. «Что со мной? — забилась испуганная мысль в хоре восторженных голосов. — Я же не пил…». «Ты пьян любовью», — тотчас прозвучал ответ.

— Она…

— Она…

— … она…

— … Золушка…

— У меня сейчас лопнет голова.

«Отлично! Это так прекрасно!». «Вдруг это её рассмешит? Может, она улыбнётся?».

И счастье назойливым щенком толкнулось в рёбра. Марион укусил себя за губу посильнее.

— Я тебя ненавижу, — выдохнул хрипло.

«О, это любовь», «это — любовь», «любовь!» — рассмеялись и зашушукались вокруг. Принц, словно пьяный, двинулся вдоль стены, а затем рывком перебросил тело к лестнице.

«Мы должны пойти к ней, к ней! — ликовало внутри. — Мы скажем ей, что хотим прямо сейчас отдай ей свою жизнь. Или всё, что она попросит!» — «С ума сошёл⁈ Нет, нет! Нельзя её будить. Нельзя! Мы просто ляжем у двери и будем её ждать». — «Какое счастье! Какое счастье!».

Марион не спорил. Их всё равно не переспорить — он столько раз уже пробовал. Он падал со ступеньки на ступеньку, пытаясь удержаться за перила.

— Ваше высочество? — в его глаза заглянуло усатое лицо. — С вами всё в порядке?

— Нет.

Он никак не мог вспомнить, кто это такой. Лицо было знакомым, даже очень, но тысячи мыслей, хороводящих в голове, сбивали, не давая понять.

— Я могу чем-то вам помочь? — тепло спросил густой голос сквозь пелену какафонии.

Мужчине больше сорока точно. Марион вдруг понял и обрадовался тому, что хоть что-то понял. Новый рёв голосов.

— Коня. Мне нужен конь.

— Приказать вам его запрячь?

— Да.

— Может, не стоит? Лекаря бы вам…

«Что он понимает?», «Она, боже, боже…», «У неё такие крохотные пальчики… такие нежные…».

— Заткнитесь! — заорал Марион, схватившись за виски.

Усатое лицо отодвинулось. Сочувствие сменилось отчуждённостью.

— Простите, Ваше высочество. Куда велите подавать?

Принцу захотелось извиниться, но он не знал — как. А ещё хотелось обнажить шпагу и вызвать все эти голоса на бой.

— Доведите меня до ближайшего выхода в парк. И подайте туда.

Стражник поклонился.

«Как же она останется одна? Без нас⁈» — голоса завопили синхронно и истошно. Мариону до безумия захотелось отшвырнуть бедного стражника и броситься обратно. А вдруг что-то с ней случилось? Но, обливаясь потом от напряжения, принц вцепился в крепкое плечо знакомого незнакомца.

— Ведите.

— Вам бы лекаря…

Видимо, это был очень жалостливый человек, если дерзнул на повторное сочувствие.

— К нему и еду.

Лгал Марион легко. В этом деле он, как говорится, собаку съел. Это не было чем-то удивительным: кто не лжёт при дворе? Принц никогда не гордился этим мастерством. А вот талантом различать чужую ложь — гордился. Враньё он делил на три категории: опасное, вредное и забавное. Когда дама лжёт, что влюблена в тебя высокой и чистой любовью, или что на её перстне драгоценный бриллиант из сокровищ султана — это забавно. Когда кавалер, подкручивая ус, клянётся, что не будь Марион принцем, то отбил бы прекрасную даму с оружием в руках — это забавно. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это видеть и понимать. А вот когда король улыбается тебе и называет «любимым сыном», то тут сложнее. Вообще, опасную ложь от вредной отличать не так просто, как обе — от забавной.

— Я чуть не убил ради неё Дезирэ, — прошептал Марион, лёжа на лестнице и чувствуя, как ливень охлаждает пылающий лоб. И щёки. И шею.

«Как это прекрасно! Как чудесно! Она этого достойна!» — тотчас завопили голоса хором. Марион жадно глотал тугие струи и не мог вспомнить, когда он пил в последний раз. И что. И ел… «Это приворот, — пробивались неясные, тяжёлые, словно гранитные валуны, собственные мысли. — И он будет неизбежно усиливаться. Пока я не умру».

Потому что приворот всегда заканчивается смертью. Так говорила Кара. И чем сильнее пробуждённая магией страсть, тем быстрее тело жертвы истощается. Тот, кто это сделал с Марионом, не разменивался на мелочи и явно спешил.

Принц попытался сосредоточиться, чтобы найти ответ на главный вопрос: зачем? — но не смог. Голоса орали, визжали, рыдали, истерили в его голове на все лады. И Марион сдался: перестал думать.

— Ваше высочество…

— Помоги мне сесть в седло.

Лошадь нервничала. Животные вообще не любят тех, кто ведёт себя странно, непривычно. Это же был непростой конь — боевой товарищ, чутко реагирующий на желания своего хозяина и вообще на всё вокруг. И всё же копыта нервно били о дорожку. Кое как взгромоздившись в седло, Марион, не прощаясь, ударил в лошадиные бока каблуками и прильнул к широкой шее.

— Нет! Нет! Ты куда?

— Она осталась одна! Её каждый может обидеть…

— А если она расстроится?

— Немедленно возвращайся!

Но Марион знал: каждый день приближает его к той черте, когда колдовство станет необратимым. Днём же голоса станут сильнее, а его подлинной личности придётся снова спрятаться глубоко внутри. Утром, когда она, объект его смертельной страсти, проснётся, чары усилятся.

Лишь один человек на свете мог ему помочь… Возможно. Единственный, кому принц, вопреки всему, верил.

— Надо купить ей подарок, — страстно прошептал Марион. — Всё то, что я ей дарил — её недостойно!

— В этом мире всё её недостойно, — возразили голоса.

— Да. Но всё равно ей стоит дарить лучшее из того, что есть в этом мире.

— Да, да, верно!

— Нельзя её покидать! Нельзя! А если с ней случится то же, что с Ютой? Если у нас её уведут?

Марион едва не выпрыгнул из седла, чтобы бежать обратно на пусть даже на сломанных ногах, но с силой укусил толстую конскую шкуру. В горло тотчас забилась шерсть. Жеребец заржал и бросился опрометью вперёд.

«Выдержать… только выдержать, — думал Марион, сходя с ума от разрывающих баталий в голове. — Немного… Она что-нибудь наверняка придумает…».

Когда они проезжали мимо каменного домика, утонувшего в зарослях тыквы, принца словно обдало кипятком. Здесь раньше жила она… До того, как он нашёл её по туфельке. До этого мига, полного неземного счастья…

— Неземной любви не место на земле, — прохрипел Марион, уткнувшись лицом в гриву.

И натянул повод, разворачивая жеребца обратно. Он не может. Он не должен вот так бросать её! А вдруг она проснулась? А вдруг она хочет поговорить с ним, а его нет? А вдруг ей нужно принести воды и слуга, со своими грубыми грязными руками, принесёт ей стакан вместо него?

Или капучино…

— Диадема, — прохрипел Марион, натягивая узду. — Мелкие бриллианты, а посреди — огромный сапфир, прекрасный, почти как её глаза… Я должен купить её для неё, пока эту совершенную вещь не купил кто-то иной.

И под рокот мысленного моря, возмущённого глупым сравнением её глаз — её! — с каким-то жалким камнем, принцу вновь удалось пустить коня вскачь.

В Бремен он ворвался почти на рассвете. Со скакуна на булыжники падала пена. Подковы высекали искры. Сердце лихорадочно колотилось, предвкушая пробуждение её — Марион всегда чувствовал, когда она просыпается.

И вдруг вороной заржал, тоненько, измученно. В его голосе послышался упрёк, и принц осознал, что снова, на этот раз решительной рукой, разворачивает беднягу в обратный путь…

Как он только мог! Мерзавец, недостойный увидеть её! Он бросил любимую на всю ночь одну!

… нет, нет… только не сейчас! Когда цель уже — вот она.

Он честно расскажет ей обо всём, преклонив колени. И пусть она покарает его самой жестокой карой!

— Кара! — завопил Марион и последним рывком выпрыгнул из седла.

Рухнул на мостовую, чувствуя острую боль в ступне. А затем поднял камень и швырнул в друга. Любимца, не раз вывозившего из смертельной схватки…

— Кара…

Что ж. Так и надо. Он пойдёт пешком. Собьёт ноги в кровь. К ней, как святыне святынь, нужно идти только пешком. Босиком. Посыпать волосы пеплом…

— Марион? — над ним склонилось изумлённое черноглазое лицо в ореоле пламенных волос.

— Помоги, — прохрипел принц.

Пылающего лба коснулась узкая прохладная рука.

— Конечно, помогу милый. Доверься мне.

Взбодрившись овсянкой с яблоками и контрастным душем, я смело шагнула в зеркало. Не знаю, как они смогли сделать душ контрастным, ведь по сути это была лейка, прикрученная к баку, но я пожелала — и безмолвные слуги исполнили.

— Гильом! — завопила я.

— Дрэз, я здесь.

Я подбежала, споткнулась и замерла, не в силах что-либо сказать. Гильом сидел в переделанном кресле. Два задних колеса — большие, два передних — маленькие. Одна из подножек включала тормоз — я сразу это поняла. Круто! Здорово! Досадно.

— Ну, тогда — гулять? — он внимательно посмотрел на меня. — Или шахматы?

Ухо что-то защекотало. Я чуть не смахнула это что-то, но вовремя притормозила.

— Привет, Мари! Прости, я снова тебя не слышу. Но это не страшно: мы ещё раз сделаем антинаушники. Скажи, Гильом, ты же не спишь в кресле?

— Конечно, нет.

— А тогда кто тебя поднимает в него утром?

— Безмолвные слуги.

Я задумалась.

— У тебя есть какое-то средство связи с хозяином замка?

— Есть. Не то, чтобы я часто с ним связываюсь… Но, если вдруг что-то нужно, приглашение можно передать через безмолвных слуг.

— Гильом… а как ты думаешь, кто победит, если вы с Фаэртом сразитесь в шахматы?

Ботаник изумлённо посмотрел на меня. Задумался.

— Логичное мышление и умение размышлять у Чертополоха есть, — признался наконец. — Но я не уверен, играет ли он вообще в шахматы. Нет ничего, чтобы говорило мне о том или о другом…

— А можешь рискнуть? Вызови его на бой. И отыграй моё сердце.

— Двусмысленно звучит, не находишь?

— Не нахожу. Очень мерзко не чувствовать чувств.

— Ты мне не показалась совсем уж безэмоциональной…

— Я могу ощущать эмоции, Гильом. Такие, как страх, или злость, досада…. Одним словом, те же, что у животных. Но вот жалость, дружбу, любовь — нет.

«Если я верну себе сердце, то как выбраться из нерушимой сделки — точно придумаю», — решила я. О нет, вот так просто я не сдамся. Не на ту напал!

Гильом снова задумался.

— Можно попытаться, — наконец произнёс неуверенно.

Я взвизгнула и бросилась ему на шею, едва не опрокинув.

— Радость ты испытывать способна, по-видимому.

— Это скорее торжество. Одна из разновидной злости, — пояснила я, выпрямившись.

Ботаник постучал пальцами по подлокотнику. Покосился на меня.

— Вот только я не знаю, что ему предложить взамен. Если выиграет он.

— Он не выиграет! Ты — лучший шахматист всех времён и народов!

— Всё равно я что-то должен поставить на кон. Чем он тебя купил?

Гильом устремил на меня проницательный взгляд. Я нахмурилась, закусила нижнюю губу.

— Отгадай, — буркнула несколько более резко, чем хотела.

— Ты спасала чью-то жизнь, — догадался шахматист. — И пожертвовала собой. В этом я уверен. Это было бы очень на тебя похоже.

— Ну, если ты всё знаешь…

— Не всё.

Я вздохнула и решила, что должна ответить. Не обо всём, конечно. И не называя лиц…

— Мы с сестрой влюбились в одного и того же человека. Но он выбрал её. Из-за этого его должны были… убить. И я попросила Фаэрта помочь. Условие было таким: он спасает тому человеку жизнь и делает так, что тот сможет жениться на ком захочет, а я…

Горло перехватил спазм. Не боли, нет. Гнева. Гильом быстро взглянул на меня. Да, без подробностей история выглядела странновато. Впрочем, с подробностями — тоже.

— Но самое грустное то, о чём я догадалась уже здесь, в Холодном замке: сестрёнка попросту приворожила того парня. Нечестно, как считаешь?

— Ужасно, — искренне признался ботаник. — Приворот — это один из самых омерзительных магических ритуалов. Хорошо, я придумаю, что мне поставить на кон.

С новой коляской гулять стало намного удобнее. Видимо, хозяин Холодного замка пересмотрел свои убеждения. Ну или что там у него вместо них. Потому что с балкона, куда выходила дверь из покоев Гильома, теперь вело в сад нечто вроде трапа: гладкий пандус с каменными поперечинами.

Мы завернули в сарай, и я снова смастерила антинаушники, вывернутые чашечками наружу.

После грозы место выглядело ещё прекраснее, чем вчера. Эх, если бы это был не замок Чертополоха! Это был парк в английском пейзажном стиле: деревья словно никто не сажал, он казался скорее лесом, но при этом дизайнер умело сочетал яркие клёны с хмурыми елями, сосны и берёзы, рощицы и внезапные с композицией из деревьев посредине. Ивы склонялись к прудам сложной формы. Через эти пруды были перекинуты изящные мостики. Иногда встречались заросли рогоза, иногда — искусственные водопады. Какие-то укромные местечки с гротами, часовенками и — внезапно — качелями. Райское место.

Если бы не хозяин.

Мы болтали и смеялись, я срывала разные цветы и бросала Гильому на колени.

— Зачем?

— Ты же любишь растения. Вернёмся, поставим в вазы по всей комнате.

И внезапно мы вышли на странное место: целое поле терновника. Растения обвивали друг друга, образуя непреодолимое препятствие. Ну или почти непреодолимое, если с бензопилой… А посреди этой красоты до самого неба — восьмиугольная башня из чёрного базальта. Острая коническая крыша из странной чёрной черепицы. Сооружение выглядело настолько зловеще, что мы невольно остановились.

— Башня смерти, — тихо сказал Гильом. — Поворачиваем. Нам тут быть не нужно.

— Что это ещё за башня смерти? — полюбопытствовала я, когда мы отошли на расстояние, достаточное для того, чтобы зелёные кроны деревьев скрыли от нас этот ужас.

— О ней разное говорят. Когда я ещё был ребёнком, няня утверждала, что тот, кто увидит эту башню — умрёт. Когда человеку приходит час умереть, он неожиданно встречает чёрную башню, причём там, где не ожидает. Неподалёку от тропинки, по которой ходил тысячу раз. Или башня высится за стенами родного города. Или ещё как-то. Один человек рассказывал, что его отец видел башню из окон собственного дома.

— Вот прям все-все? То есть, пока не увидел, стопроцентно не умрёшь? Удобно.

— Нет. Только те, кому суждена ужасная насильственная смерть.

— Чушь, — запищала Мари мне на ухо. — Людские суеверия. Думаю, Чертополоху она служит для управления временем. Или, может быть, как…

Она резко замолчала.

Впереди, на свисающих с ивы качелях, расположился объект наших сплетен. И явно нас ожидал. Он сидел с левой стороны дороги, а потому видна была его прекрасная правая сторона.

— Больше туда не ходите.

В его голосе не было ни гнева, ни злости, в тоне не звучало угрозы, но мне почему-то сделалось жутко.

— Мы не специально, — буркнула я.

— Зачем вы хотели меня видеть, Гильом? — уточнил Фаэрт, не глядя на нас.

— Предлагаю сыграть вам в шахматы. Если я выиграю, вы отдадите мне сердце Дрэз. Я не успел придумать, что могу предложить вам взамен…

Чертополох хмыкнул, обернулся и прямо взглянул на нас. И почему-то я невольно отвела взгляд.

— В комплекте к сердцу обычно идёт рука, — заметил Фаэрт, и я чувствовала, что он наблюдает за мной. — Не будем нарушать традиции. Если выиграю я, то вы, Гильом, женитесь на том, на ком я скажу. Согласны?