Отдай туфлю, Золушка! (СИ)

Глава 9 Папочка

Не помня себя, я ворвалась в холл, затем пробежала коридор и очутилась в матушкином кабинете. Маменька, вся трясясь, вжималась в стену, а над ней нависало нечто огромное, встрёпанное, криво-косо одетое и размахивало ручищами.

— Это почему ещё у нас нет пива? — вопило оно. — Бель, какого дьявола⁈

— Гастон, тише. Девочек напугаешь…

— И пусть, раз эти клуши не могут позаботиться об отце! Пусть просыпаются и живо сгоняют за пивком. Разве я много прошу?

— Никто не продаст им пива для тебя!

Он аж замер. Я тоже застыла в дверях, пытаясь осмыслить увиденное.

— Это ещё почему? — спросил верзила недоверчиво.

— Потому что никто им больше не поверит в долг, — прошипела маменька и двинулась на нахала, растопырив пальчики-сардельки. — Потому что ты, дорогой муженёк, спустил на выпивку и кости все деньги и теперь мы должны всему городу.

Гастон опомнился, схватил жену за горло и прорычал:

— Ты живёшь в моём доме на всём готовом и не можешь проследить за такой мелочью? Куда девались деньги, Бель, а⁈ Ты всё потратила на своих дочурок? Тварь!

Он отшвырнул её, и маменька ударилась спиной о стену. Обожгла его ненавидящим взглядом.

— Мои дочери живут не за твой счёт, Гастон. У них есть наследство от их отца. И у меня было наследство. Но ты всё спустил!

— Имею право! — заорал пьянчуга и швырнул в неё пресс-папье. Маменька увернулась. — Ты — моя жена! Всё, что принадлежит тебе — моё. Где деньги, Бель⁈ Я что на тебе ради твоих глазок женился⁈

— Поищи в кабаке. Может найдёшь.

— Мне плевать где ты их достанешь. Я хочу пива!

— Заработай.

— Вот ты иди и заработай. Я муж, я — глава. А ты должна меня с-слушаться!

Маменька выдохлась. Посмотрела на недомужа усталым, потухшим взглядом.

— И как я тебе их заработаю? Велишь пойти подёнщицей? Или может вместо тебя по лесу ходить и нарушителей в темницу таскать? Так я не справлюсь! Женщина я, если ты не заметил…

— Мне плевать как. Хоть на улицах торгуй собой. Я пива хочу!

— Капец, — выдохнула я. — Ты, удило, ты знаешь на что ты собственную дочь обрёк? Я так понимаю, её приданое ты благополучно пропил, чмо?

Он медленно обернулся ко мне. Мигнул, не узнавая.

— Красо-о-отка, — протянул, тошнотворно улыбаясь, — откуда здесь такая краля? За пивом сгоняешь?

— Ага. Шнурки поглажу и сразу побегу.

— Ты до ручки допился? — возмутилась маменька. — Свою падчерицу не узнал? Дрэз, уйди.

— Дрэ-эз, — протянул мой… получается, отчим? Вот же сюрприз! — А была совсем малышкой… Утю-тю… сгоняй за пивом, будь хорошей девочкой!

«Марион, видимо, превратится со временем в такого же упыря», — вдруг подумала я. Упёрла руки в боки и выразительно приподняла бровь.

— Деньги дай, папаня, сгоняю. Прям мухой метнусь.

— Бель, деньги дай, — Гастон чуть повернул голову в сторону матери.

И, пользуясь тем, что он отвлёкся, я напала первой. Потому что весовое преимущество было не на моей стороне. Подпрыгнула и ударила лбом в переносицу. Нырнула под руку. Мужик взвыл и ринулся туда, где секунду назад видел меня. Я, как учил папа, придала ему ускорение, а затем приложила по затылку чем-то тяжёлым, что под руку попалось. Оно разбилось. Мужик рухнул.

— Дрэз, — шокированно прошептала маменька, подошла и встала рядом, — ты убила его эрталийской вазой?

— Извини.

— Ничего… она мне всё равно никогда не нравилась. Но это был подарок на свадьбу, выкинуть вроде жалко…

Маменька присела рядом с мужем, положила руку ему на шею, там, где должен был биться пульс. Волосы на затылке Гастона потемнели от выступившей крови.

— Лопату нести? — деловито уточнила я.

Она обернулась. И я вдруг подумала, что если согнать весь этот жир, то под ним обнаружится красивая, в общем-то, женщина.

— Он жив, слава Богу. Надо лекаря позвать.

— Может, добить?

Маменька нервно хихикнула. Потом нахмурилась:

— Что за глупости, Дрэз? Скажи Золушке, пусть сбегает к мэтру Хансу. Не хватает только в руки палача попасть из-за этого пьянчужки.

— Сама сбегаю. Только я забыла куда.

— Ты и не можешь помнить. Ты у лекаря никогда не была. Твоя правда: Золушке лучше об этом не знать. Жёлтый дом на Каштановой улице.

— А Каштановая улица?..

— Третья от нашего дома по дороге к ратуше.

— Мам, зачем ты вообще за него замуж выходила?

Маменька устало поднялась. Пожала жирными плечами.

— Ну… он казался порядочным. Добрым. Весёлым. А после смерти твоего отца я была… Ну, знаешь… Девчонкой же совсем. Страшно было одной оставаться. Да ещё и с двумя малышками на руках. Казалось, что вдвоём будет легче. Я тогда как думала: ну и ничего что бедный. Ничего, что простой лесник. Будем жить мирно и ладно. Он вдовец, я — вдова, у меня две девчонки, у него — тоже сиротинка. А детям, знаешь, и отец нужен, и мать. Ну и…

— Ясно. А что мы врачу скажем?

— А что тут скажешь? Напился, упал, разбил голову. Да ты беги, а вазу я приберу.

На улице было жарко. Я грохотала деревянными подмётками туфель по мостовой и думала, что теперь мне многое стало яснее. С детства не могла понять, почему отец Золушки не заступался за свою дочь. Как так-то⁈ Как вообще можно позволять посторонней тётке, даже если она — твоя жена, вот так обижать родную дочку? Меня бесили фильмы про Золушку. И про Настеньку — тоже. А добрый и кроткий папахен несчастной красавицы злил просто до ужаса. Нельзя быть добрым за чужой счёт!

Я всегда знала, что мой папа за меня всех порвёт. Однажды мы подрались с мальчишками в классе (уже не помню почему), и его вызвали к директору. Их разговор происходил с глазу на глаз, но после него меня ни один мальчик не рисковал даже пальцем тронуть. А папа сразу отдал меня в секцию единоборств. И на фехтование.

Кстати… фехтование… Какой полезный навык, однако! Особенно тут.

И вот теперь мне стало понятно, почему отец не заступался за Золушку. Всё просто: алкоголику было плевать на дочь, он променял её на бутылку. И понятно, почему в доме работала одна Синдерелла. Да просто они не вылезали из нищеты, не могли нанять слуг. Но мачеха происходила из богатой семьи, и у её девочек было приданое от родного отца и перспективы удачно выйти замуж. Поэтому и Золушку и на бал не брали — она же бесприданница. Ей ловить нечего… В этом веке никто не женился на бесприданницах. Всё сходится.

И мне ещё острее стало жаль сестрёнку.

Может, выйти замуж за Мариона не такая уж и плохая идея? Принц, при всей своей ветрености, добр.

— Нет, Дрэз, нет, — прошептала я сама себе, поворачивая на третью улицу. Поворот был только налево, в гору. Справа улица завершалась тупиком над обрывом. — Марион, конечно, добр, но алкоголь со временем здорово меняет личность человека. Год, два, десять и будет Гастон номер два… И нафиг такое счастье?

Дом у врача оказался двухэтажным. С колоннами. С эркером на втором этаже, больше похожим на застеклённую лоджию. С фонтанчиком во дворе. Ну ничего ж себе!

На мой стук открыла дама в шерстяном синем платье с белым передником. Смерила меня холодным взглядом серых глаз:

— Мальчик, здесь не подают.

Она вытерла руки о передник, и тем самым невольно привлекла к ним моё внимание. А руки-то красные, натруженные. Какая-то мысль мелькнула в моей голове, но её перебил голос из глубины дома:

— Ортанс, кто там?

— Никто, госпожа Эльза.

Эльза? Не Элис? Не та толстушка, что кружилась под дождём на террасе королевского дворца? И в следующий миг я поняла: дверь мне открыла не дама, а служанка. Это её высокомерный вид заставил меня ошибиться.

— Мне нужен мэтр Ханс, — резко отозвалась я и решительно протиснулась внутрь. — Без него я не уйду.

— Я позову городскую стражу…

— Зови. Да грянет скандал. Всю неделю соседи будут обсуждать событие, перемывая вам косточки. А тебя уволят: не думаю, что мэтру очень нужны сплетни милых соседей.

Она открыла рот, ловя воздух, и выпучила глаза. Видимо, тут было не принято, чтобы мальчики в одежде бедняков вот так перечили богачам. Пользуясь растерянностью служанки, я вошла в холл и громко крикнула:

— Мэтр Ханс! К вам пациент.

— Кто там? — с лестницы ко мне наклонилась белокурая девушка в чепце и светло-лиловом платье. — Мальчик… Ой… Дризелла? Это же ты?

Прекрасно! Теперь бы мне узнать, кто ты… Впрочем, Эльза же, верно?

— Что случилось? — она сбежала вниз, держа в руке масляную лампу. — Ты… ты в мужском? Значит, скрываешься? Если скрываешься, значит, тебя ищут… Но если бы искали одну тебя, то и переодеваться не стоило. Значит, опасность над всем городом? Чума? Ты поэтому уезжаешь? Боже, боже!

Она всплеснула руками. Простоватое личико с курносым носиком и нежно-розовыми губками исказил испуг.

— Нет, Эльза. Чумы нет… — начала было я, но девушка снова меня перебила.

— Не чума? Значит, война? Да? — Эльза тараторила так быстро, что вставить словечко в поток её логичных рассуждений было невозможно. — Ты поэтому пришла за моим мужем? Король объявил соседям войну? И ему нужен лекарь! Ну, конечно! Эрталии? Монфории? Ах, боже мой, наверняка им обоим! Значит, мы проиграем! Бремен возьмут штурмом. Какой ужас!

Эльза расплакалась, поставила лампу на перила лестницы, закрыла ладонями лицо. Но, рыдая, продолжала стенать:

— Враги придут в город, выгонят нас из домов. А потом всё спалят, всё спалят! Мы будем разорены. Начнётся мор, и Ханс, конечно, заразится и умрёт. А я останусь одна с детьми, и мы будем скитаться от пожарища к пожарищу, от дома к дому, выпрашивая корочку чёрствого хлеба. И сначала умрёт Кель, мой первенец. А за ним Мари, моя умница-дочка. А потом и Жан с Батистом — мои крошки-близнецы…

— Эльза, кто там? — раздался недовольный мужской голос из коридора.

Девушка живо обернулась, махнула рукой, и лампа упала. Масло вытекло на ковёр и вспыхнуло. А затем перекинулось на подол платья Эльзы. Та лишь стояла и испуганно хлопала глазами. Я подняла лампу, дёрнула ковёр, накинула целую его часть на ту, где разгоралось пламя. Затоптала начинающий тлеть подол платья, а затем принялась топтать ковёр. Когда на лестницу вышел муж красотки — представительный и самодовольный — начинающийся пожар уже был ликвидирован.

— Кто это? — доктор указал на меня первым из двух подбородков.

— Дризелла, дочь Бель. Ох, боже, дорогой! Я не смогу жить! Я утоплюсь в колодце! Бедные, бедные Жан и Батист! Они были такими маленькими! Смерть от голода — это так ужасно!

— Кто? — озадачился мэтр Ханс.

— Наши близнецы! Сначала умер Кель, наш первенец. Умненький белокурый ангелочек. А за ним Мари… Ах боже мой! Мари! Она так красиво пела и так ловко передёргивала нитку, вышивая. Как я любила её!

Врач выдохнул. Покосился на меня. Провёл пальцами по русой квадратной бородке.

— Дорогая, — вымолвил, с усилием сдерживая раздражение, — у нас пока нет детей.

— Ты не понимаешь! Никогда не понимаешь меня! Почему, ну почему ты такой чёрствый, Ханс⁈

— Но у нас нет детей…

— Но будут же! А эта ужасная война…

— Какая война? — испугался доктор.

— Которая когда-нибудь будет, — пояснила я. — Моему отчиму нужна ваша помощь, мэтр Ханс. Он упал, ударился головой и потерял сознание.

Бюргер поджал пухлые губы. Голубоватые глаза заледенели.

— Ваша матушка не расплатилась со мной за прежний вызов.

— Но отчим может умереть!

— Вот пусть сначала расплатится, а потом умирает.

— Ханс, Ханс, как ты можешь быть таким жестоким к людям? — всхлипнула Эльза. — Мы все умрём! От голода и холода… А дом сгорит в пожаре…

— Этого хватит?

Я протянула корыстному доктору серебряную чешуйку, полученную от Мариона. Тот бережно забрал. Погладил жену по поникшей голове.

— Эльза, успокойся! Я велю спрятать зерно в подполье, и оно не сгорит. Его будет столько, что мы проживём счастливо до самой смерти внуков наших внуков. А сейчас, извини, дорогая, мне пора: пациент ждёт.

И он поспешно принялся спускаться. Ортанс, снова невозмутимая и чопорная, подала хозяину шляпу, плащ и докторский сундучок.

— Но в подполье зерно съедят мыши! — закричала умная Эльза.

Однако Ханс уже закрывал за собой дверь.

Незадачливый папаша очнулся ближе к вечеру. Не от раны, она оказалась несущественной, хотя мэтр Ханс и велел больному лежать неделю, а лучше две. От алкогольной невменяемости. Мы как раз ужинали, когда на пороге столовой появился Гастон. И это был уже совершенно другой Гастон. Маленький, жалкий, словно убавивший и в высоте, и в ширине, и в весе. Он комкал фетровую шляпу и нерешительно мялся.

— Бель… Как ты хороша сегодня! Это платье тебе определённо идёт. Дочурка, у тебя самая лучшая в мире маменька. Как тебе повезло, что Бель согласилась выйти за меня замуж и подобрать двух сиротинушек… хе-хе.

— Садись есть, — хмуро отозвалась маменька.

— Мне бы… ну… голова очень болит… опохмелиться бы, а?

Гастон с надеждой посмотрел на жену. Это был робкий взгляд, способный разжалобить камень. И мохнатые бровки, словно два шмеля, образовали треугольник. И сизый носик-капля был трогательно-жалок. Маменька нахмурилась.

— Сядь и ешь суп, — процедила она.

— Бель…

— Гастон, сядь и ешь суп.

И мужчина послушался. Опустился на краешек лавки, всё также не выпуская измученную шляпу из рук. Золушка налила похлёбку в его миску, отрезала хлеба, протянула ему. Папенька взял, той же рукой, что держал шляпу. Смутился, неловко положил головной убор рядом на стол. Потом суетливо переложил на лавку.

— Слушайся маменьку, дочка. Будь послушной девочкой…

Я закрыла рукой лицо. Ну, капец…

— Ешь, Гастон, — устало и раздражённо отмахнулась маменька.

Ноэми ехидно захихикала. Однако пьянчужка, вошедший в раж, не унимался:

— Вот она ругает тебя, Синдерелла, а ты её благодари! Благодари, дочка. Потому что маменька просто так ругаться не будет. Уму-разуму она тебя учит, доченька, уму-разуму…

И далее, далее, далее…

Я вскочила.

— Мам, можно мы с Синди в город пойдём? Мне… мне нужна новая шляпка.

Не знаю, почему я именно про шляпку брякнула. Должно быть, хихиканье Ноэми вдохновило.

— А посуду помыть? — заныла единокровная сестра. — Золушка сначала должна посуду…

— А сегодня твоя очередь по кухне, Ной, — фыркнула я.

Схватила сводную сестру за руку и увлекла за собой.

— Мы вечером вернёмся, мам!

— Спасибо, — прошептала Синди, вся дрожа, когда мы вышли на улицу. — Прости меня, что я вчера… я вчера…

— Забили. В качестве извинений лучше покажи мне город.

— Так ты же его лучше знаешь. Я-то и не видела ничего. Только лавки зеленщика, мясника и…

— Ясно. Ну тогда пошли в разведку. Заодно и посмотрим.

— А если заблудимся? — боязливо уточнила сестричка.

Я заржала. А потом рассказала ей о встрече с умной Эльзой.

Мы шли и шли по узким улочкам, то поднимаясь наверх, то спускаясь вниз, то протискиваясь по одному, то держась за руки. И с каждым поворотом город становился всё краше. Он мне напомнил Прагу, только Прагу, разместившуюся в горах. Просто до безумия захотелось зайти в какое-нибудь уютное кафе, посидеть на летней террасе с видом и попить латте. Но здесь не было ни кафе, ни кофе, ни латте. Да и денег у нас с Золушкой тоже не было.

Миновав кривые улочки бедности, мы вышли в центр. Здесь шпилил небо готический костёл, красовалась узорчатой башенкой с часами ратуша, крытыми арками белел городской рынок. А по центру стояла статуя рыцаря, опирающегося на меч, — хранителя города. Такие статуи в Европе почему-то называют ролландами.

— О, пошли в храм, — весело предложила я. — Наверняка там какие-нибудь статуи красивые… Посмотрим.

Синди поджала губы:

— Грех просто так заходить в дом Божий, — убеждённо заявила она. — Да и ты в мужской одежде. Нельзя.

— Да ладно тебе!

Но по её испуганному и возмущённому взгляду я поняла: не ладно.

— Ой, ну и хорошо. Пошли тогда шататься по рынку…

Это оказалось стратегически неверным решением. Когда, спустя часа три, мы оттуда вышли, у обеих свело животы от голода. Мы с сестрёнкой, конечно, пообедали, но прошло уже часов пять точно, а от вида свежайшего мяса, вяленного балыка, множества ароматных колбас, гирляндами подвешенных к потолку, розового перламутра жирной форели, корзин с орехами, да даже медовой редьки… а уж выпечка! — даже совершенно сытый человек почувствовал бы голод.

— Пойдём домой, — уныло предложила Золушка, прижимая ладонь к животу, словно силясь прервать его бурчание.

— Ага. Пожалуй, уже можно. Но давай хотя бы водички попросим. Уж кипяточка-то дадут, надеюсь, бесплатно?

И я направилась к таверне, примостившейся рядом с рынком. Синди — за мной.

Из распахнутых настежь дверей до нас донеслись гогот, звуки музыки (играли на струнных и духовых инструментах, а ещё чем-то отбивали ритм) и умопомрачительные ароматы еды и пота. Помрачали ум они совершенно по-разному.

— Я боюсь, — прошептала Золушка, бледнея. — Там пьяные мужчины. Может, так дойдём?

Ну понятно, боится. С таким-то папашкой не удивительно! Я посмотрела на неё: в прозрачных голубых глазах застыл страх. Поправила прядь золотистых волос и мягко велела:

— Подожди меня снаружи.

И смело вошла. А что, удобно быть пацаном.

В таверне можно было топор вешать от духоты, и я не сразу разглядела, что прямо по центру кто-то пляшет на четырёх сдвинутых столах, щёлкая пальцами. Остальные отбивали ритм ладошами. Стучали каблуки, вилась алая юбка, мелькала чёрная коса. Плясали девушка с парнем, и девушка отбивала танец бубном, а парень вился вокруг неё ужом. Я замерла.

Чёрт… Красиво!

И тоже принялась хлопать в ладоши, от всей души надеясь, что танцоры не упадут со стола. Вдруг девушка спрыгнула на пол, прижала руку к бурно вздымающейся груди, пытаясь отдышаться. Её лицо и шея блестели от пота.

А парень продолжил отплясывать. Его танец чем-то напомнил мне смесь гопака, лезгинки и чего-то ирландского.

— Ну? — крикнул он задорно. — Кто ещё попробует меня переплясать?

У меня челюсть упала со стуком. В полумраке его глаза казались чёрными, и взмокшие волосы — тоже, но это определённо был… Марион. Я попятилась. Вот только его сейчас не хватало…

— О, Дрэз? Стоять!

Принц спрыгнул и подошёл ко мне. От него приятно пахнуло свежим потом, мясом, вином и солнцем. И бесшабашной радостью.

Кажется, я попала.