Отвергнутая. Игрушка для Альф

Глава 19. У нас была сделка!

Кроны деревьев пропускают через листья солнечный свет яркими лучами, и они падают на мох и редкую траву веселымипятнышками. Лес кажется сейчас живым существом. Оно дышит ветром и пением птиц, шепчет шелестом листьев и наблюдает за мной белками, что притаились в ветвях.

И он, кажется, мне настороженным, и он будто чего-то ждет.

В ступни впиваются редкие острые колючки, но я не останавливаюсь, потому что если сделаю передышку, то кинусь в ужасе прочь.

И я напеваю под нос незатейливую песенку о скромной пастушке, которая пасет на лугу глупых овечек, а эти овечки от нее разбегаются:

— Куда же вы милые? Вас ждут топи гиблые… Там волки злые с клыками большими…

Медленно выдыхаю и пою дальше.

Овечки от пастушки все разбежались. Кто-то утонул, кто-то упал с обрыва, кого-то сожрали.

Страшная песня, от которой я покрываюсь мурашками и хочу плакать. Пастушку же не ждет ничего хорошего. Она растеряла всех овец.

Ветер затихает, тени сгущаются, и чириканье пташек становится зловещим. Анрей и Эрвин близко.

— Потеряла я всех овечек…

Невидимая тропа выводит меня на лужайку. Пара шагов по мягкой траве среди встревоженных желтых бабочек, и из теней выныривают с рыком Анрей и Эрвин.

— Бедные мои овечки… — голос мой снижается до писка, — лить мне слезы теперь у бурной речки…

Резко притормаживают, огрызаются друг на друга. Шерсть дыбом, глаза горят и слюни ручьем текут их пасти. В них нет ни тени человека.

Клацают зубищами, пригибают лобастые головы к траве, готовясь к прыжку, и я оголяю плечи, покраснев до кончиков ушей.

Я не хочу, чтобы меня сейчас сожрали два обезумевших зверя, у которых вместо мозгов — кипящий кисель.

— Было у меня десять овечек, но не осталось ни одной…

Зажмуриваюсь, когда они прыгают, но они пролетают мимо с двух сторон, коснувшись меня пушистыми боками.

Оглядываюсь:

— Бурная речка примет мои слезы…

Раздаются в плечах, встают на задние лапы и под белой шерстью раздуваются мышцы. Тяжело дышат, пускают слюни и утробно рычат, вглядываясь в мои глаза.

— Кинусь в речку…

— Зачем? — Анрей скалит клыки, и от его вопроса у меня кишки скручиваются от страха.

— В речку зачем? — присоединяется к нему Эрвин.

— Я не знаю.

— Неправильный ответ, — Анрей хрустит шейными позвонками.

И братьев вновь тянет к земле, и взгляд тупеет под жаждой крови.

— Ладно! Я знаю! — вскидываю руку.

Волчьи глаза немного проясняются. Щурятся и тихо порыкивают, ожидая ответа.

— Пастушке грустно и страшно, — шепчу я. — Она всех овец потеряла. Целых десять штук. А это не шутки. Вот и решила сигануть в речку.

Из влажных волчьих носов Анрея и Эрвина стекает ручейками алая кровь. Они тяжело дышат, мышцы простреливают судороги.

— Продолжай, — хрипит Эрвин.

— Наверное, она их любила, — шепчу я. — И ей жалко овечек, которые были когда-то ягнятами, а ягнята очень милые и ласковые. Они любят, когда их гладят…

Мне надо удержать на себе внимание Эрвина и Анрея и вытянуть их из плена животной ярости. Протягиваю ладони к их уродливым мордам. Простынь сползает на траву.

Рычат с тихим предостережением. Медленно выдыхаю и касаюсь их шерстистых щек.

— Тише…

Одергиваю руки, когда они во вспышке ярости вздрагивают, огрызаются и хотят цапнуть меня. Отпрыгивают от меня взъерошенными волками, урчат, накидываются друг на друга и кружат вокруг меня, раскрыв пасти, их которых тянется кровавая слюна.

— Вы даже знать не знали тех, к кому бежали, — тихо говорю я, — ни разу не видели.

Бросаются ко мне белыми тенями, но резко меняют направление, будто их кто-то дернул за поводки в сторону. Спотыкаются, потеряв равновесие, и падают. Их бока тяжело вздымаются под хриплые выдохи.

Закрывают глаза.

Умирают.

Они умирают!

Лес стих, прислушиваясь в их дыхание.

— Пирожные! — взвизгиваю я, сжимая кулаки. — Я обещала вам пирожные! И никто из нас не отказывался от сделки! И вы дали слово их съесть! И его принял Лес!