Отвергнутая. Игрушка для Альф

Глава 48. Он — мой

— Вот так и уйдешь? — спрашивает Эрвин, когда я невозмутимо натягиваю панталоны и затягиваю тонкие подвязки на талии.

— Таков был уговор, — встряхиваю волосами, а затем аккуратно подхватываю с локона жирную крошку бисквита.

— Какая серьезная Тинара, — смеется Анрей.

Оглядываюсь, и он щурится:

— А как же заснуть в наших крепких объятиях, сладко посопеть и проснуться под поцелуями.

Звучит очень заманчиво. И да я хочу развалиться между близнецами и в сонной неге поболтать о каких-нибудь глупостях.

— А потом на утреннюю охоту, — шепчет Эрвин. — за сладкими зайчиками, или ты уже готова на целого оленя? Молодого самца.

Волчица в груди скребет когтями. Она хочет оленя.

— Твоя пушистая красавица тоже будет тосковать, — Эрвин вглядывается в мои глаза. — По Лесу, в котором она родилась.

— Найду новый лес.

Решительно подхватываю сорочку, надеваю ее через голову и неуклюже просовываю руки через проймы.

— Все-то у тебя продумано, — хрипло отзывает Анрей.

— А то, — поправляю сорочку. — Потом встречу Нареченного, — оборачиваюсь через плечо с улыбкой, — настоящего.

— И всего-то одного? — Анрей смеется.

— И тебе одного хватит после двух Альф? — Эрвин самодовольно усмехается. — Мы-то у тебя тоже в памяти останемся, Ягодка.

Конечно, останутся. И в памяти останутся не только близость с ними. Я влюбилась. И их поцелуи, грубые ласки, сильные руки я буду вспоминать не со стыдом и злостью, а с тоской.

— Тинара, — шепчу я. — Мое имя Тинара.

— Для нас останешься Ягодкой, — Анрей потягивается. — Вредной Сладкой Ягодкой.

— Сделка закрыта, — отворачиваюсь я и перешагиваю через его мускулистые ноги. — Все, я больше вам ничего не должна.

Но я все равно жду, что они сейчас кинуться за мной, швырнут под мои возмущенные крики на подушки и никуда не отпустят.

И не просто не отпустят.

А признаются в чувствах.

Просто быть в плену двух оборотней я не хочу.

Мне нужны признания. И это они прекрасно знают, и им очень льстит моя глупая влюбленность.

Поэтому они бы хотели, чтобы я осталась. Чтобы развлекла не только телом, но отчаянными взглядами, обреченным ожиданием и бессмысленной надеждой.

Это же ведь так приятно, когда глупая пленница любит и ждет чуда.

— А я не буду ждать, — шагаю к двери. — Вы неисправимы.

— Может, ты рано сдалась со своей дрессировкой? — шутливо спрашивает Анрей.

Я оборачиваюсь.

— Я ухожу, — говорю я по слогам, и выхожу в темный коридор.

Приваливаюсь к холодной каменной стене, прижам руку к груди в желании успокоить сердце.

Как я могла влюбиться?

Ну что я за дура-то такая?

Чувствую, как по внутренней стороне бедра стекает вязкая капля семени и моей смазки, и с рыком вытираю ее подолом тонкой сорочки.

Влюбленная, потасканная и грязная.

И ведь сейчас Анрей и Эрвин затихли и бессовестно подслушивают мои мысли, и наслаждаются моей девичьим гневом.

Мерзавцы.

Замираю, когда неожиданно улавливаю в темноте обрывки вибрирующих эмоций.

И не моих.

В вязкой сонливости Анрею и Эрвину не хватает среди подушек меня. Убаюканные тихим дыханием, они бы с удовольствием нырнули в мои сны, вдыхая мой запах. В своих-то они все видели.

Только хочу зацепиться за их мысли крепче, как они исчезают, растворяются, и опять одна в темноте и тишине.

— Вот блин, фыркаю я.

Ко мне приближается тусклый огонек свечи. Лида. Я шагаю к ней и важно объявляю ей:

— Я покидаю это место.

— В таком виде? — охает она.

— Да, — вскидываю подбородок.

— Не пущу, — понижает она голос до низких ноток. — Не позволю.

Оглядываюсь на нее и хочу рявкнуть, что я не спрашивала ее мнения, но сама понимаю, что выгляжу отвратительно.

Я не могу вернуться домой к родителям растрепанная, со следами пирожных на груди и в одной тонкой сорочке.

Это будет отвратительное зрелище, которое доставит моей маме и папе много боли.

— Пойдем, Тинара, — семенит мимо. — Приведем тебя в порядок. Ты бы видела себя сейчас.

— Я знаю.

— Знаешь, но хотела в таком виде в город вернуться? И чтобы я тебя еще сопровождала?

— Сопровождала?

— Да, — Лида приподнимает подбородок.

— Подожди.

Я притормаживаю и замираю, прислушиваясь к тишине.

Хочу поймать мысли Анрея и Эрвина в темноте, а они спят. Я, кажется, слышу их умиротворенное дыхание в стенах замка.

— Вот же…

— Что? — шепчет Лида.

— Они заснули, — возмущенно вглядываюсь в ее глаза. — Вот после такого я точно не останусь тут. Да ни за что.

Зло топаю ногами, будто хочу своими громкими шагами разбудить двух бессовестных Альф, которые уснули в сытости и тепле.

— Мужчины такие, да, — вздыхает позади меня Лида. — А ведь были такими сладкими мальчиками, такими пушистыми пупсиками. Подслеповатые, неуклюжие. А как ворчали.

Поджимаю губы, в груди нарастает жар, который прокатывается по телу и ныряет в живот. Приваливаюсь к стене под волной слабости, выдыхаю и смотрю в темноту, которая вспыхивает солнечными видениями крошечного слепого волчонка, который чихает под мамиными влажным и теплым языком.

Во мне растекается такая нежность к этому комочку, который пытается рычать и поскуливать, что по щеке катится слеза, а сердце замирает.

— Госпожа?

Он такой миленький, неуклюжий и… мой.

Он — мой.