Перепутья

Царица (Клеопатра I)

Легкий ветер с гавани нес приятную ночную прохладу. Корабли – маленькие светящиеся точки в черноте моря, - словно мотыльки собирались на свет маяка и испуганно прибивались к порту. Солоноватый воздух опутывал, принося спокойствие и уверенность, что все страхи беспочвенны и надуманы.

Клеопатра бы давно погибла, если бы доверяла подобным ощущениям.

- Сирия? Антоний, ты серьезно? – сложно было сказать, чего было больше в ее голосе – сарказма или злости.

Легкой улыбке и горячему поцелую не удалось не только остановить ее, но и даже смягчить хотя бы немного.

- Если ты думаешь, что твое перемирие с этими так называемыми коллегами продлиться вечно, ты глубоко ошибаешься, - холодно отрезала она, - Стоит тебе зазеваться, они тут же на тебя набросятся.

- Луций справится, - легкомысленно махнул рукой Антоний.

- То, что он твой брат и с ним твоя жена еще ничего не значит! – воскликнула она, ловко уворачиваясь от его очередной попытки заткнуть ее поцелуем.

- Да ладно тебе! – Антоний все еще не воспринимал происходящее всерьез, - Я быстро разберусь, вернусь, и будем продолжать готовиться к войне.

- А что, если нет? – злость переполняла ее и находила выход только в виде сарказма, что сочился с ее языка как яд, - А что, если ты завязнешь в этих зыбучих песках? А что, если…

Антоний рассмеялся:

- Все будет хорошо, успокойся. Это вредно для ребенка.

Она положила ладонь на только начавший увеличиваться живот. Второй плод их с Антонием любви, - как думал он, - или же разумного политического хода, - как считала она. В этом мире не существовало средства лучше для того, чтобы привязать к себе мужчину, чем родить ему сына. И она жалела только об одном.

Что с Цезарем такой трюк не сработал.

Тяжело дыша, она откинулась на подушки. Раскрасневшийся, потный, но все равно такой красивый Антоний упал на бок рядом. Все-таки даже в статусе почетной пленницы были приятные моменты – и этот был одним из них.

- Будь осторожнее. Тебя могут заметить, - шепотом, сказала она.

Горячий поцелуй заглушил ее слова.

Она не знала откуда, но точно знала, что именно в эту жаркую ночь месяца, что римляне называли квинтилием[1], был зачат Птолемей Цезарион.

Через какой-то год после его рождения Антоний предложит выдать его за сына Цезаря, чтобы как-то легитимизировать свою позицию. Через какой-то год после его рождения, она согласится на это, считая, что так только увеличит его – и одновременно с этим свои – шансы на победу.

А через каких-то три года Антоний бросит их обоих и убежит спасать этого идиота Саксу так, словно больше ничего не имеет значения.

- Ты не можешь просто бросить нас на растерзание своим коллегам! – ее разъяренный голос многократно отражался от стен, становясь из громкого оглушительным, - Снять всю армию и перебросить ее в Сирию? Ты о чем вообще думаешь?!

Уговоры и мольбы не помогли и теперь других вариантов просто не оставалось.

- Успокойся! – рявкнул Антоний, ухватив ее за руки. В его голосе не было ни тени привычной расхлябанности и веселья, - Это вопрос безопасности нашего государства и я не могу и не собираюсь пускать его на самотек!

- Какого государства? – яд сочился с ее языка вместе со словами, - Того, которое спит и видит тебя на погребальном костре? Очнись, Антоний! Ты заберешь всех своих воинов в Сирию – и уже через неделю твои так называемые “коллеги” будут здесь!

Он резко отпустил ее и отступил на два шага назад.

- Я все решил. Если тебя что-то не устраивает – это твои проблемы.

В чем-то он был прав. Теперь это действительно были ее проблемы.

- Моя царица? – голос Анем, одной из ее многочисленных рабынь, раздался сзади неожиданно.

Едва заметно вздрогнув от неожиданности, Клеопатра обернулась и кивнула ей, давай разрешение продолжать.

- Молодой фараон отказывается ложиться спать. Требует тебя. Мы никак не можем его уговорить.

Упрям, прямо как его отец.

- Я сейчас приду, - ровным тоном ответила Клеопатра и жестом указала рабыне, что она может идти.

Возвращаться в стены дворца, что до сих пор сохраняли остатки дневной жары, не хотелось, но было необходимо. Если уж Птолемей уперся, он не будет спать хоть всю ночь, пока не получит того, чего хочет.

Ему шел всего четвертый год, но он характером уже был так похож на своего отца. Что же будет дальше?

Маленький Птолемей XV Цезарион сидел в своей кровати и громко плакал. Рабы суетливо бегали вокруг. Одни пытались отвлечь его от истерики игрушками, другие пытались рассказывать истории, третьи просто корчили смешные рожицы. Ничего не помогало, он продолжал рыдать навзрыд и требовать, чтобы пришла мама.

Сейчас еще нельзя было понять, в кого из родителей он пошел внешностью, и ей оставалось только молиться богам, чтобы он взял как можно больше от нее и как можно меньше от Антония. Вся придуманная ими легенда держалась только на том, что Птолемей был сыном Цезаря, и поддерживать ее стало бы невозможно, если бы он вырос похожим на Антония.

Только богам было известно, какие последствия принесло бы это откровение.

Стоило Птолемею заметить ее, истерика прекратилась мгновенно, словно ее и не было.

- Ну, все-все, мама здесь, - мягко сказала Клеопатра по-египетски, присаживаясь на край кровати.

Птолемей перевел на нее взгляд честных-честных глаз.

- Расскажи еще про Одиссея, - на хорошем для своего возраста греческом сказал он.

Как она и рабы-воспитатели ни старались, он никак не хотел говорить по-египетски. Прекрасно все понимал – но упорно продолжал отвечать только по-гречески. Египетский фараон не признавал языка своего народа. С этим нужно было что-то делать, пока не стало слишком поздно.

Но каков же маленький хитрюга! Устроил такое представление только для того, чтобы она пришла и рассказала ему историю.

Чем-то он все-таки пошел в нее, и это не могло не радовать.

Клеопатра тепло улыбнулась сыну и тоже по-гречески спросила:

- Напомни, на чем я закончила в прошлый раз?

Дурные вести разминулись с Антонием буквально на несколько дней. Его след еще не успел простыть, когда испуганный Элпид, что командовал ее войсками, несмотря на все запреты, вломился в ее покои прямо ночью.

В любое другое время этого было бы достаточно для того, чтобы он распрощался со своей должностью, и возможно – даже жизнью, но сейчас она предпочла его выслушать прежде, чем предпринимать хоть что-нибудь.

- Моя царица! Пришли вести из Рима. Луций Антоний потерпел поражение, - скороговоркой выпалил бледный, как мел, Элпид.

И все остальное перестало иметь значение.

- Когда? Как? Где? – ничто в голосе Клеопатры не выдавало бушующих внутри переживаний.

- Несколько недель назад. Его заблокировали в Перузии и Октавиан разбил его в бою. Сожалею, но это все, что мне известно. Новости только что пришли, - Элпид низко склонил голову, не решаясь посмотреть ей в глаза.

- Наведи все справки. Узнай, чем нам это грозит. У тебя семь дней. Свободен, - со сталью в голосе отчеканила она.

Все, что угодно, только бы не выдать разразившейся внутри бури.

Очередной план Антония в очередной раз провалился с оглушительным треском. Возможно, она все-таки поставила в этой гонке не на того скакуна.

Ровно через семь дней, ранним, но жарким утром, судьба нанесла ей следующий удар.

Время выделенное Элпиду на сбор информации, закончилось накануне и сегодня Клеопатра ждала его с отчетом. Рабы докладывали, что он прибыл и ожидает ее в тронном зале. Рабыни бегали вокруг нее, приводя ее в приличествующий для царственной особы вид. Глухое беспокойство клокотало внутри и ее так и подмывало, не обращая внимания на весь церемониал, сразу пойти на встречу с Элпидом, но она не могла и не хотела нарушать традиций.

Бритый евнух Каунос перехватил ее во дворике дворца, на полпути к тронному залу. Как и подобает, он упал перед ней на колени и скороговоркой выпалил по-гречески:

- Моя царица, там посланник!

Одним властным жестом руки она разрешила ему встать. Так он, немедля ни мгновения, и поступил.

- Что за посланник? Ко мне? – ровно спросила Клеопатра, смотря на него снизу вверх, несмотря на то, что он был на полголовы выше.

Каунос отрицательно помотал головой:

- Нет, к Антонию. Из Рима, - сердце пропустило несколько ударов, но ни одна мышца не дрогнула на ее лице, - Я не стал ему говорить, что Антоний отправился в Сирию, сразу к тебе побежал.

- Правильно, - кивнула она, - Он не говорил, зачем ему Антоний?

- Нет, моя царица, - ответил Каунос, - Но он выглядит как-то возбужденно. Мне кажется, там что-то важное.

- Хорошо, - кивнула Клеопатра, - Иди к нему, скажи, что мы ожидаем его в тронном зале.

- Но…? – Каунос осекся на полуслове и недоуменно оглянулся.

- Мы, - с нажимом повторила Клеопатра, - Ему нет никакой необходимости знать о том, что Антония тут нет. Понял?

Каунос молча кивнул в ответ.

- Хорошо. Тогда просто приведи его ко мне, - приказала она, - Выполняй.

Кивнув еще раз, Каунос споро засеменил в сторону двери во внутренние помещения. Его тучная, мокрая спина уже успела скрыться в тени портика, когда она снова окликнула его:

- Погоди! А он не представился?

Каунос оглянулся и немедленно ответил:

- Представился. Его зовут Квинт Педий, если тебе это о чем-нибудь говорит.

Квинт Педий…

Она махнула рукой, отпуская евнуха.

Квинта Педия, которого Клеопатра знала, - того, что фигурировал в завещании Цезаря наследником второй очереди, - уже не было в живых. Этот Квинт Педий наверняка был его сыном.

Его сыном, который прибыл от Октавиана к Антонию.

Вопрос оставался только один.

Ультиматум или предложение договора?

Несмотря на удушающую жару, Клеопатра почувствовала, что ее обдало холодом.

Антоний неспроста сбежал в Сирию. А может быть вовсе и не в Сирию. Может быть, он уже пришел к соглашению со своими коллегами и сейчас намеревался принести ее царство в жертву их обновленному союзу. А Сакса и парфяне всего лишь служили благовидным предлогом для того, чтобы вывести из Египта войска.

Сердце постепенно замедлялось, возвращая возможность мыслить трезво.

Возможно, она просто искала в темной комнате черную кошку, которой там даже не было.

В любом случае, ей нужно было узнать, с чем прибыл Педий – и отталкиваться уже от этого.

Несмотря на открытые нараспашку окна, в тронном зале стояла почти такая же жара, как и на улице. Когда Клеопатра вошла вовнутрь, вся следовавшая за ней свита отстала – и до трона она дошла уже в гордом одиночестве.

Голова невыносимо пекла под проклятым немесом. На улице он великолепно защищал от жара и пыли, но в душном помещении, куда не проникало ни единого дуновения ветерка, вреда от него было больше, чем пользы.

К сожалению, он был частью облачения царей, и снять его на людях было все равно, что обнажиться перед ними.

Элпид сразу же дернулся и подскочил к трону. Она коротко кивнула ему, мол “я тебя вижу, позже”, и он вернулся на свое место.

Посланник к Антонию из Рима был куда важнее любой информации, которую Элпид мог собрать.

Совсем скоро Каунос, в сопровождении нескольких мужчин, чья одежда выдавала в них римлян, показался на пороге тронного зала. По случаю жары и штиля, дверь стояла открытой, но даже это не помогало создать внутри хотя бы какое-то движение воздуха.

- Моя царица, - Каунос снова бухнулся перед ней на колени и поклонился. Римляне смерили его презрительным взглядом. “Свободные граждане республики”, конечно же.

Губы чуть дернулись. Ей удалось скрыть презрительную усмешку, что так и просилась наружу.

Молодые, самодовольные идиоты. Как дети, решившие, что они знают все лучше взрослых. Сколько таких было до них – и все они ушли вникуда. Пусть сейчас Египет переживал не лучшие времена, у нее не было никаких сомнений в том, что он выстоит. Выстоит, и останется свободным.

Вопрос заключался в том, выстоит ли она.

Словно не чувствуя их взглядов, Каунос подскочил на ноги и без запинки представил прибывшего посланника:

- Квинт Педий, квесторий, моя царица. Прибыл по важному делу к Марку Антонию.

От кучки римлян отделился мужчина со свитками в руках. Довольно молодой на вид, если и старше ее самой, то ненамного. Точно сын. Тот Педий, которого Клеопатра знала, был ровесником Цезаря.

- Царица, - кивнул Педий в знак приветствия. Никаких манер. Но что с него взять – римлянин, - Прости, мне сказали, что Антоний тоже здесь, - настороженный взгляд скользнул по ее лицу, - Но я его не вижу. Где он?

- Он не может сейчас присутствовать, - как можно более нейтрально парировала Клеопатра, - Однако ты можешь передать свое послание через меня.

- Мне сказано передать Антонию лично в руки, - Педий нахмурился еще сильнее и пошарил свободной рукой под тогой. Наверняка в поисках ножн.

Напрасно. В отличие от беспечного Цезаря, Клеопатра никогда не подпускала к себе никого без предварительного обыска – подданый или посланник других народов, не имело значения.

И даже это не гарантировало полной безопасности.

- Не беспокойся, я передам все Антонию лично в руки. В нетронутом виде, - Клеопатра улыбалась, но голос ее оставался холодным и сосредоточенным, - Или ты, квесторий, мне не доверяешь?

- Доверяю, - жестко ответил Педий, даже не пытаясь изобразить доброжелательность, - Но ты меня тоже пойми. Мне было сказано, что письмо необходимо передать Антонию лично в руки. Я не могу и не хочу подводить человека, приславшего меня. Поэтому. Где Антоний? Мне нужно его увидеть.

Некоторое время они с Педием молча смотрели друг другу в глаза. Убеждать его отдать послание по-хорошему изначально было провальной затеей. Уперся. Уперся, как баран. Нет, даже хуже – как Антоний.

Римляне…

Ну что ж. Он сделал свой выбор. Ей нужно это письмо – и она его получит.

Не важно, по-хорошему или по-плохому.

Клеопатра натянуто улыбнулась:

- Антония сейчас нет в Александрии. Он получил письмо от наместника Сирии, Децидия Саксы, об атаке парфян, и отправился ему на помощь. Ты с ним буквально на несколько дней разминулся. Если поторопишься – может, еще успеешь его догнать.

Упорство Педия переводило смутное подозрение, о том, что Антоний и Октавиан решили заключить союз за ее спиной, в категорию доказанных фактов. Облегчение, отразившееся на его лице после ее слов, зацементировало это убеждение.

Ну уж нет. Она не позволит этому сбыться. Она больше никогда не будет карманной царицей римлян.

Египет останется свободным. А она – его полноправной, никому не подчиняющейся царицей.

Чего бы это ни стоило.

- Спасибо. Именно так я и поступлю, - отозвался Педий.

Улыбка Клеопатры стала еще шире.

Ну попробуй. Попробуй.

Педий со спутниками едва успели скрыться за дверями тронного зала, когда Клеопатра одним жестом подозвала к себе Еврикрата. Если ради блага Египта требовалось провернуть какое-то не очень приятно пахнущее дельце – более подходящего для этого человека найти было невозможно.

- Видел? – одними глазами, она указала в сторону двери, за которой скрылась римская процессия.

Проследив за ее взглядом, Еврикрат утвердительно кивнул.

- Педий не должен покинуть Александрию, - без обиняков закончила свою мысль она.

Еврикрат оглянулся и рот его растянулся в понимающей улыбке.

- Будет сделано в самом лучшем виде, - отозвался он, - Еще что-нибудь, моя царица?

- Да. Принеси мне то письмо, что он должен был передать Антонию. Как именно ты это сделаешь, меня не волнует, однако никто не должен ничего узнать, - Клеопатра понизила голос буквально до шепота.

Все стены имели уши, даже стены ее собственного тронного зала.

Еврикрат кивнул. Глаза его светились коварством и это было достаточным подтверждением того, что он уже точно знал, как именно выполнит ее приказ.

Отпустив Еврикрата, Клеопатра заслушала доклад Элпида и, приказав никого больше не впускать в тронный зал, послала за другими близкими советниками. В свете открывшейся информации, она больше не могла делать все ставки на Антония. Нужно было прорабатывать альтернативные варианты.

Бурные обсуждения кипели до самого заката, однако итог их был неутешителен. Они могли набрать еще войск. Могли заполучить в союзники царей тех окрестных царств, что все еще оставались независимыми. Но даже все вместе они не могли выставить в противовес Риму достаточные силы.

Если Антоний собирался переметнуться, они не смогли бы сопротивляться дольше нескольких жалких месяцев.

На удивление, Еврикрат справился со своей задачей быстро. Уже следующим утром, он, к огромному удивлению Клеопатры, встретил ее на пороге покоев. Будучи одним из немногих придворных, которым было позволено входить во внутренние помещения дворца, он всегда активно пользовался этой привилегией.

- Все готово, моя царица. Как и обещал, в лучшем виде, - с коварной улыбкой сообщил Еврикрат и театральным жестом приподнял край ткани, что закрывала его ношу.

Голова. Черноволосая, голубоглазая голова. Пусть смерть и искажала черты лица, не узнать Квинта Педия было невозможно.

- Отлично. И что же с ним случилось? – спросила Клеопатра, вздернув брови в притворном удивлении.

Еврикрат с легкостью подыграл ей:

- О, несчастный случай. Перебрал вечером в кабаке, полез в драку, один на толпу. Ну а дальше сама понимаешь.

- Никто никого не видел и ничего не запомнил, я надеюсь? – заговорщически спросила она.

- Обижаешь. Конечно же нет, - Еврикрит скривился в притворном неудовольствии и накрыл голову тканью снова. Правильно. Даже здесь, в безопасности ее покоев, рисковать не стоило.

Желание разносить слухи не было чуждо даже рабам.

- Отлично. Что насчет моей второй просьбы?

- Вот, - Еврикрат, ловко перехватив свою ношу, вынул свободной рукой из-за пояса свиток и протянул ей.

Отлично. Просто отлично.

- Спасибо, - кивнула ему Клеопатра, - Можешь быть свободен.

Не прекращая улыбаться, Еврикрат слегка склонился в поклоне, но уходить не спешил.

- А… эм… - недоуменно покосившись на голову, неопределенно промычал он, - С этим что делать?

- Скормите крокодилам, - равнодушно отрезала Клеопатра.

Если тебе нужно кого-то убрать так, чтобы его тело никогда не нашли – скормить крокодилам верное средство.

Ради этого письма Клеопатра отложила все дела, разослала рабов уведомить ожидающих приема о том, что она задержится на неопределенное время и даже отмахнулась от рабыни, которая прибежала к ней и сообщила, что Птолемей снова закатил истерику и требует маму.

У нее не было на это времени. Возможно, сейчас решалась судьба всего их государства. И уж совершенно точно –судьба ее самой и ее сына. Двоих сыновей – маленького Птолемея, и еще нерожденного мальчика.

Пока она разворачивала папирус, ее сердце пропустило несколько ударов.

Гай Цезарь Марку Антонию

Что? – пронеслось у нее в голове, а глаза уже бежали дальше по строчкам. Ровным строчкам латинского текста, написанным знакомым почерком из прошлого.

Марк, я понимаю, в это сложно, практически невозможно поверить, но я жив. Как так вышло – расскажу при личной, - надеюсь, скорой, - встрече. Сам понимаешь опасность.

К делу.

За последние дни в Городе произошло слишком многое, но я постараюсь обрисовать ситуацию вкратце. Гай Октавий, называвший себя Императором Цезарем Августом, мертв. Убит в ходе народного бунта. Оба консула убиты Октавием ранее, но ситуация пока под контролем. В должность вместо убитых консулов вчера вступил Бальб, на апрельские иды назначены комиции для выборов второго суффекта. К тому моменту, как ты получишь это письмо, они уже пройдут и, смею надеяться, пройдут без беспорядков.

Не знаю, что у вас с Октавием и Лепидом были за разногласия, но, полагаю, что они все уже не актуальны. Нахождение в Городе больше не представляет для тебя никакой опасности, и я надеюсь, что в скором времени ты вернешься и мы сможем переговорить с глазу на глаз. Многие вещи настолько запутаны, что их проблематично описать в одном письме.

В качестве подтверждения своей личности прилагаю к письму зашифрованную часть. Ключ в последнем письме из нашей предыдущей переписки.

Рим, через семь дней после апрельских календ

Клеопатра перечитала письмо несколько раз. Закрыла глаза. Открыла. Перечитала еще несколько раз. Текст, словно насмехаясь над ней, никак не хотел меняться на хоть сколько-нибудь менее невероятный, оставляя после себя неприятное послевкусие – и один единственный вопрос.

Да что, к Аиду, там происходит?!

В Риме безвластие? Октавиан мертв?

Цезарь жив?

Цезарь жив и хочет как можно скорее встретиться с Антонием? Зачем? Чтобы закончить войну… или… чтобы лишить ее любовника головы, а ее – трона?!

Пусть это и не было широкоизвестной информацией, - иначе все их с Антонием дело закончилось бы даже не успев начаться, - навряд ли Цезарь по сей день пребывал в неведении о том, что Антоний знал о заговоре, который, как оказалось, так и не смог его убить. Знал и использовал его в своих интересах. И все бы у него получилось, если бы не этот самодовольный мальчишка Октавиан.

Сердце бешено колотилось в груди, а в голову настырно лез образ Птолемея. Они с Антонием могли водить за нос александрийцев, греков, даже некоторых римлян.

Но Цезарь… Цезарь совершенно точно знал, что у него с ней ничего не было в последние семь лет, а значит Птолемей никак не мог быть его сыном.

От одной мысли о последствиях ее бросило в холодный пот.

Нет… Нет, Антоний должен был увидеть это письмо. Антоний должен был об этом узнать.

Они были с ним в одной лодке. На этот раз взаправду.

И ей была как никогда нужна его помощь.

[1] После календарной реформы был переименован в июль. Насколько автор знает, известно, что это было в 44ом году, но месяц точно неизвестен, соответственно не ясно, было ли это принято при жизни Цезаря или уже после того, как его убили. Ставка автора на то, что после.