Переулок Мидак

23

«Я не вернусь никогда в кафе, чтобы не вызывать подозрений….» Это были его слова, что он сказал ей при расставании, которые Хамида вспомнила утром следующего дня после их встрече в Даррасе. Они пришли ей на память в оживлённом, счастливом состоянии духа. Она спросила себя: пойти ли ей на встречу с ним сегодня? И сердце ответило ей: да, не таясь. Однако она упрямо вторила себе: ну нет, сначала он должен снова пойти в кафе. Так она отказалась выходить из дома в привычный час, оставшись сидеть у окна, поджидая, что же выйдет из этого всего.

Подошло время заката, и ночь расправила свои крылья, и тут показался мужчина, шедший в направлении к началу переулка, наведя взгляд на просвет в створках окна, и на лице его сверкнула улыбка, говорящая о капитуляции. Он уселся на свой излюбленный стул. Наблюдая за ним, она почувствовала ликование победителя, а заодно и наслаждение местью за те страдания, что он причинил ей в тот день, поставив её в тупик, когда наткнулся на неё случайно на улице Муски. Их глаза встретились в долгом взгляде, и она не закрыла свои глаза и не сдвинулась со своего места. Он улыбнулся ей ещё шире, и лицо её тоже украсилось улыбкой без всякого её на то ведома. Вот интересно, что он замышляет?… Этот вопрос показался ей странным, ибо она никогда не знала такой настойчивости, с какой её добивались, а раз так, то за всем этим была только одна причина, которая имелась раньше и у Аббаса Аль-Хулва, и у господина Салима Алвана до того, как недуг сразил его. Так почему бы не быть точно такой же цели и у этого основательного молодого человека?… Разве он не сказал ей: «Разве ты живёшь в этом мире не для того, чтобы тебя взяли?… И я возьму тебя…»?! Что ещё может это означать, кроме брака?… Ничего не стояло на пути её мечтаний, и всё благодаря ощущению собственной силы и уверенности в себе, и разумеется, своенравному высокомерию.

Она принялась глядеть на него из-за раскрытой створки окна. Они обменивались этими взглядами украдкой без какого бы то ни было смущения, уверенно и прямо. Его глаза вели с ней понятный разговор и языком, и чувствами одновременно, и отголосок его вызывал в глубине её души отклик, задевающий все её инстинкты. Скорее всего, это глубокое истинное чувство она обнаружила, сама того не ведая, в тот день, когда их глаза впервые встретились взглядом, и он пристально посмотрел на неё вызывающе, словно раздевая донага, а потом улыбнулся той самой улыбкой победителя. Он привлёк её, как всегда влёк любой призыв к бою. Она узнала себе цену, глядя в его глаза, и больше не блуждала бесцельно по лабиринту жизни и не приходила в замешательство от прощального взгляда Аббаса Аль-Хулва и богатства господина Салима Алвана. Однако ощущала, что этот человек и есть то, что ей требуется, тот, на кого указывает ей сердце… Возбуждение, восхищение им и его провоцирующее поведение и были тем удовольствием, которое влекло её к нему из-за родства натуры, подобно стрелке компаса, притягиваемой к полюсу. К тому же этот человек был не из голи перекатной, порабощённой бедностью и нуждой: о том свидетельствовали и его внешний вид, и банкноты. Теперь она смотрела на него сияющими глазами, загоревшимися от пламени страсти и восхищения. Она не покидала своего места, пока он не вышел из кафе, попрощавшись с ней лёгкой улыбкой. Она следила за ним глазами, словно говоря про себя слова прощания: «До завтра».

На следующий день ближе к вечеру она покинула дом с сердцем, наполненным страстью, вызовом и любовью к жизни. Едва она вышла из Санадикийи, как увидела его вдалеке, стоящим на перекрёстке Гурийи и Новой дороги. В глазах её сверкнул молниеносный взгляд, а в груди появилось странное смутное чувство, смесь радости и дикого желания борьбы!… По её оценкам, он должен был последовать за ней, когда на дороге в Даррасу не останется посторонних. Она неторопливо шла, не испытывая чувства волнения или стеснения, и подошла к нему, будто не замечая его. Однако, когда она проходила мимо, случилось нечто неожиданное, чего она совсем не принимала в расчёт — он пошёл вслед за ней, и вдруг с обескураживающей смелостью протянул руку и схватил её ладонь. Притворившись, что не замечает прохожих или остановившихся поблизости людей, он тихо сказал ей:

— Добрый вечер, дорогая моя…

Она была схвачена врасплох, и попыталась высвободить свою ладонь, но напрасно, и испугалась, что если повторит свою попытку вторично, то привлечёт взгляды посторонних. Ею овладело смущение и злость, ибо она оказалась перед дилеммой — либо её гнев прорвётся наружу, и тогда не миновать скандала с позором, а значит, и разрыва между ними; либо она проявит смирение, а значит, возненавидит его, потому что он навязался ей против её воли. Объятая гневом, она замедлила шаги и едва слышным, дрожащим от ярости голосом прошептала ему:

— Как вы только осмеливаетесь так поступать со мной?… Отпустите немедленно мою руку…

Он также тихо ответил ей, идя рядом с ней, словно они были двумя друзьями, что прогуливаются бок о бок:

— Спокойно, спокойно. Между друзьями должна быть непринуждённость…

Рассвирепев от гнева, она сказала:

— Люди… улица…

Заискивая перед ней с улыбкой на губах, он ответил:

— Не бери в голову людей на улице. Их интересуют лишь деньги, а в голове у них нет ничего, кроме счетов. Пойдём-ка лучше зайдём в лавку ювелира, я выберу тебе какое-нибудь украшение, достойное твоей красоты.

Эта его беззаботность только усилила её гнев, и тоном угрозы она произнесла:

— Вы делаете вид, что ни с чем не считаетесь?

С той же улыбкой, что не покидала его губ, он ответил:

— Я совсем не собирался вызвать у тебя раздражение, я лишь ждал тебя, чтобы мы прогулялись вместе пешком, так из-за чего ты сердишься?

Она резко ответила:

— Я ненавижу такие неожиданные атаки. Берегитесь, если я выйду из себя!

На лице её отчётливо проявилась вся серьёзность её намерений, и он умоляюще спросил:

— Ты можешь пообещать мне просто прогуляться вместе со мной?

Она закричала:

— Я ничего не обещаю. Пустите мою руку!

Не отходя от неё, он выпустил её руку. Заискивающим тоном сказал:

— Какая же ты жестокая и упрямая. Вот твоя рука. Но мы ведь никогда не расстанемся, не так ли?

Она яростно выдохнула, и глядя на него исподлобья, процедила:

— Какой же вы высокомерный грубиян!

Её ругательства он воспринял, спокойно улыбаясь. Так они и шли бок о бок, при этом Хамида даже не делала попыток отойти от него ни на шаг, вспомнив, как совсем недавно подкарауливала его, представляя, как будет гулять с ним по улице. Теперь же она и не думает о том, ей достаточно того, что она заставила его выпустить её руку, а если бы он попробовал вернуть её, она бы не стала сопротивляться. Да и потом, разве она не покинули дом с единственной мыслью в голове — о встрече с ним?!.. Помимо всего этого, ей очень неприятно было от того, что он проявляет больше уверенности и смелости, чем она. Так она и шла рядом с ним, не обращая внимания на прохожих и пытаясь представить себе, какое изумление вкупе с завистью вызовет его облик у девушек с фабрики. Вскоре страсть, пренебрежение и неукротимое желание жизни и приключений вновь наполнили её сердце… Мужчина же заговорил:

— Прошу прощения за свою жестокость, однако что я мог поделать с твоим упрямством?!… Ты решила наказать меня, тогда как я заслуживаю твоей симпатии за мои искренние чувства к тебе и постоянную заботу.

Что же ей сказать ему?… Ей хотелось поговорить с ним и вести беседу, но вот только как это сделать? Она не знала. Особенно из-за того, что последнее, что она сказала в его адрес, были брань и крики. Её размышления прервались, едва она завидела своих приятельниц, что приближались к ним, и с деланным смущением она произнесла:

— О, подружки..!

Мужчина посмотрел перед собой и увидел девушек, которые уставились на него изучающими взглядами. Хамида же, пряча свою радость, снова с упрёком сказала:

— Вы опозорили меня!

Он, радостный от того, что она идёт рядом с ним и ведёт разговор как с другом, презрительно ответил на это:

— Какое тебе до них дело?… Не обращай на них внимания…

Девушки приблизились, и Хамида обменялась с ними многозначительными взглядами, вспомнив, что они рассказывали ей о своих похождениях. Следом за тем они прошли мимо с перешёптыванием и смешками. Коварный проницательный собеседник произнёс:

— Это и есть твои подруги?!… Ну нет, ты не из их круга, а они — не из твоего. Я удивляюсь, как они могут наслаждаться своей свободой, в то время как ты прячешься дома. Как могут они щеголять в своих ярких нарядах, а ты закутываешься в этот чёрный балахон?…Такова судьба?… Однако какая же ты терпеливая и выносливая!

Лицо Хамиды покрылось румянцем, и ей показалось, что с ней говорит её сердце, а глаза позаимствовали у пылающего сердца угольки и загорелись огнём воодушевления и эмоций. А он уверенным тоном продолжил:

— Твоя красота достойна звёзд.

Она воспользовалась возможностью обменяться с ним словами, и склонив к нему голову с улыбкой, с присущей от природы смелостью спросила, сама не осознавая смысла того, что он сказал:

— Звёзд?!

Он в ответ сладко улыбнулся ей и произнёс:

— Да. А ты в кино разве не ходишь?… Красивых актрис называют звёздами.

Она конечно же ходила время от времени в кинотеатр «Олимпия» вместе с матерью посмотреть некоторые египетские фильмы и поняла, что он имеет виду. Её наводнила безудержная радость, следы которой отразились на порозовевших щеках. Несколько шагов они прошли в молчании, затем он нежно спросил:

— А как тебя зовут?

Без запинки она ответила:

— Хамида…

Он с улыбкой сказал:

— А того, чей разум ты околдовала — Фарадж Ибрахим. В таких случаях, как наш, имя — это последнее, что узнают, и узнают его обычно после того, как оба человека поняли, что они — одно целое, разве не так, королева красоты?

Ох, если бы она умела так же хорошо говорить, как ссориться и драться, к примеру!… Он так хорошо говорил; она же не в силах соперничать с ним, что ей не нравилось. Её не удовлетворяла роль плохой девчонки, которую она играла с ним, так нравившуюся некоторым девушкам. По своей натуре она страстно желала чего-то иного, а не ожидания, молчания и смущения. Когда же выразить красноречиво это неясное чувство оказалось нелегко, её охватило волнение, и она просто пристально уставилась на него. Волнение усилилось, когда оказалось, что они дошли до конца улицы. Приблизившись к площади Королевы Фариды и совсем не чувствуя времени, она спрятала поглубже тоску от расставания с ним, и сказала:

— А теперь вернёмся обратно.

Не веря в это, он спросил:

— Вернёмся?!

— Это конец улицы.

Он в оправдание ответил:

— Но весь мир же не оканчивается на конце улицы Муски. Почему бы не побродить по площади?

Вопреки своему желанию она сказала:

— Я не хочу возвращаться позднее обычного, чтобы моя мать переживала.

Он тоном искушения предложил:

— Если хочешь, давай поедем на такси, тогда мы за считанные минуты преодолеем это огромное расстояние.

Такси!… Это слово прозвучало в её ушах как-то необычно, ибо в своей жизни ей довелось кататься лишь на повозке-двуколке. Прошло несколько секунд, пока она не очнулась от магического воздействия этого странного слова, хотя в данном случае речь шла о поездке в такси с посторонним мужчиной. В этом смысле она обнаружила натиск, а не отступление, и её охватило непреодолимое стремление к авантюрам, словно то было облегчение от чувства скрытой тревоги, которое так утомляло её и не давало красноречиво пробиться наружу всего мгновение назад. Она не знала, что обладает подобной способностью на безрассудства и приключения, и что больше завладело её чувствами в тот момент: мужчина, потрясший её до глубины души, или сама авантюра, а возможно, и то, и другое вместе. Она посмотрела на него и заметила в его взгляде подстрекательство, а на губах — ту самую улыбку, что привела её когда-то в раздражение. Настроение её переменилось, и она сказала:

— Я не желаю опаздывать…

Почувствовав свой промах, он с сожалением в голосе спросил:

— Ты боишься?

Хамида с ещё большим раздражением резко бросила:

— Да ничего я не боюсь…

Лицо его озарилось, будто он узнал множество вещей о ней, и радостно сказал:

— Я вызову такси…

Она сдержала себя, чтобы не высказывать возражения, и вперила взгляд в приближающееся такси, которое остановилось прямо перед ними. Он открыл перед ней дверь. Слегка наклонившись с яростно колотящимся сердцем и сжимая края своей накидки, она залезла в машину. Мужчина сел следом за ней, с облегчением произнеся про себя: «Мы сократили хлопоты на два — три дня». Затем Хамида услышала, как он приказал шофёру: «На улицу Шарифа Паши». Шариф Паша, не переулок Мидак, не Гурийя, и не Санадикийя, и даже не Муски!… Но почему именно эта улица, Шариф Паша?!… Она спросила с удивлением:

— Куда вы едете?

Коснувшись своим плечом её плеча, он ответил:

— Мы немного покружим, затем вернёмся…

Такси тронулось, и Хамида попыталась на время забыть обо всём, даже о том человеке, который почти прижался к ней в салоне автомобиля. Глаза её изумлённо взирали на ослепительные огни; через окошко перед ней предстал совершенно новый мир, блестящий, смеющийся. Движение такси подействовало и на её тело, и на дух. В ней воскресло радостное чувство опьянения, и она вообразила себе, что летит на самолёте, парит в небесах над миром. Душа её от ликования ворковала, словно голубка, пела и перекликалась с тактом движения машины, а пейзажи и огни на улицы сменяли друг друга, даже глаза её светились огненным блеском, а губы раскрылись от озарения и растерянности.

Такси ехало легко, пробираясь сквозь водоворот повозок, машин, трамваев и людей, а вместе с ним вперёд бежало и воображение Хамиды, разгорячённое от восторга. Чувства её пребывали в упоении, сердце, кровь и мысли словно отплясывали безумный танец.

Затем она внезапно очнулась от звука его голоса, шепчущего ей на ухо: «Посмотри на этих красоток, как они щеголяют в своих сияющих нарядах».

Да… Они ходят, покачиваясь, словно блестящие звёзды… До чего же они прекрасны, до чего изумительны!…

Тут только она вспомнила про свою накидку и башмаки, и сердце её сжалось, а опьянение прошло, как будто она очнулась от сладкого сна после укуса скорпиона. С чувством обиды она укусила губы, и вновь её захватил дух бунта, гнева и борьбы!… Заметив, что он подсел к ней ближе, пока она сама того не осознавала, она почувствовала, как по ней распространяется эффект его прикосновения, а мысли и сердце раскаляются, и оттолкнула его, даже сильнее, чем намеревалась. Он пристально поглядел на неё, словно пытаясь отгадать её стремления, затем деликатно взял её ладонь, вложил в свои ладони, поощряя к смирению, и подставил рот к её губам. Хамида словно остерегалась его и слегка отстранилась головой назад, но для него это уже не было достаточным сдерживающим фактором, и он приложился губами к её губам. Она содрогнулась всем телом и почувствовала безумное желание искусать его губы до крови!… То было и впрямь безумное желание, напавшее на неё, подобно инкубу драки и борьбы. Однако он успел отстраниться до того, как она воплотила своё желание!… Пламя безумия разожглось в её груди, призывая её броситься на его грудь и вонзиться ногтями в его шею, но вдруг его нежный голос спас его от подобной участи:

— Это улица Шариф Паша… А вот и мой дом, тут, всего в нескольких шагах. Не хотела бы ты взглянуть на него?!

Повернув голову в ту сторону, куда он указал, с нервами, натянутыми словно пружина, она увидела перед собой небоскрёбы, не зная, какой именно он имеет в виду. Он приказал шофёру остановиться перед одним из них, и сказал ей:

— В этом здании…

Она взглянула на огромный высокий дом, вход в который был просторнее всего переулка Мидак. Отвернувшись от него в изумлении, она тихо спросила:

— На каком этаже?

Он с улыбкой ответил:

— На втором. Тебе не будет стоить никаких хлопот этот визит.

Она бросила на него резкий критический взгляд, и он продолжил:

— Ну хотя бы один раз! До чего же быстро ты начинаешь гневаться!… И вместе с тем, позволь спросить тебя: что плохого в этом?… Разве я не навещал тебя много раз с тех пор, как увидел? Так почему ты не хочешь посетить мой дом хотя бы разок?

Чего хочет от неё этот мужчина? Он думает, что напал на лёгкую добычу?… Неужели тот поцелуй, когда она поддалась его чарам, соблазнил его на что-то ещё лучше и опасней?… Неужели высокомерие и чувство триумфа ослепили его?!… И неужели это любовные надежды заставили её утратить контроль над собой?!…

В сердце её разгорелся гнев. Она собрала все свои силы ради вызова на борьбу; ей бы хотелось унять себя, чтобы пойти вместе с ним туда, куда она захочет, чтобы показать ему, что он заблуждается и вернуть его на путь благоразумия.

Да, её бунтарская норовистая натура призывала её вступить в пучину боя. Да и могла ли она призывать к схватке, а потом взять и отказаться от боя?… Гнев её возбуждали не замешанные в этом деле моральные принципы, и не её смущение: все эти соображения не вызывали гнева или ревности. Совсем нет, всё дело было в её гордости, неистовом ощущении собственной силы и безудержном желании поссориться и подраться. На месте также был и авантюрный дух, толкнувший её в такси!…

Мужчина любовался, глядя на неё, задумчиво и вместе с тем насмешливо сказав себе: «Любимая моя, ты из того сорта людей, которые взрываются от прикосновения, так что нужна предельная осторожность с тобой и искусная дрессировка». Затем с нежностью и мольбой произнёс:

— Я бы так хотел преподнести тебе бокал лимонада…

Она посмотрела на него жёстким взглядом, в котором читался вызов, затем пробормотала:

— Как хотите…

Он радостно открыл дверь и выскользнул на улицу; она же последовала за ним смело и равнодушно, и остановилась, разглядывая место, пока он расплачивался с таксистом. Мысли её вернулись к родному переулку, из которого она вышла сегодня, и подивилась тем приключениям, которые она бесстрашно штурмовала, закончившиеся у этого громадного здания!… Кто в такое поверит?… А что бы сказал господин Ридван Аль-Хусейни, например, если бы увидел её входящей в этот дом?… На губах её появилась улыбка, а вместе с ней и странное чувство, что сегодня — самый счастливый день в её жизни.

Мужчина бросился к ней и взял за руку. Вместе они вошли в здание и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, прошли длинный коридор до двери квартиры справа. Мужчина вытащил из кармана ключ, открыл им дверь, с облегчением говоря сам себе: «Я сэкономил наконец день-два!» Затем он толкнул дверь и пропустил её. Она вошла, и он вошёл вслед за ней, заперев дверь.

Хамида очутилась в длинном коридоре, куда выходили комнаты по обеим сторонам, освещённом сильным светом зажжённой электрической лампочки. Квартира не пустовала, ибо помимо лампочки, которая была включена ещё до их прибытия, до ушей Хамиды доносились голоса из-за закрытых дверей, — то были разговоры, возгласы, пение!… Фарадж Ибрахим направился к двери напротив входа, толкнул её и пригласил её войти. Хамида оказалась в средней по размеру комнате, меблированной кожаными не то креслами, не то диванчиками; в центре располагался вышитый квадратный ковёр; отполированное зеркало, вытянувшееся до самого потолка, стоявшее на круглой тумбочке с позолоченными ножками. Мужчина радостно наблюдал за изумлением в глазах девушки и мягко предложил ей:

— Снимай накидку и присаживайся…

Она уселась, не снимая с себя накидку, и откинулась всем телом назад, получая удовольствие от мягкого сиденья и подушек. Тоном, напоминавшим предупреждение, промямлила:

— Я не должна опаздывать…

Он подошёл к изящному обеденному столу, что стоял в центре комнаты, на котором был термос, и вылил содержимое в два бокала. То был ледяной лимонад. Затем он поднёс ей бокал со словами:

— Такси домчит тебя назад за несколько минут…

Оба выпили лимонада, и он поставил бокалы обратно на стол, а Хамида меж тем внимательно разглядывала его тонкое, высокое и стройное тело. Но особенно поразили её его руки, и она надолго остановила на них свой взгляд, настолько были они прекрасны и привлекательны. Руки его имели редкостную форму и изящество, красиво сложенные пальцы, внушающими силу и красоту одновременно. Они произвели на неё удивительное впечатление, которого она раньше не испытывала. Она засмотрелась на них с едва уловимой улыбкой на губах, словно один вид их внушал ей чувство уверенности и приободрял. Хамида не испытывала и тени страха, хотя нервы её и были немного напряжены из-за опаски и предчувствия чего-то недоброго. На память ей пришли услышанные голоса, когда она входила в квартиру, и она даже удивилась, как это она могла позабыть о них:

— Что это за шум в квартире?

Всё ещё стоя перед ней, он ответил:

— Это некоторые члены семьи, с которыми ты познакомишься, когда придёт время… А почему ты не сняла свою накидку?

Когда он приглашал её к себе домой, она считала, что он живёт один, и потому очень поразилась, как же он мог привести её в дом, где было целое семейство, но последний его вопрос проигнорировала, продолжая смотреть на него спокойно, но с прежним вызовом. Он больше не повторял свой вопрос, а вместо этого подошёл к ней, так что мыски его ботинок коснулись её шлёпанцев, слегка наклонился к ней, затем протянул к ней руку и потянул к себе, после чего нежно привлёк, говоря:

— Давай же сядем на диван.

Она не сопротивлялась, поднялась и села с ним рядом на большой диван. В это мгновение её снедали одновременно тяга к этому мужчине, которого она любила, и чувство враждебности к тому, кто вёл себя так, будто в состоянии насмехаться над ней втихомолку. Мужчина неспеша подсел к ней ближе, пока не коснулся её, затем обнял её талию рукой. Она молча повиновалась ему, не зная, когда ей следует начать сопротивляться. Правой рукой он потянул её за подбородок и подставил её губы своим, торопясь, словно жаждущий, что хочет выпить из ручья. И вот их губы встретились, и долго-долго не разъединялись, будто объятые сном страсти. Он собрал всю свою силу и страсть и передал губам, дабы проникнуть туда, куда так хотел. Она же молчала, однако её бдительность расстроила колдовские чары, обжигавшие губы, и потому она сохраняла внимание и оставалась на страже. Почувствовала, как его рука оставила её талию и поднялась к плечу, скидывая с него накидку, и в этот момент сердце её отчаянно заколотилось. Она отдёрнула в сторону от него шею и нервным движением водрузила накидку на прежнее место, сухо промолвив:

— Нет…

Он с удивлением взглянул на нее и обнаружил, что она смотрит на него неподвижным взглядом, говорившем о надменности, упрямстве и вызове, и улыбнулся, притворившись непонимающим, но про себя отметил: «Как я и предполагал, она крепкий орешек, очень крепкий»… Затем тихо обратился к ней:

— Ну прости меня, дорогая моя, я забылся.

Она отвернулась от него, чтобы скрыть улыбку, появившуюся на губах от радости своей победы. Но улыбка эта быстро пропала, когда взгляд её случайно упал на его руки. Она сразу же поняла большую разницу между его прелестными руками и своими, грубыми, отчего устыдилась, и с обидой спросила:

— Зачем вы привели меня сюда?… Всё это так глупо!

Он с воодушевлением ответил:

— Это же самое прекрасное, что я делал в своей жизни!… Почему ты испытываешь неприязнь к моему дому?… Разве это не твой дом тоже?!

Сорвав с неё накидку, он посмотрел на её волосы, придвинул к ней голову и поцеловал со словами:

— О Аллах, до чего же красивые волосы у тебя!… Это самые красивые волосы, что я видел в жизни.

Эти слова были искренними, несмотря на запах керосина, забившего ему нос. Она была польщена, однако всё же спросила:

— До каких пор мы тут останемся?

— Пока не узнаем друг друга. У нас, без сомнения, есть много того, что следует сказать друг другу. Ты боишься?… Это невозможно!… Я же вижу, что ты ничего не боишься!

Её охватила такая радость, что даже захотелось поцеловать его, а безмятежность в груди нарушилась. Он же пристально поглядел ей в лицо и про себя отметил: «А, теперь-то я понял тебя, ты истинная львица!» Затем уже вслух дрожащим от эмоций голосом произнёс:

— Моё сердце остановило свой выбор на тебе, и оно не лжёт мне, ибо тех, кого соединила любовь, вовек не разлучит ничто. Ты принадлежишь мне, а я — тебе!

Он подвинул к ней лицо так, словно испрашивая разрешения, а она склонила к нему шею, и оба слились в глубоком поцелуе. Он почувствовал волшебный натиск её губ, давящих его губы, и прошептал ей на ухо:

— Любимая моя… любимая моя…

Хамида издала глубокий вздох, затем выпрямилась, чтобы перевести дух, а он с подчёркнутой деликатностью, чуть ли не шёпотом промолвил:

— Это твоё место, это твой дом. Нет, вот здесь, — тут он указал на свою грудь.

Она издала короткий смешок и сказала:

— Вижу, что ты напоминаешь, что мне уже пора домой.

На самом деле он черпал вдохновение из заранее разработанного плана, и словно не веря ей, спросил:

— Какой дом ты имеешь в виду?… Дом в переулке Мидак?… О, если бы ты прекратила вообще упоминать тот квартал! Что тебе нравится в том переулке?… Зачем ты туда возвращаешься?!

Девушка засмеялась и ответила:

— Как ты можешь меня о таком спрашивать?!… Разве тот дом не мой и не моей семьи?!

Он с презрением возразил:

— Тот дом не твой, а те люди — не твоя семья. Ты создана из другой глины, любимая. Просто кощунство, когда свежая живая плоть находится в могиле, наполненной гниющими костями. Ты разве не видела тех красоток, щеголяющих по улице в роскошных платьях?… Ты превосходишь их в красоте и очаровании, так почему не шествуешь гордо в изящных накидках и драгоценностях?… Аллах послал меня к тебе, чтобы я вернул твоей драгоценной сути украденное у неё право. И потому я говорю, что это твой дом, и хватит на том, всё.

Его слова играли на её сердце, подобно пальцам музыканта, трогающего струны скрипки, они одурманили её чувства; веки смежились, а в глазах появился мечтательный взгляд. Однако она задавалась вопросом: что же всё это значит?… Правда, её сердце изголодалось по этому, но каким путём можно исполнить свою мечту и приблизиться к цели?… Почему он не объяснит, чего хочет, и не скажет открыто, какие у него намерения?… Он блестяще выражает все её мечты, чаяния и желания, он говорит её тайным языком, выдаёт самые глубокие и потаённые мысли. Он выявляет всё сокрытое, неведомое и облекает его в ясную форму, так что она сама может это видеть воочию, за исключением одного. Он не коснулся откровенно этого момента, и даже не намекнул на него. Тогда к чему колебаться?! Она посмотрела на него своими прекрасными отважными глазами и спросила:

— Что ты имеешь в виду?

Мужчина осознал, что наступил чувствительный и опасный этап в составленном им плане, и кинул на неё усыпляющий и искушающий взгляд, затем тихо сказал:

— Я имею в виду, что ты должна жить в доме, который больше подходит тебе и наслаждаться самими приятными вещами, которые только есть в жизни.

Она слегка засмеялась от смущения и ответила:

— Я ничего не понимаю.

Он нежным движением провёл по пробору в её волосах, прибегая к молчанию, чтобы собрать мысли, и сказал:

— Может быть, ты спрашиваешь себя, каким образом я хочу, чтобы ты осталась в моём доме?!… Но позволь тебя спросить в свою очередь, зачем тебе возвращаться в тот переулок?… Чтобы дожидаться там, что над тобой, подобно другим несчастным девушкам, смилостивится какой-нибудь мужчина из местных жителей и возьмёт тебя в жёны, поглотит твою свежую красоту и сочную молодость, а потом выкинет тебя в мусорку?!… Я разговариваю не с наивной девицей, в одно ухо которой влетают слова, а из другого — вылетают. Нет, я глубоко убеждён, что таких, как ты — единицы, ты — уникум, а твоя красота — восхитительна, и вместе с тем она не единственное твоё достоинство среди многих других, покрывающих тебя чуть ли не с ног до головы. Ты сама храбрость, и такие как ты, если захотят чего-либо и скажут: «Будь!», то так и будет.

Лицо её побледнело, а черты лица застыли. Она резко сказала:

— Это флирт, а флиртовать со мной недопустимо!… Ты начал с шуток, а закончил на полном серьёзе…!

— Флирт?!… Нет, клянусь Аллахом, я должным образом ценю тебя. Я не заигрываю, когда следует быть серьёзным, особенно с такими людьми, как ты, наполнившими меня уважением, почтением и любовью к себе. Если мои догадки верны, то ты обладаешь большим сердцем, и на пути к счастью тебе нет дела ни до чего, и никаких препятствий на этом пути быть не должно. Мне нужна спутница жизни, а ты и есть та спутница, которую я жажду больше всех на свете.

В сильном гневе она закричала:

— Какая ещё спутница?… Если ты говоришь на полном серьёзе, чего тогда хочешь?… Путь тут ясен, если тебе хочется, то…

Она чуть было не сказала: «Женись же на мне», однако промолчала и бросила на него мрачный подозрительный взгляд, который не скрылся от него. В душе он насмехался над ней, но для виду продолжал идти тем же путём, ибо теперь было уже бесполезно отступать назад, и с театральным пылом он произнёс:

— Я хочу иметь спутницу-любовницу, с которой мы вместе будем бросаться вперёд по жизни, жизни света и богатства, достоинства и счастья, а не жизни несчастной домохозяйки, беременности, деторождения и грязи. Жизни звёзд, о которых я тебе рассказывал.

Она открыла рот в раздражении, а из глаз её посыпался сноп страшных искр, лицо же пожелтело от гнева и злости. Под гнётом нахлынувшего на неё возбуждения она выпрямила спину и закричала на него:

— Ты призываешь меня к дурному!… Какой же ты порочный, какой грешник!

Она рвала и метала в гневе, так нечаянно нагрянувшим и бывшим неожиданностью и разочарованием для неё самой, ибо порок постиг её даже больше, чем его, чего она уж точно не принимала в расчёт!

Словно глумясь над ней, он улыбнулся:

— Я мужчина…

Однако она перебила его криком, подталкиваемая своим горячим темпераментом:

— Ты не мужчина, ты сутенёр!

Тут он громко расхохотался, и продолжая смеяться, сказал ей:

— А разве сутенёр при этом не мужчина?… Напротив… Он мужчина, клянусь твоей изумительной красотой, но не такой, как все остальные… Найдёшь ли ты с обычным мужчиной что-нибудь ещё, кроме головной боли?!.. Сутенёр — это агент счастья в этом мире!… Но не забывай, что я также и люблю тебя при этом. Не позволяй гневу разрушить нашу любовь. Я призываю тебя к счастью, любви и достоинству. Если бы ты была глупой девчонкой, я постарался бы одурачить тебя, но я почтил тебя, предпочтя быть с тобой откровенным и сказать правду. Мы оба из одного металла, и Аллах сотворил нас ради любви и взаимодействия. Если мы соединимся, то для нас соединятся любовь, деньги и высокое положение. А если мы расстанемся, то это приведёт нас к несчастью, бедности и унижению, или одного из нас, по крайней мере.

Она стояла и смотрела на него, не отрывая глаз, в замешательстве задаваясь вопросом, как такое вообще может быть?!… В груди её по-прежнему кипели возбуждение и ярость. Удивительным было другое: при том, что она сердилась на него и испытывала ярость, в ней не было презрения к нему и ни на миг она не переставала любить его! Она не забывала, даже в момент такого накала страстей, что вступила в единоборство с мужчиной, который учил её любви, и в глубине души признавала это. Под гнётом нервного перевозбуждения она резко поднялась и в бешеном негодовании заявила:

— Я не такая, как ты полагаешь…

Он громко вздохнул, напустив на себя грустный вид, хотя чувство уверенности в себе как у любого делового человека, ничуть не было подорвано, и тоном сожаления сказал:

— Я с трудом верю, что обманулся в тебе. О Боже!.. Неужели ты однажды станешь одной из невест Мидака?!… Беременность и роды, снова беременность и роды, кормление детей грудью на тротуаре, мухи, бисара[9] и бобы, увядание красоты и дряблое тело!… Ну уж нет, нет… Не желаю я верить в это.

Не сдержавшись, она закричала:

— Хватит!

И с этими словами она двинулась к двери. Он же быстро встал и догнал её, нежно сказав: «Не торопись», однако не стал преграждать ей путь и даже открыл дверь. Они вышли вместе. Сюда она пришла счастливая, без страха и робости, а уходила сломленная и потерянная. Они постояли перед входной дверью дома, пока мальчик-прислужник не вызвал им такси, и каждый уселся в него, открыв дверцу со своей стороны, и такси быстро повезло их вперёд.

Хамиду поглотили собственные мысли, она словно выпала из этого мира, пока он украдкой молча глядел на неё, найдя, что самым мудрым решением будет не нарушать эту тишину.

Так продолжался их путь, пока такси не доехало до середины улицы Муски, где шофёру было велено остановиться. От звука его голоса она очнулась и бросила взгляд наружу, затем немного отодвинулась, готовясь выйти, и он положил руку на ручку двери, чтобы открыть ей её. Слегка помедлив, он нагнулся к ней и поцеловал её плечо со словами:

— Я буду ждать тебя завтра…

Она отодвинулась от двери, кратко и резко произнеся:

— Нет…

Открывая рукой дверь, он сказал:

— Я буду ждать тебя, любимая… И ты вернёшься ко мне…

Когда она уже выходила из такси, он сказал:

— Не забудь, завтра мы начнём прекрасную новую жизнь… Я люблю тебя…. Люблю больше, чем саму жизнь.

Он глядел на неё, пока она в спешке удалялась из виду, а на губах его показалась насмешливая улыбка. Он сказал себе: «Прекрасна, вне всякого сомнения, и едва ли моя интуиция подводит меня, ибо у неё врождённый талант… Она шлюха по природе… И будет редкостной в своём роде».