Переулок Мидак

35

Утро осветило своим светом весь переулок Мидак. Солнце отбрасывало лучи поверх стен конторы и парикмахерского салона. Санкар, молодой прислужник из кафе, наполнил ведро водой и выплеснул его на землю. Мидак переворачивал одну из страниц своей монотонной жизни, а его обитатели встречали утро своими сдержанными возгласами. В этот ранний час дядюшка Камил против своего обыкновения был занят — он стоял у подноса с басбусой, окружённый мальчишками из начальной школы, раздавал сладости и наполнял мелочью карманы. Напротив него старый парикмахер склонился над натачиваемыми лезвиями бритв. Джаада-пекарь прошёл мимо, неся из домов тесто. Подошли работники конторы Салима Алвана, открыли двери и складские помещения, нарушая установившуюся было тишину своим шумом, непрерывающимся целый день. Тем временем учитель Кирша сонно сидел, скрестив ноги, перед кассой, что-то пережёвывал передними зубами и попивая кофе из кружки. Рядом с ним безмолвно сидел Шейх Дервиш, словно отсутствуя. В этот момент госпожа Сания Афифи выглянула из окна, попрощаться с молодым мужем, который вышел из переулка и направился к себе в полицейский участок.

Так своим непрерывным ходом однообразно шла жизнь в Мидаке, не тревожимая ничем, кроме разве что иногда исчезала одна из девушек-обитательниц переулка, или тюрьма поглощала одного из здешних мужчин. Но очень скоро эти пузырьки растекались по спокойной или стоячей глади озера. Почти не выдавалось вечера, который бы не накрывал своим хвостом забвения всё то, что принесло утро.

Настало утро, и переулок встречал свою тихую, мирную жизнь. Как только забрезжил рассвет, Хусейн Кирша явился в кафе с мрачным лицом и покрасневшими от недосыпания прошлой ночью веками. Он вошёл тяжёлыми шагами и направился к тому месту, где сидел его отец, и бросился на стул. Без всяких вступлений и приветствий он хрипло произнёс:

— Отец, Аббас Ал-Хулв убит…

Учитель Кирша, собиравшийся уже сделать ему выговор за то, то он не ночевал дома, не проронил ни слова, и растерянно глядел на него. Несколько мгновений он пребывал в молчании и оставался прикованным к своему месту, словно не веря своим ушам. Внезапно спросил в сильном раздражении:

— Что ты сказал?

Глядя перед собой рассеянным взглядом, Хусейн хрипло сказал:

— Аббас Ал-Хулв убит. Его убили англичане!…

Он проглотил слюну и пересказал отцу то, о чём поведал ему накануне вечером Аббас, когда они вместе шли по улице Муски. Взволнованным резким тоном он сказал:

— Он пошёл со мной, чтобы показать мне тот бар, в котором ему назначила свидание эта дьявольская девица. И когда мы проходили мимо него, он увидел эту проститутку посреди толпы солдат. Он потерял самообладание и бросился внутрь, швырнув ей в лицо стакан, прежде чем я смог разобрать, что он намерен сделать. Солдаты разбушевались и стали нападать на него по-десятеро, нанося удары, пока он не упал между ними без движений.

Он сжал кулаки и заскрежетал зубами в гневе:

— Вот дьявол! Я не мог подоспеть и спасти его!… Нас разъединила толпа этих тупых солдат, что заблокировали двери… Ох, если бы только мои руки дотянулись до шеи одного из тех проклятых солдат…

Сердце его погрузилось в печаль, а из груди непрерывно рвалось наружу пламя гнева, пока не вернулось в переулок и не скрылось в пучине стыда и срама. Учитель Кирша же хлопнул ладонью о ладонь и произнёс:

— Нет силы и могущества ни у кого, кроме как у Аллаха. А что вы сделали с ним?

— После этого прибыла полиция и оцепила бар, но к чему оцепление? Его тело увезли в больницу Каср Аль-Айни, а эту шлюху забрали оказать ей неотложную помощь…

Кирша внимательно спросил:

— Она убита?

Юноша злобно ответил:

— Я так не думаю… Не думаю, что тот удар был смертельным Он погиб напрасно.

— А англичане?

Хусейн с сожалением произнёс:

— Мы оставили их в окружении полиции. Однако кто может ожидать от них справедливости?

Кирша снова хлопнул рукой об руку:

— Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся. А узнали ли уже родственники этого юноши эту горестную новость? Отправляйся-ка к его дяде по матери Хасану-башмачнику в Харнафиш и сообщи о смерти его племянника. А Аллах делает, что пожелает.

Хусейн поднялся, превозмогая усталость, и покинул кафе. Новость распространилась; учитель Кирша повторял ту историю, что рассказал ему сын, множество раз тем, кто приходил в кафе, а языки тех в свою очередь разносили её дальше, прибавляя к ней всё, что хотели. Дядюшка Камил, пошатываясь, тоже пришёл в кафе: эта мрачная новость обрушилась на него как гром с ясного неба. Он бросился на кресло и принялся горько плакать и всхлипывать словно ребёнок. Он никак не мог поверить в то, что юноши, приготовившего для него саван, больше нет в живых. А когда известие достигло матери Хамиды, она с воплями выбежала из дома, и те, кто видел её, говорили, что она плакала не по убитому, а по убийце! Больше всего, однако, эта новость поразила господина Салима Алвана, но не из-за скорби по убитому юноше, а из-за страха перед смертью, что прорвалась в переулок, вызвав у него панику и удвоив боль. Теперь к нему вновь вернулись все прежние мрачные мысли и болезненные фантазии об агонии, смерти и могиле, истощившие его нервы. Его охватила тревога, что подняла его с места; сидеть больше ему было невыносимо. Тогда он принялся мерить шагами контору взад-вперёд, даже выходить в переулок и искоса поглядывать на салон, долгие годы принадлежавший Ал-Хулву. Если ранее он избавил себя — из-за сильной жары — от необходимости пить тёплую воду, рекомендованную ему врачом, то теперь дал указание слуге подогревать ему питьевую воду, как тот делал зимой, и провёл целый час в страхе и панике, меж тем как плач дядюшки Камила сотрясал его нервы до предела…

Этот пузырь, как и предыдущие, со временем растёкся по поверхности воды, и переулок Мидак посчитал для себя необходимостью поступить согласно своей извечной добродетели, а именно, — забыть и не обращать ни на что внимания. Утром он продолжал всё так же лить слёзы — если уж на его долю выпадало плакать, а вечером заливаться от хохота. Меж тем и другим двери и окна в переулке скрипели, когда их открывали, и вновь скрипели, когда закрывали вновь. В этот период ничего особенно не произошло, разве что госпожа Сания Афифи настояла на том, чтобы освободить квартиру, в которой жил доктор Буши до того, как попасть в тюрьму, а дядюшка Камил вызвался добровольцем, чтобы перенести его личные вещи и медицинские инструменты в свою квартиру. В объяснение тому говорилось, что дядюшка Камил предпочёл соседство с доктором Буши в одной квартире непривычному для себя одиночеству. В этом его никто не попрекал, даже наоборот, сочли благородством, ибо тюремное заключение не было в Мидаке чем-то порочащим человека.

В те дни ходили слухи о возобновлении контактов матери Хамиды со своей дочерью, которая шла на поправку, и о том, что Умм Хамида мечтала получить свою долю с такой переполненной сокровищницы. Затем внимание переулка внезапно привлёк переезд в квартиру доктора Буши одного мясника с семейством: оно состояло из него самого, его жены и семерых сыновей и одной красавицы-дочки. Хусейн Кирша так сказал о ней: она подобна половинке луны. А когда наступило время возвращения из хаджа в Хиджазе Ридвана Аль-Хусейни, все только и думали, что об этом грядущем дне. Были развешены фонари и флажки, землю Мидака посыпали песком. Все тешили себя мыслями о ночи ликования и веселья, память о которой останется надолго.

Однажды Шейх Дервиш увидел, как дядюшка Камил шутит со старым парикмахером, и поглядев на потолок кафе, воскликнул:

Человека называют только для того, чтобы забыть его.

Не существует сердца, которое бы не менялось.

Лицо дядюшки Камила помрачнело и потускнело, а глаза наполнились слезами. Однако Шейх Дервиш пренебрежительно подёрнул плечами, и всё так же пристально глядя на потолок, процитировал:

Тот, кто умер от любви, умер в скорби.

Нет пользы в любви без смерти.

Затем он вздрогнул, глубоко вздохнул и продолжил:

— О Госпожа всех дам… О Исполнительница всех желаний… Милосердие… Милосердие, о обитатели семейства Пророка. Клянусь Аллахом, я буду терпелив, пока жив. Разве нет у каждой вещи конца? Да, у каждой вещи есть конец… А по-английски это будет «end», и произносится как «э-н-д».