Переулок Мидак

26

Она открыла красные заспанные глаза и увидела белый как снег потолок, посредине которого висела превосходная блестящая электрическая лампа в центре большого красного шара, выполненного из прозрачного хрусталя. Взгляд её был полон изумления, которое, однако, длилось не более секунды, а затем в голову хлынули воспоминания прошлой ночи и теперь уже новой жизни. Она посмотрела в сторону двери, и обнаружила, что та закрыта, зато на тумбочке рядом с кроватью оказался ключ — там же, где она оставила его вчера. Она исполнила собственную волю — и спала одна. Он же провёл ночь один и спал во внешней комнате. Рот её раскрылся в улыбке. Она сорвала с груди мягкую накидку, обнажившую платье, что покорно и стыдливо окутывало её бархатом и шёлком. До чего же глубокая пропасть отделяла её ныне от прошлого! Закрытые окна пропускали немного солнца, и атмосфера комнаты была наполнена бледным лёгким светом; всё указывало на то, что рассвет уже на исходе. Однако Хамида не удивилась своему позднему пробуждению: бессонница не давала ей заснуь почти до самого восхода. До неё донёсся слабый стук в дверь, и она с недовольством повернулась в ту сторону. Взгляд её был прикован к двери, но она не издала ни звука и не пошевилилась, после чего встала с постели и засеменила к туалетному столику, где остановилась, в оцепенении и растерянности смотря в его зеркала. Стук повторился более отчётливо, и она крикнула:

— Кто там?

До неё донёсся его низкий голос:

— Доброе утро… Почему ты не отрываешь дверь?

Она поглядела на себя в зеркало и заметила, что волосы у неё взъерошены, глаза покрасневшие, а веки — отяжелевшие от сна… О боже!… Нет ли тут воды, чтобы умыться?! Почему он не подождёт, пока она подготовится его принять?! Он снова нетерпеливо постучал в дверь, но она не обратила на это внимания, вспомнив, какой расстроенной была в тот день, когда он в первый раз преградил ей путь в Даррасе, а она встретила его, даже забыв надеть свой лучший наряд; теперь же, без сомнения, она ещё более расстроена! Она взглянула на флаконы духов, расставленные на туалетном столике, но так как впервые в жизни видела их, то сочла их бесполезными в своём трудном положении. Затем взяла гребень из слоновой кости и в спешке уложила волосы, а лицо протёрла краешком платья. Бросив на себя в зеркало последний взгляд, сердито и тревожно вздохнула, затем взяла ключ и подошла к двери. Всё это её раздражало, и равнодушно пожав плечами, она открыла дверь. Они встретились лицом к лицу: он мягко улыбнулся ей и с преувеличенной деликатностью произнёс:

— Доброе утро, Тити!… Почему ты всё это время пренебрегала мной?… Неужели ты хочешь проводить и дни и ночи напролёт подальше от меня?!

Она отошла от него в сторону, не проронив ни слова. Однако он следовал за ней с той же улыбкой на губах, а затем спросил:

— Почему ты не разговариваешь со мной, Тити?

Тити!! Это что — ласкательное имя?… Мать звала её Хамадмад, если хотела приласкать её, а это что ещё за Тити?!… Она недоверчиво посмотрела на него и пробормотала:

— Тити!

Беря её ладони в свои и покрывая их поцелуями, он ответил:

— Это твоё новое имя! Выучи его наизусть и забудь своё старое — Хамида — его больше не существует в помине!… Имя, дорогая моя, не пустяк какой-нибудь, которому не придают веса, оно достойно всего, и весь мир есть ни что иное, как имена…

Она поняла, что её имя, как старую поношенную одежду следует выкинуть и предать земле забвения, и в том не было ничего плохого, равно как и в том, что на улице Шариф Паша её не должны были звать так же, как и в переулке Мидак. Помимо этого, она испытывала глубокое ощущение, не лишённое опасений и тревоги, — что связи с прошлым отныне оборваны, а значит, ни к чему ей оставаться с прежним именем!

Но вот бы поменять ей также свои руки на новые, красивые — как у него, да и голос — высокий и грубый до вульгарности и безобразия — сменить на тонкий и мелодичный. Однако с чего это он выбрал ей такое странное имя?!… Она не сдержалась и с недоверием спросила:

— Это странное имя, оно не имеет никакого смысла…

Он засмеялся:

— Это красивое имя. Красота его в том, что оно не имеет смысла. А имя, которое не имеет смысла, может иметь любой смысл. Более того, это одно из древнейших имён, которое своим очарованием раскроет двери англичанам и американцам, которым будет легко произносить его своими кривыми языками.

В глазах её бродил недоумённый взгляд, близкий к подозрению и говорившей о том, что она готова проявить упрямство и наброситься на него. Он мягко улыбнулся и продолжил:

— Дорогая Тити… Успокойся, ты обо всём узнаешь в своё время. Разве тебе не известно, что уже завтра ты станешь обладательницей ослепительной красоты, знаменитостью?… Таким чудом ты будешь обязана этому дому. Или ты полагаешь, что с небес сыпется золото и алмазы?… Нет, моя дорогая, в наши дни с небес сыпятся только осколки снарядов. А теперь подготовься встретиться с портнихой. Однако извини меня, я вспомнил одно важное дело — что следует тебя отвести в мою школу — я там инспектор, дорогая моя, а не сутенёр, как ты вчера назвала меня. Надень эту накидку и эти туфли…

Он подошёл к туалетному столику и принёс жёлтый шарообразный флакон с металлическим ободком, к которому была присоединена красная резиновая трубочка. Направив его в её сторону, он нажал на трубочку, выпустив ей в лицо чистую благоухающую жидкость. Поначалу она задрожала и всхлипнула, затем покорилась аромату с каким-то изумлением и облегчением. Он сам надел на неё накидку и поднёс туфли, в которые она обулась. Взяв её под руку, он проводил её в другую комнату, а оттуда — в прихожую. Вместе они направились к первой двери справа, и он предусмотрительно сказал:

— Смотри, не проявляй стыдливости или страха… Я же знаю, что ты отважная и не пасуешь ни перед чем…

Это предупреждение подействовало на неё, приведя в чувства, и она бросила на него резкий взгляд, равнодушно подняв голову. Он улыбнулся:

— Это первый класс в школе… Класс арабского танца…

Он открыл дверь и они вошли. Она увидела перед собой прелестную среднего размера комнату с гладким деревянным полом, почти пустую, если бы не несколько стульев, сложенных один на другой справа, да большой стенд в дальнем углу. Две девушки сидели рядом на двух стульях, а в центре стоял юноша в белом тонком шёлковом джильбабе с поясом. Головы всех присутствующих развернулись в сторону вновь пришедших, а губы раздвинулись в приветственной улыбке. Фарадж Ибрахим твёрдым тоном, указывающим, что он и впрямь был там хозяином, произнёс:

— Доброе утро… Это моя подруга Тити…

Девушки кивнули в знак приветствия, а юноша жеманным изнеженным голосом произнёс:

— Добро пожаловать, сестрица.

Тити ответила на приветствие с некоторым смущением, бросив долгий взгляд на странного юношу — хотя ему минимум было лет тридцать, но выглядел он куда моложе: простые черты, подведённые сурьмой глаза, накрашенное как у женщин лицо — подводка, румяна, пудра, блестящие от вазелина курчавые волосы. Ибрахим Фарадж улыбнулся и представил его:

— Сусу, учитель танцев.

Сусу словно бы хотел представиться ей по-своему, каким-то особенным образом, и указал на двух девушек, что сидели рядом, подмигнув им: и те сразу же начали аплодировать в унисон. И учитель стремительно пустился в пляс, легко и мягко извиваясь, словно змея. Движения его тела вызывали изумление, как будто у него не было ни костей, ни суставов, или скорее, как если бы оно было куском наэлектризованной резины. Всё в нём тряслось без остановки: зад…, поясница…, грудь…, шея…, лоб… Он бросал жеманный потупленный взгляд, показывая золотые зубы, когда раскрывал рот в бесстыдной улыбке. Затем он резко затрясся, завершив на этом своё танцевальное выступление, и выпрямил спину. Обе девушки прекратили хлопать в ладоши. Сусу не собирался танцевать, просто исполнив перед гостьей танец, он хотел поприветствовать её по-особенному. Обратившись к Ибрахиму Фараджу, он спросил его:

— Это новая ученица?…

— Думаю, да…

— Она раньше не танцевала?

— Нет.

Сусу радостно улыбнулся и сказал:

— Так даже лучше, господин Фарадж. Если она не умеет танцевать, то я из неё смогу вылепить что угодно. А вот эти, — что учатся танцу без всякого принципа, — их сложнее всего выучить.

И он взглянул на Тити. Склонив шею направо и налево, он спросил так, словно разоблачил её:

— Или ты думаешь, сестрица, что танец — это игра?!… Извини, дорогая… Это искусство из искусств, и мастерское владение им — это рай, блаженство, дарящее бесчисленное вознаграждение, не требующее хлопот и трудов… Смотри…

И он внезапно затряс талией с невообразимой скоростью, а затем остановился, глядя на неё с восторгом и гордостью, и деликатно спросил:

— А не снимешь ли ты эту накидку, чтобы я поглядел на твоё тело?

Однако Фарадж быстро ответил:

— Не сейчас… Не сейчас.

Cусу с сожалением вытянул губы и спросил:

— Ты что это, стесняешься меня, Тити?… Я же твоя сестра Сусу!.. Тебе разве не понравился мой танец?

Она изо всех сил боролась с чувством стеснения и растерянности, и старалась с упорством и настойчивостью казаться спокойной, равнодушной и даже довольной. А потому улыбнулась и сказала:

— Твой танец был превосходным, Сусу…

Сусу захлопал в ладоши от ликования:

— Какая же ты любезная девушка. Жизнь — преходящая вещь, Тити. И самое красивое в ней — это нежное слово. Есть ли что-то более постоянное для человека? Один из нас покупает баночку вазелина, и не знает, будет ли он использоваться для его собственных волос или волос его наследников!

Они покинули комнату, или точнее, класс, и вышли в вестибюль. Затем он повёл её в следующую комнату, глазами ощутив на себе её взгляд, но притворился, что не знает смысла этого, и вот дойдя до двери, он пробормотал:

— Класс арабского танца.

Она последовала за ним молча.

Она уже знала, что отступление стало невозможным, и что прошлое стёрто настоящим, а значит необходимо покориться предопределению. Она спрашивала себя, достигнет ли и впрямь искомого счастья? Это помещение она нашла схожим по размерам и виду, с тем отличием, что тут кипела жизнь, а люди двигались и шумели. Граммофон играл странную мелодию, изумлявшую и неприятную для её ушей. Люди танцевали парами — в каждой паре были девушки. Несколько поодаль стоял молодой человек в элегантной одежде, внимательно глядевший на них и высказывающий замечания. Оба мужчины обменялись приветствиями, а девушки продолжали танцевать, оглядывая Хамиду зоркими критическими взглядами. Она же обводила глазами танцевальный зал и танцовщиц, дивясь их превосходным нарядам и искусному макияжу. Очень скоро она позабыла о своих тревогах, и ей овладело бурное волнение. Она испытывала смесь чувств — от унижения до отпугивающего резкого воодушевления и бодрости. Она обернулась к своему спутнику, и обнаружила его сдержанным, спокойным и невозмутимым; в глазах его светился возвышенный взгляд, говорящий о счастье и силе. Он внезапно повернулся к ней, будто привлечённый её взглядом, и губы его растянулись в улыбке. Немного придвинувшись к ней, он спросил:

— Тебе понравилось то, что ты увидела?

Борясь с волнением, она ответила по-простому:

— Очень…

— Какой танец ты предпочитаешь?

Она улыбнулась и не ответила. Они немного помолчали, затем вышли из помещения и направились к третьей двери. На лице Хамиды проявился явный интерес. Едва он толкнул дверь, как она в изумлении и растерянности вытаращила глаза: в центре комнаты стояла во весь рост голая женщина. Несколько секунд Хамида не могла оторвать от неё глаз, не замечая ничего вокруг. Удивительно было то, что эта голая женщина продолжала стоять там же, где и была, словно и не почувствовав их прихода. Она лишь спокойно и небрежно глядела на них, слегка улыбнувшись, словно приветствуя их, а точнее, его. В этот момент до их ушей донеслись голоса, и Хамида обернулась направо и налево, и поняла, что комната заполнена людьми. Слева она увидела ряд стульев, половина из которых была занята красивыми девушками, наполовину или почти полностью обнажёнными!… Рядом с голой женщиной Хамида увидела мужчину в элегантном костюме, сжимающего правой рукой указку, остриё которой упиралось в его ботинки. Ибрахим Фарадж заметил изумление Хамиды, и желая развеять его, сказал:

— Это класс изучения основ английского языка…!

Она недоверчиво уставилась на него, словно говоря ему: «Я ничего не понимаю!», и он сделал ей жест, указывая на то, что следует немного подождать, затем обратился с человеку с указкой:

— Продолжайте урок, профессор…

Покорным тоном тот сказал:

— Это урок по декламированию.

Он легко поднял указку и коснулся её остриём волос обнажённой женщины, и та со странным акцентом произнесла «Hair». Он дотронулся указкой до её лба, и она воскликнула: «Forehead». Он перешёл к бровям, глазам, затем носу, востоку и западу, верху и низу. А она отвечала на его молчаливые вопросы странными словами, которые Хамида никогда прежде не слышала. Её изумление и тревоги ещё больше возросли. Она задавалась вопросом, как может эта женщина стоять нагишом перед всеми этими людьми, и как Фарадж может глядеть на это голое тело вот так запросто!… Кровь её вскипела, щёки разгорелись, она бросила на него быстрый взгляд и увидела, как он кивает головой, довольный смышлёной ученицей и бормочет: «Браво… Браво…» Затем он обратился к учителю:

— Покажите мне какой-нибудь флирт…

Профессор отложил указку в сторону и подошёл к женщине, заговорив с ней по-английски, и та отвечала ему фраза за фразой. Они говорили между собой несколько минут без запинки и колебаний, пока Ибрахим Фарадж не воскликнул:

— Великолепно… Великолепно… А как же остальные девушки?

И он указал на сидящих девушек. Учитель сказал:

— Они улучшают свои знания, ведь я постоянно им вторю, что научиться разговаривать можно не заучиванием наизусть. Знание приобретается на практике. Настоящая роль в познании принадлежит тавернам и отелям. И этот урок — всего лишь подтверждает эти беспорядочные сведения.

Глядя на его учениц, Фарадж сказал:

— Вы правы… Вы правы….

Он попрощался с ним кивком головы, взял под руку Хамиду, и они вместе вышли. Ещё раз они пересекли длинный коридор в направлении к своим комнатам. Лицо её было неподвижно, рот закрыт, а глаза выражали недоумение и рассеянность. Ей всего лишь нужно было найти повод, чтобы взорваться, но метя не в него, а ради того, чтобы дать покой собственной душе, перевозбуждённой, издёрганной. Мужчина хранил молчание, пока они не вошли в комнату, а потом мягко сказал:

— Я рад, что ты увидела мою школу, и сама познакомилась с её классами. Возможно, эти учебные программы показались тебе тяжёлыми и изнурительными, но ты собственными глазами видела способных учениц. Все они без исключения уступают тебе по уму и красоте…

Она упрямо, вызывающего поглядела на него и холодным тоном спросила:

— Ты хочешь, чтобы я делала то же, что и они?

Он тонко улыбнулся и проницательно сказал:

— Никто не властен над тобой, и никто не собирается диктовать тебе что делать. Ты одна единственная, кто вправе распоряжаться собой. Но я обязан посвятить тебя в некоторые детали, а потом выбор за тобой. Правда в том, что мне посчастливилось найти такого разумного товарища, которому достаточно и намёка, одарённого Богом красотой, энергичностью и блеском. Сегодня я старался возбудить у тебя воодушевление. Кто знает, может быть завтра ты попытаешься вызвать энтузиазм у меня. Я хорошо тебя знаю и читаю твоё сердце как открытую книгу, и потому уверенно говорю тебе: ты согласишься учить искусство танца и английский язык, а также овладеть в совершенстве всем в кратчайшие сроки. Я с самого начала придерживался откровенности с тобой и сторонился обмана и притворства, так как искренне полюбил тебя. С первого же мига нашей встречи я убедился, что тебя невозможно ни победить, ни провести, так что делай, что хочешь, дорогая моя. Попробуй танцевать или откажись от этого, будь безрассудной или закрой на это глаза, останься или вернись домой, я не в силах повлиять на тебя в любом случае.

Его слова не были напрасными: они подействовали на неё, ослабив нервное напряжение. Он приблизился и взял её ладонь в руки, нежно надавив на неё:

— Ты самая большая удача, которой жизнь меня так щедро одарила… До чего же ты очаровательна… До чего же красива…

И он пристально и внимательно поглядел ей в глаза, околдовывая её взглядом, поднял её сомкнутые руки к своему рту и принялся целовать попарно кончики пальцев. Она подчинилась его рукам, и при каждом прикосновении его губ ощущала, словно по нервам её пробегает электрический ток. Глаза её теперь излучали нежность и любовь. У неё вырвался глубокий вдох, похожий на стон, и он обнял её, медленно прижав к себе, пока не почувствовал, как её груди касаются его, совсем рядом с сердцем, округлые груди молоденькой девушки, такие твёрдые, что почти вонзались в его тело. Он принялся поглаживать ладонями её спину вверх-вниз; а она зарылась лицом в его грудь. Затем он прошептал: «Твой рот», и она неторопливо подняла голову, и губы её медленно раскрылись, и он очень долгим поцелуем запечатал своими устами её уста. Она сомкнула веки, будто отяжелевшие под действием дрёмы. Он с лёгкостью поднял её на руках, словно грудного ребёнка, и медленно понёс в кровать. Она дёрнула ногами, и с них свалились туфли. Он уложил её и склонился над ней в постели, опираясь на ладони и внимательно вглядываясь в её разрумянившееся лицо. Она открыла глаза, и их взгляды встретились. Он мягко улыбнулся ей, а она продолжала томно глядеть на него. На самом-то деле он вполне владел собой и нервы держал под контролем, несмотря на то, что внешне всё выходило как раз наоборот. Мысли его были проворнее сердца. Раз он сконцентрировался на каком-то одном плане, его уже нельзя было отклонить от него. Он выпрямился, и поборов хитрую улыбку, тоном человека, обуздывающего свою страсть, сказал:

— Потише… Не спеши… Американский офицер охотно заплатит целых пятьдесят фунтов за девственницу!

Она в изумлении обернулась к нему; от томного взгляда её не осталось и следа, ибо место его заняло суровое, жёсткое выражение метавших искры глаз. Она села на постели, затем со сверхъестественной быстротой скользнула на пол и встала прямо перед ним, готовая наброситься, словно разъярённый зверь. В ней разбушевались все её яростные инстинкты. Она занесла руку и со всех сил бешено размахнулась ему по щеке. Углы комнаты вторили эхом её удару. Несколько секунд он оставался неподвижным, но затем левый край рта его растянулся в насмешливой улыбке, и с немыслимой скоростью он поднял руку и ударил её по левой щеке что было сил. Затем поднял другую руку и прежде чем она успела отойти от первой пощёчины, отхлестал её по левой щеке с неменьшей силой! Лицо её побледнело, губы затряслись, а тело дрожало в каких-то нечеловеческих конвульсиях. Она бросилась к нему на грудь, сжатые пальцы её вонзились в его шею. Эту атаку он встретил спокойно, не пытаясь даже защищаться. Более того, он заключил её в свои объятия и сжал так, что почти смял. Пальцы её ослабили хватку, затем соскочили с его шеи, нащупали плечи и схватились за них. Она подняла на него покрасневшее лицо и раскрыла дрожащий от страсти рот…