Переулок Мидак

9

Мать Хусейна — жена владельца кафе Кирши — была крайне встревожена, ведь то, что он внезапно оставил свою любимую привычку, не могло не вызвать вопроса, особенно в силу того, что в прошлом, когда он оставлял какую-то свою привычку, это всегда сопровождалось неминуемым злом. Учитель Кирша оставил свою любимую привычку, и за этим стояла серьёзная причина. Он стал проводить свой ночной досуг вдали от дома: раньше каждую полночь он звал своих постоянных товарищей к себе в мансарду, чтобы провести с ними время до самого рассвета. В голове у женщины проносились грустные воспоминания, и к ней вновь вернулась боль, что омрачала безмятежность жизни. Что же толкает его проводить ночь вне дома? Неужто та самая застарелая причина? Тот пагубный недуг? Какой-нибудь нечестивый грешник сказал бы, что это всего-навсего шанс, с помощью которого хочется развеять скуку, или переход на более подходящее для зимнего сезона место. Но она вряд ли могла переварить подобные отговорки. Ей хорошо было известно то же, что и всем другим. Поэтому она и пребывала в состоянии крайней тревоги, горя желанием предпринять решительные действия, каковы бы ни были их последствия.

Она была сильной женщиной, несмотря на то, что возраст её приближался к пятидесяти годам. Ей было не занимать смелости, порой переходящей все границы. Среди обитательниц Мидака она слыла темпераментной женщиной — как и Хуснийя-пекарша, и Умм Хамида. В частности, её знали благодаря тем яростным скандалам, которые она закатывала мужу из-за его из ряда вон выходящего поведения, как и благодаря выдающемуся вздёрнутому и толстому носу. Тем не менее она родила ему много детей — шесть дочерей и одного сына — Хусейна Киршу. Все их дочери была замужем, но семейная жизнь их была полна треволнений и несчастий, хотя и шла своим ходом. Беда стряслась с их младшей дочерью — некоторое время о ней только и говорили в Мидаке, поскольку она внезапно исчезла на первом году своего замужества, затем её арестовали в общественном доме в районе Булака, а в конечном итоге для неё и её мужа всё кончилось тюрьмой. Несчастье, случившееся с дочерью, было тяжелейшим бременем для всей семьи, но тем не менее это была не единственная беда, потрясшая их семью: сам Кирша страдал как от старой, так и от новой проблемы, и конца этому не было.

Мать Хусейна знала, как ей узнать, что скрывает от неё муж, и стала расспрашивать дядюшку Камила и допрашивать Санкара-мальчика на побегушках в кафе, пока не выяснила про юношу, который стал частенько захаживать туда в последнее время, а Кирша радушно встречал его и сам подавал ему чай!.. Она принялась наблюдать исподтишка за кафе, пока не увидела собственными глазами того юношу, сидящим по правую руку от хозяина заведения, гостеприимно встретившего его. Это взбесило её и заново вскрыло старую рану. Она провела адскую ночь, а на утро поднялась в более худшем состоянии и настроении, чем легла накануне. Решения она так и не приняла, ибо всё в ней кипело, и она не знала, какой же путь ей выбрать. Она часто пробовала бороться с этим в прошлом, но безрезультатно, и теперь не колебалась перед тем, чтобы повторить атаку ещё раз. Тем не менее, она чего-то выжидала, но не из-за отвращения к мужу, а скорее, чтобы не допустить злорадства в свой адрес.

Хусейн Кирша как раз собирался выйти из дома, чтобы пойти на работу, когда она подошла к нему, еле переводя дух от ярости, и в крайнем возбуждении сказала:

— Сынок, ты знал, что твой отец готовит нам новый скандал?

Тот сразу же уловил, к чему она клонит, ведь за её словами скрывалось только одно значение — и так уже давно и всем известное! Он разгневался, и из его маленьких глаз посыпались искры. Что это за жизнь была, в которой не проходило и дня без проблем и скандалов! Поводам для гнева не было конца даже и без скандалов. Он испытывал досаду на всё, что его окружало. Вероятно, эта досада и подтолкнула его броситься в объятия британской армии. А потом новая жизнь лишь удвоила количество трудностей, вместо того, чтобы принести ему покой и уверенность. Его донимали семья, дом, переулок — всё вместе. И слова матери стали последней каплей горючего, подлитого в огонь. Он запальчиво заявил:

— Что ты хочешь?… Что я могу сделать со всем этим?!… Я уже вмешивался раньше и пытался всё исправить, и закончилось это тем, что мы чуть было не подрались и не побили друг друга. Ты что, хочешь, чтобы я взял за шиворот собственного отца?!

Ему не было дело до греха, который совершает отец, скорее, его раздражали те скандалы, что раздували вокруг них люди, да пламя ругательств и оскорблений, подогреваемое дома. Сам же грех его не интересовал совершенно, даже напротив, — когда до него в первый раз дошли вести о том, он лишь равнодушно пожал плечами и произнёс: «Ну он же мужчина, а мужчину не за что осуждать!» Однако позже он негодовал так же, как и все остальные, и упрекал отца, когда обнаружил, что его семья стала объектом злословия и анекдотов. По сути, его отношения с отцом были напряжёнными, что вытекало как следствие из столкновения двух похожих характеров: оба они были грубыми, вспыльчивыми, своенравными. Ко всему этому добавился грех отца, лишь усиливший поводы для трений, пока они не стали чуть ли не врагами друг другу, которые иногда то воюют, то объявляют перемирие, но конфликт между ними не угасает никогда.

Мать Хусейна не знала, что и сказать, однако не была намерена ещё раз вызывать новую вражду между отцом и сыном, и позволила ему покинуть квартиру, метая громы и молнии гнева и ругательств. Остаток дня она провела в ужаснейшем состоянии. Она не подчинялась поражению, несмотря на то, что время закалило её многочисленными несчастьями и унижениями. К тому же она была убеждена в правильности своего заветного желания — наказать грешника, пусть даже ей придётся стать объектом злорадства и сплетен. Она считала, что стоит сначала увещевать его, и ждала до самой полуночи, когда ночные посетители кафе разбрелись, а муж её готовился запереть двери, после чего позвала его из окна. Мужчина обеспокоенно поднял голову и громко спросил:

— Что тебе надо, мать Хусейна?

До него донёсся её голос:

— Поднимись-ка по одному важному делу…

Кирша сделал знак головой юноше, чтобы тот ждал его на том же месте, и начал тяжело дыша взбираться по лестнице вверх. Остановившись на пороге своей квартиры, задыхаясь, он своим грубым голосом спросил её:

— Что тебе нужно?.. Разве нельзя было подождать до утра?

Женщина заметила, что он стоит как вкопанный на пороге, не желая переступать, как будто опасается побеспокоить интимность чужого дома. Она рассвирепела и пристально поглядела на него покрасневшими от бессонницы и гнева глазами, однако ей не хотелось проявлять инициативу с ярости, и подавляя злость, она произнесла:

— Прошу тебя, проходи внутрь.

Кирша задавался вопросом, почему она не отвечает, ведь она вправе сказать ему всё, что пожелает, затем грубо спросил:

— Что ты хочешь?.. Говори же!

Каким же нетерпеливым человеком он был!.. Шлялся долгими ночами где-то без всякого смущения, однако не может вытерпеть минутного разговора с ней! И вместе с тем он её муж перед Аллахом и людьми и отец всех её детей. Удивительно, что при таком плохом его обращении с ней она не могла ненавидеть его или быть безразличной. Он — её муж и господин, и чтобы удержать и вернуть его, она была готова пойти на всё, даже если «грех» похитит его у неё. Более того — она по-настоящему гордилась им: его мужественностью, положением, которое он занимал в переулке, и влиянием на своих коллег. Если бы не этот скверный недостаток, ему бы не было подобного во всём мире.

Он же внемлил дьявольскому зову и желал, чтобы она поскорее закончила разговор, дабы он смог тут же отправиться к нему! Гнев в ней закипел, и она жёстко сказала:

— Сначала заходи… Почему стоишь на пороге, словно чужак?!

Кирша гневно набрал воздуха в лёгкие и пересёк порог, пройдя в коридор, и хриплым голосом спросил:

— Что всё это значит?

Закрывая дверь, она ответила:

— Присядь ненадолго… Мне не так много нужно тебе сказать…

Он подозрительно поглядел на неё. Что хочет эта женщина?… Неужели она и на этот раз встанет у него на пути? И он закричал на неё:

— А ну-ка говори, зачем ты тратишь моё время?

Она саркастически спросила:

— А куда-это ты так торопишься?

— А ты не знаешь разве?

— К чему такая спешка?

Подозрительность его возросла ещё больше, а сердце наполнилось злобой, пока он задавался вопросом, сколько ему ещё терпеть эту женщину… Его чувства к ней были неясными и противоречивыми — то он ненавидел её, то наоборот, любил. Ненависть брала верх над любовью в то время, когда греховная страсть толкала его в пропасть, и становилась ещё сильнее, когда жена обрушивалась на него вот как сейчас. В глубине души ему хотелось бы, чтобы жена была «умницей» и оставила его в покое. Удивительно, но он всегда считал, что прав он, и изумлялся тому, что она ставит ему палки в колёса без всяких оправданий!… Разве он не вправе делать то, что захочет?… И разве не обязана она слушаться и быть довольной тем, что все нужды её исполняются, а достаток в доме имеется?!.. Она сама стала одной из потребностей в его жизни: как сон, гашиш, дом со всеми его достоинствами и недостатками, и он никогда всерьёз не задумывался над тем, чтобы избавиться от неё, даже если и хотел, ведь ему ничего не мешало это сделать. Она заполняла пробел в его жизни, заботилась о нём, и в любом случае он желал, чтобы она оставалась его женой!.. Но несмотря на всё это, в порыве ярости он не мог не задаваться вопросом — до каких пор он будет выносить эту женщину?… Он закричал на неё:

— Не будь же дурой, говори, или отпусти меня сейчас же!

С презрением и гневом она спросила его:

— Неужели ты не можешь разговаривать со мной в другом тоне, получше?

Кирша зарычал:

— Теперь-то я узнал, что тебе просто нечего мне сказать, и лучше всего тебе отправляться спать, как делают все умные женщины!

— Хорошо бы и ты отправился спать, как делают все умные мужчины!

Учитель Кирша ударил рукой об руку и закричал:

— Как это я буду спать в такой час?

— А для чего ещё Аллах создал ночь?

С удивлением и яростью он отреагировал на её слова:

— Когда это я спал ночью?… Я что, больной, женщина?!

Многозначительным тоном, зная, что он сразу же поймёт, куда она клонит, она сказала:

— Покайся перед Аллахом и попроси принять твоё покаяние, пусть и с запозданием!!

Он понял, что она имеет в виду, и все его сомнения сразу же рассеялись, однако он предпочёл притвориться, что не знает, о чём она, и гневно спросил:

— А разве грех — не спать ночью, чтобы каяться об этом?

Его притворное непонимание вызвало лишь ещё больше гнева у неё:

— Покайся из-за ночи и из-за того, что происходит ночью!

Учитель Кирша злорадно ответил:

— Ты что же, хочешь, чтобы я оставил всю свою жизнь?!

Гнев одолел её окончательно, и она закричала:

— Твою жизнь?!

Он снова возразил ей отвратительным тоном:

— Да, ведь гашиш — это моя жизнь!

Из глаз её полетели искры, а расцарапанные щёки почернели от ярости:

— А как быть с другим гашишем?!

Он издевательским тоном ответил ей:

— Я разжигаю лишь один вид.

— Это меня ты разжигаешь. Почему ты больше не проводишь свои вечеринки на том же месте на крыше, что и раньше?

— А почему бы мне не проводить их там, где я хочу?.. На крыше, в доме губернатора, в полицейском участке в Гамалийе?… Тебе-то что за дело?

— Почему ты поменял место ночных посиделок?

Мужчина вскинул голову и закричал:

— О Аллах, будь свидетелем! До сих пор я был избавлен от государственных судов, зато суд у себя дома стал моим вечным уделом, — затем он снова вскинул голову и продолжал. — Наш дом словно оказался под подозрением, и всюду вокруг него снуют ищейки.

Жена снова язвительно спросила:

— А интересно, тот бесстыжий юнец тоже из числа ищеек, что выгнали тебя из твоего гнёздышка?

Ох! Намёк стал заявлением в открытую!… Лицо его, и так уже пепельно-серое, стало почти чёрным, и с явным беспокойством в голосе он спросил:

— Что за юнец?

— Тот развратник, которому ты сам подносишь чай, будто стал официантом вроде Санкара!

— В этом нет ничего плохого: владелец кафе сам обслуживает клиентов, равно как и официант, вот и всё.

Тоном издёвки и с гневной дрожью в голосе она спросила:

— Тогда почему ты не обслуживаешь, скажем, дядюшку Камила? Почему ты обслуживаешь только этого развратника?

— Мудрость диктует нам заботиться о новых клиентах!

— Так может говорить кто-угодно, но твои действия — это разврат и позор.

Он предостерегающе сделал ей знак рукой и сказал:

— Заткни свой язык, сумасшедшая!

— Все люди взрослые и ведут себя по-умному…

Он стиснул зубы, выругался и отпустил проклятие, однако она проигнорировала это и продолжала:

— Все люди взрослые и ведут себя по-умному, но ты чем старше становишься, тем меньше у тебя мозгов.

— Ты выжила из ума, женщина!… Выжила из ума, клянусь жизнью святого Хусейна, внука Пророка!… Да вознаградит его Аллах за его страдания!

Грубым голосом, полным гневных ноток, она закричала:

— Такие мужики, как ты, заслуживают мучений. Разве не достаточно позора мы натерпелись из-за тебя? Разве не достаточно нам было унижений и злорадства?!

— Да вознаградит его Аллах за его страдания!… Да вознаградит его Аллах за его страдания!

Вместе с гневом её охватило отчаяние, и она закричала предупреждающе:

— Сегодня меня слышат только эти четыре стены, а завтра будет слышать весь квартал!

Тут он поднял тяжёлые веки и жёстко спросил её:

— Ты мне угрожаешь?

— Я угрожаю тебе и твоей семье!.. Ты знаешь меня!

— Кажется, мне придётся разбить эту вздорную голову!

— Ну… Ну… Клянусь Аллахом, гашиш и разврат не оставили ничего от прежней силы в твоих руках. Видит Аллах, ты не можешь даже руку поднять на меня!.. Конец тебе, конец, учитель Кирша!

— Это из-за тебя мне конец. Разве может прикончить мужика кто-либо ещё, кроме бабы?!

— Как же меня жаль тех мужиков, которые стоят ниже всех баб!

— Это почему же? Я породил шесть дочерей и одного сына… Не считая абортов и выкидышей.

Уже в припадке безумного гнева она заорала:

— И ты ещё смеешь упоминать детей?.. Тебя это не удерживает от разврата?!

Он ударил кулаком по стене и направился к двери со словами:

— Сумасшедшая женщина, просто свихнувшаяся…

Она крикнула ему вослед:

— Что, у тебя всё терпение иссякло?… Жалеешь его из-за того, что он так долго ждёт? Ты ещё увидишь последствия своего распутства, развратник!

Кирша резко захлопнул за собой дверь, и звук прозвенел как резонанс, жужжа и разрывая на части тишину ночи. Мать Хусейна сложила руки на поясе в гневе и ярости, и сердце её наполнилось желанием отомстить.