Переулок Мидак

34

Дядюшка Камил сказал Аббасу Ал-Хулву:

— За наставлениями господина Ридвана нет ничего иного, кроме как искреннего расположения к тебе. Соберись, положись на Аллаха и поезжай. Я же буду тебя ждать — долго ли это будет, или нет. По воле Аллаха ты вернёшься сюда победителем и будешь лучшим среди всех парикмахеров этого квартала.

Аббас сидел на стуле возле лавки с басбусой подле дядюшки Камила и слушал его, не произнося ни слова. Он никому не раскрыл своей новой тайны. Ему и хотелось бы рассказать о том, что беспокоит его, когда господин Ридван Аль-Хусейни давал ему свои наставления, но на миг поколебался, а потом обнаружил, что тот уже обращается не к нему, а к Хусейну Кирше, и потому скоро передумал. Наставление господина Ридвана не прошло зря: Аббас долго думал над ним, однако в воскресенье на него ещё сильнее накатили размышления: после той странной встречи в цветочной лавке прошли сутки, и у него было много времени подумать в тишине и покое. В конце концов он понял, что по-прежнему любит эту девушку, хотя она для него потеряна навеки, и не может сопротивляться желанию отомстить сопернику. Он молча слушал дядюшку Камила, а затем сделал глубокий вздох как человек, отчаявшийся, скованный цепями злого рока. Дядюшка Камил с тревогой спросил его:

— Скажи мне, что ты решил?!

Юноша ответил, поднявшись:

— Я останусь здесь ещё на несколько дней, по крайней мере до воскресенья, а затем положусь на Аллаха.

Дядюшка Камил сочувственно заметил:

— Утешение будет не такой уж трудной задачей, если ты искренне будешь к этому стремиться.

Собираясь уходить, юноша ответил:

— Вы правы!… До свидания.

Он вышел, намереваясь отправиться в бар Виты, где, как полагал, уже находился Хусейн Кирша, опередивший его и прибывший туда сразу после прощания с господином Ридваном. Мысли его по-прежнему были заложниками тревоги, а сердце разрывалось на части от эмоций. Он ждал воскресенья, до которого оставалось совсем ничего. Однако что же он будет делать, когда придёт время?! Придёт ли он с кинжалом и вонзит его в сердце соперника? Он весь горел этим желанием с сердцем, переполненным гневом, ненавистью и болью. Но под силу ли ему было совершить такое преступление? Сможет ли его рука нанести смертельный удар?! Он с сомнением и скорбью покачал головой. Он так далёк от насилия и преступлений! Прошлое мягко и мирно вставало перед ним: так что он будет делать, когда придёт воскресенье? Его желание увидеться с Хусейном Киршей лишь усилилось: ему не терпелось рассказать ему о Хамиде и попросить совета и помощи. Да, прежде всего помощи, так как он, казалось, без его помощи был бессилен. Убедившись сейчас в своей беспомощности, он вспомнил наставление господина Ридвана Аль-Хусейни: «Возвращайся в Телль Аль-Кабир при первой же возможности, даже сегодня, если ты слушаешься меня и повинуешься… Смотри не загружай себе голову и не принимай всерьёз отчаяние и гнев…». Он вызвал в памяти слова господина Ридвана, которые почти стёрлись из неё. Да, почему бы ему не предать забвению своё прошлое с его печалью, и не пуститься в путь снова, утешиться и работать, вооружившись терпением и отвагой? Зачем носить на душе такое непосильное, тяжкое бремя? Зачем подвергать свою жизнь ужасам, из которых самый ничтожный — это тюрьма? Он отдался во власть новых идей, однако окончательного решения так и не принял. Душу его не покидало желание мести. Месть, однако, была не единственным чувством, поглощавшим его — он боялся отказаться от неё, так как в таком отказе таился решающий разрыв слабой нити, что связывала его с Хамидой ещё вчера. Он отказывался поверить, что когда-нибудь сможет её простить, и вновь повторял по поводу и без — что она для него навсегда потеряна. В том, что он так упорно повторял эту фразу, таилось его желание — возможно, неосознанное, — вернуть её, вновь привязать к себе и быть рядом с ней! Стремление к мести нависло над ним своей тенью, связывая с женщиной, которую он любил и не мог бросить. В таком смущении он проделал весь путь и и вошёл в бар Виты. Хусейн Кирша уже был на своём месте и попивал красное вино. Когда алкоголь стукнул ему в голову, он вышел навстречу Аббасу. Тот лаконично поприветствовал его и сказал с воодушевлением и надеждой:

— Хватит тебе уже пить, ты мне нужен по одному важному делу… Давай пойдём со мной.

Хусейн недовольно вскинул брови, словно ему было трудно поверить, что его друг нарушил его безмятежность. Однако Аббас, вышедший из себя из-за тревоги, потянул его за руку, пока не поднял на ноги, и сказал:

— Ты мне срочно нужен.

Юноша недовольно вздохнул и заплатил по счёту, покинув бар в сопровождении друга. Аббас был полон решимости вырвать его из бара, прежде чем тот опьянеет и он не сможет получить у него совет. Когда они оказались на улице Муски, он сказал Хусейну, словно облегчив душу:

— Я нашёл Хамиду, Хусейн…

В маленьких глазках его друга засветился интерес:

— Где?

— Помнишь ту женщину в такси, за которой я вчера бежал, и о которой ты спросил меня сегодня, но не получил от меня прямого ответа?

Его друг изумлённо-насмешливым тоном воскликнул:

— Ты что, пьян?!… Что ты сказал?

Полным возбуждения голосом Аббас сказал:

— Поверь мне, эта женщина — Хамида, плотью и кровью. Я узнал её с первого взгляда. Я преследовал её экипаж, как ты видел, пока не настиг и не поговорил с ней.

Хусейн, не веря ему, переспросил:

— Ты хочешь, чтобы я отказался верить своим глазам?

Аль-Хулв горестно вздохнул, и принялся рассказывать ему о своей беседе с Хамидой, не скрывая ничего. Хусейн же слушал его с предельным вниманием, пока тот не завершил свою историю словами:

— Это то, о чём я хотел тебе поведать. Хамида упала в пропасть, для неё нет больше надежды, однако я не оставлю просто так этого грязного преступника без наказания.

Хусейн надолго задержал на нём свой пристальный взгляд. Он растерялся, пытаясь объяснить себе всё это. По своей натуре он был безрассудным юношей, мало чему придававшим значение. Он пришёл в себя быстрее, чем считал его друг, и пренебрежительно сказал:

— Хамида и есть главная преступница. Разве она не сбежала с ним?… Разве не отдалась ему?…За что же нам его упрекать?… Он понравился ей, и соблазнил её. Нашёл её лёгкой добычей и получил от неё желаемое. Эксплуатировал её и пустил по кабакам. Клянусь жизнью, какой же он искусный малый! Как бы и мне хотелось сделать так же, чтобы преодолеть тот финансовый кризис, что постиг меня. Хамида — и есть преступница, друг мой.

Аббас хорошо понимал друга. У него не было ни малейшего сомнения, что он не постеснялся бы совершить все те же деяния, что совершил его соперник, и поэтому воздерживался от упрёков в его адрес, будь то его мораль или поведение. Он стремился оказать воздействие на его гордость другим путём. Он сказал:

— Разве ты не считаешь, что этот человек покусился на нашу честь, что требует преподать ему урок?

От его друга не укрылось слово «Наша честь», он понял, что тот имеет в виду братские узы, что связывают его с Хамидой. Он вспомнил, как его собственная сестра была брошена в тюрьму из-за подобного скандала. Возбуждённый от гнева, он заревел:

— Это меня не касается! Пусть эта Хамида идёт ко всем чертям

Однако он не был до конца искренним в своих словах: если бы ему на пути попался в тот момент этот сутенёр, он бы набросился на него словно тигр и вонзил в него когти. Аббас не учуял подвоха в его словах и поверил его. С некоторым упрёком он сказал:

— Разве тебя не злит, что этот человек покушается на честь девушки из нашего переулка и так отвратительно поступает с ней? Согласен с тобой — Хамида и правда преступница, а поступок этого человека сам по себе правилен, но разве по отношению к нам это не оскорбление, требующее отмщения?!

Хусейн резко воскликнул:

— Ты дурак! Твой гнев вызван не поруганной честью, как воображаешь, а огнём ревности в котором горит твоё слабое сердце. И если бы Хамида согласилась вернуться к тебе ты бы витал в небесах от радости. Как ты мог её приветствовать, простофиля? Ты спорил с ней и умолял её?! Браво!… Браво!..Ты стал достойным мужчиной!… Почему ты не убил её? Если бы я был на твоём месте, и судьба кинула мне в руки женщину, что предала меня, я бы задушил её без колебаний. Затем я зарезал бы её любовника. И скрылся из виду… Вот что надо было сделать, простофиля.

Его лицо, и без того почти чёрное, как у чёрта, ещё больше потемнело. Он продолжал реветь:

— Я говорю это не для того, чтобы сбежать. На самом деле этот человек должен заплатить за насилие, и он дорого заплатит. Мы пойдём с тобой вместе в условленное место и изобьём его, а потом будем подстерегать всюду, где он может скрыться, и снова изобьём, даже если потребуется, сколотим банду из сообщников. И мы не остановимся, пока он не заплатит достаточно, и таким образом отомстим, а заодно и получим прибыль…

Аббасу понравилось такое неожиданное предложение. Он с воодушевлением сказал:

— Да. Вот это идея!… Ты и впрямь знаток..!

Похвала пришлась по Хусейну по душе. Он задумался над осуществлением своего плана, подталкиваемый гневом за поруганную честь, врождённым стремлением к агрессии и алчностью. Затем пробормотал тоном предвестника: «Воскресенье не за горами!». Они как раз добрались до площади Королевы Фариды, и тут Хусейн остановился и предложил:

— Давай лучше вернёмся в бар Виты…

Но его друг крепко вцепился в его плечо и сказал:

— Не лучше ли нам будет пойти в тот бар, где мы в воскресенье встретим его, чтобы ты знал дорогу туда?

Хусейн немного колебался, затем пошёл с Аббасом, как тот и хотел. Они ускорили шаг. Солнце уже клонилось к закату, и от его света осталась лишь лёгкая тень. Небо было спокойным как во сне — так было всегда, когда становились видны предвестники мрака — тени. На улице зажглись фонари, своим ходом продолжалось уличное движение, безразличное к смене дня и ночи. С поверхности земли шёл беспрерывный гул: грохот трамваев, свист моторов машин, призывы продавцов, гудение дудок на фоне людского шума. Выглядело всё это так, словно на выходе из Мидака и вхождении на эту улицу они оба перешли ото сна к крикливой бодрости. Аббас Ал-Хулв вздохнул с облегчением, и всё его недоумение, которое так долго владело им, рассеялось. Теперь он видел путь благодаря своему отважному и сильному другу. Что же до Хамиды, то он предоставил её судьбу воле неведомых обстоятельств. Он не мог решить сам, или просто боялся принять окончательное решение. На миг ему пришла в голову мысль поделиться этим со своим другом, но стоило ему кинуть на тёмное лицо того взгляд украдкой, как слова сами исчезали в его горле и он больше не раскрывал рта. Они продолжили путь, пока не прибыли на вчерашнее место, которое Аббас не мог забыть. Он толкнул своего друга и сказал:

— Вот та цветочная лавка, где я разговаривал с ней.

Хусейн поглядел на лавку, на которую друг молча указывал ему, затем с интересом спросил его:

— А где тот бар?

Аббас кивком указал ему на расположенную недалеко от них дверь, пробормотав: «Вот он», и оба медленно подошли к нему. Хусейн Кирша внимательно оглядывал место и прилегающие окрестности своими маленькими острыми глазками. Аббас посмотрел внутрь заведения, мимо которого они шли, и глаза его приковало к себе одно поистине удивительное зрелище. Из него вырвался вопль, и мышцы лица его напряглись. Всё это произошло настолько быстро, что Хусейн Кирша ещё не уловил смысла. Аббас увидел Хамиду, в неестественной позе сидевшую среди солдат. Она сидела на стуле, перед ней стоял солдат, поивший её вином из рюмки. Он немного наклонился над ней, а она склонила к нему голову и вытянула ноги на коленях у другого солдата, что сидел перед ней. Другие окружили их, пили и буянили. Аббас был поражён и словно пригвождён к тому месту, где стоял. Он забыл всё, что знал о её профессии, как будто слова навалились на него без всякого на то ведома. Кипящая кровь ослепила его, он больше не знал иного врага в этом мире, кроме неё. Он ворвался в бар словно обезумевший, и громовым голосом закричал:

— Хамида!..

Девушка, сидевшая на стуле, напугалась до жути и поглядела ему в лицо горящими глазами. На несколько секунд застыла в изумлении, затем пришла в себя. Её напугала его угроза опозорить её. Она закричала грубым резким голосом, больше напоминающим звериный рык из-за гнева:

— Пошёл вон!… Убирайся прочь с глаз моих…

Её злость и крик подействовали на него как бензин на огонь, вызвав бешенство. Совершенно исчезли его врождённая почтительность и нерешительность. Он обнаружил, что мучившие его в последние три дня печаль, разочарование и отчаяние накалились в нём как в котле. Он с воплем пустился вперёд, с обезумевшим бледным лицом. Справа от себя на барной стойке он заметил несколько пустых пивных бокалов, и бессознательно, в гневе и отчаянии взял один и запустил в её сторону со всей силы. Бокал с молниеносной скоростью летел к ней, и никто не мог этому помешать — ни солдаты, ни работники бара, и попал прямо ей в лицо. Кровь тут же обильно полилась из её носа, рта, подбородка, смешиваясь с косметикой и пудрой и стекая на шею и платье. Её крик слился с рёвом возбуждённых пьяных людей. Разгневанные пьяницы словно дикие животные набросились на Аббаса, и во все стороны полетели тумаки, пинки и стаканы…

Хусейн Кирша стоял на входе в бар, видя, как его друга словно мяч бьют руками и ногами, а он не в силах защищаться. Всякий раз, как ему наносили удар, он кричал: «Хусейн!… Хусейн!…», однако Хусейн, никогда в жизни не отступавший с поля боя, оставался стоять, не зная, как пробраться к другу среди набросившихся на него обезумевших солдат. Охваченный яростью, с огнём в глазах, сметающим всё на своём пути, он начал озираться по сторонам поисках какого-нибудь острого предмета, палки или ножа. Он был сломлен и разбит. Прохожие собирались у дверей бара, с любопытством взирая на сцену побоища со сжатыми кулаками и полными ужаса глазами…