Переулок Мидак

32

Сама не своя, она воскликнула:

— Аббас?!..

Молодой человек еле переводил дух: он нёсся за экипажем порядочное расстояние — от самой Площади Оперы, бросившись вслед за ней, не обращая внимания ни на что, наталкиваясь на скопища людей, не пропуская ни одного толчка и не отворачиваясь от настигавших его проклятий и ругательств. Незадолго до этого он шёл под руку с Хусейном Киршей. Оба они пробирались наобум после выхода из бара Виты, пока не доплелись до Площади Оперы — там-то взгляд Хусейна и наткнулся на экипаж, который вёз Хамиду. Он увидел внутри пассажирку, но не узнал её, а лишь вскинул от восхищения брови, привлекая к ней внимание своего друга. Аббас поглядел на приближающийся к ним экипаж, что объезжал вокруг площади. Его взгляд был прикован к ней — той девушке, что скрылась из его мыслей, и он не мог отвести глаза: что-то в её лице приковало его какой-то магической силой. Да и в её фигуре тоже имелись похожие черты. Какое-то мягкое сходство ощущало его сердце, опережавшее глаза. Его суставы ощутили словно удар грома, после которого он очнулся от лёгкого опьянения и полностью протрезвел. Сердце его закричало: «Это она!» Её экипаж уже скрылся в направлении садов Узбакийи. Тогда Аббас пустился за ним бегом без всяких размышлений и обдумываний. Его друг кричал ему вслед, продираясь сквозь толпу. На миг ему помешало движение транспорта в начале улицы Фуада Первого, но глаза его не отрывались от её коляски. Затем он вновь побежал так быстро, насколько мог, но силы его понемногу начали сдавать, и вот настиг её, когда она собиралась уже войти в бар, и позвал её. Когда она обернулась к нему и воскликнула, все оставшиеся у него сомнения рухнули. Наконец-то органы чувств настигли опередившее их сердце. Он стоял перед ней, задыхаясь, с трудом переводя дыхание, не зная, верить ли своим глазам. Хамиду тоже поначалу охватило изумление и беспокойство. Затем из-за стеснения и страха перед любопытными она совладала со своими чувствами и сделала ему знак, сама же поспешно направилась в переулок перед баром. Он последовал за ней. Она зашла в первую дверь слева — то была цветочная лавка — и продавщица цветов поприветствовала её, так как знала уже благодаря тому, что Хамида была у неё частой клиенткой. Та ответила на приветствие и прошла в конец лавки, скрываясь от глаз посторонних. Продавщица поняла, что Хамида хотела бы остаться в лавке наедине со своим товарищем, и прошла на своё место у прилавка с цветами, и уселась, не обращая внимания ни на что, словно никто и не врывался в её лавку только что. Они стояли лицом к лицу; Аббас трясся всем телом от возбуждения и недоумения. Что же побудило его пуститься вслед своему смертельному врагу?! Чего он хотел от этой насильственной встречи с ней? В этот момент он оказался словно обнажённый, у которого нет никакого мнения и никаких планов. Худшие воспоминания сломили все его надежды, пока он преследовал её бегом, насыпая в глаза ему пыль и скрывая от него дорогу. Он бежал за ней без всяких мыслей и решений наперёд, подчиняясь слепому инстинкту, пока, наконец, не выкрикнул её имя. Он утратил остатки сознания, как только прошёл вслед за ней в лавку, больше напоминая лунатика. Но вскоре потихоньку начал приходить в себя после всех усилий и стресса. Глазами принялся изучать женщину, стоящую перед ним — в новой одежде, с причудливым макияжем, напрасно пытаясь отыскать в ней след девушки, которую любил. Немного отвёл взгляд; сердце его мучилось от спазма, словно по глоткам пило горький напиток. Оно не было наивным или глупым, чтобы не понять правды о том, что видело сейчас. Слухи, кружившие в Мидаке, заставили его поверить в худшее. Но даже эти самые слухи, без сомнения, не шли ни в какое сравнение с истиной, представшей перед его глазами. Удручённый, он испытывал чувство тщетности жизни. Но гнев, что денно и нощно полыхал в нём горячим пламенем, не взорвался — он вовсе не собирался ударить её или даже плюнуть в лицо. Хамида смущённо глядела на него и в сердце почувствовала страх перед этим следом из прошлого, которого она старалась избегать. Он не вызвал в ней ни единого отклика — ни симпатии, ни сожаления, а лишь презрение и ненависть. Хамида про себя кляла злосчастье, которое бросило его у неё на пути. Молчание стало действовать на нервы, и больше не в состоянии терпеть это, Аббас охрипришим, дрожащим голосом спросил:

— Хамида! Ты ли это?! Господи Боже, как мне поверить своим глазам?!… Как ты могла бросить дом и мать, и дойти до такого?!

Она смущённо, но бесстрашно ответила:

— Не спрашивай меня ни о чём. Мне нечего тебе сказать. Такова непреодолимая воля Аллаха.

Однако её смущение и слова покорности произвели эффект, обратный ожидаемому: они лишь спровоцировали его гнев и бешенство. Он повысил голос до рёва, заполнившего всю лавку:

— Бесстыжая обманщица! Тебя соблазнил прелюбодей, такой же, как ты сама, и ты убежала с ним. Ты оставила после себя в своём квартале худшие воспоминания. Неприкрытый разврат читается на твоём лице, ты позорно выставляешь себя напоказ…

Это лишь воспламенило в ней врождённую злобу, она рассвирепела, и теперь её смущение и страх стёрлись. Всё это прибавилось к перенесённому за день разочарованию и бешенству. От этого лицо её побледнело, и он в порыве безумия закричала:

— Заткнись!…Не кричи, словно сумасшедший! Или ты считаешь, что напугаешь меня своим криком?! Что ты хочешь от меня?… Ты не имеешь на меня никаких прав, убирайся прочь с глаз моих…

Его гнев утих ещё до того, как она сказала последние слова! Её гнев сломил его гнев, словно воспламенил воду, которую потушил огонь. Он растерянно посмотрел ей в лицо и дрожащим голосом пробормотал:

— Как ты можешь говорить подобные вещи?… Разве ты не… Разве ты не была моей невестой?

Его поражение стало её реваншем, и испытала удовлетворение вспышкой своего гнева в подходящее для того время. Она пробормотала:

— Какой толк вспоминать сейчас о прошлом? Всё прошло и закончилось…

Смущённым, многострадальным тоном он ответил ей:

— Да, прошло и закончилось. Но я в замешательстве из-за себя и тебя. Разве ты не приняла моё предложение тогда?… Разве я не уехал в далёкую страну, чтобы потом мы были счастливы вместе?!

Она больше не испытывала к нему ни смущения, ни неловкости. И нетерпеливо задалась вопросом: ну когда же он оставит разговоры на эту тему? Когда же поймёт? Когда уйдёт? Затем тоном, не лишённом ноток досады, сказала:

— Я хотела одного, но судьба распорядилась по-другому…

Её тревога не скрылась от него, и он с ещё большим упорством продолжил допрос:

— Что ты с собой сделала? Как ты вышла на этот чёрный путь?… Какой негодяй ослепил тебя?… И кто тот (тут он понизил голос) преступник, который похитил тебя из твоей чистой, непорочной жизни и бросил в навозную кучу разврата?

Лицо Хамиды помрачнело. Нетерпение её достигло предела, и скучающим тоном она произнесла:

— Это моя жизнь. Таков конец, которого не дано избежать. Теперь мы чужие и не знакомы друг с другом. Не в наших силах вернуться назад, и сколько бы ты ни говорил, ни насколько не можем изменить реальность. Будь осторожен в своих словах, я не в состоянии простить тебя, хотя и остаюсь слабой и иду своим путём, но не потерплю, чтобы кто-нибудь удваивал мои муки и гнев или сдерживал меня. Забудь меня, презирай меня, как хочешь делай, но только оставь в покое…

Что это за девушка, где в ней Хамида, которую он любил, и которая любила его? Как странно! Неужели она не любила его на самом деле? Разве она не целовала его на лестничной площадке? Разве не попрощалась в тот день, пообещав ему просить у святого Хусейна помощи и заступничества для него?… Тогда кто же эта девушка?! Неужели она не испытывает сожаления? Разве в ней не осталось следов былой привязанности? Он был готов снова рассердиться, если бы не испугался вспышки её гнева, и испустил вздох сломленной ярости:

— Ты ставишь меня в тупик. Чем больше я тебя слушаю, тем больше моё изумление. Я только вчера вернулся к тебе из Телль Аль-Кабир, и тут меня неожиданно застала эта чёрная весть. Знаешь ли ты, что меня толкнуло вернуться?!… (он вытащил и показал ей коробку с ожерельем)… Я вернулся с этим подарком для тебя. Я был намерен жениться на тебе, прежде чем опять уеду…

Она молча кинула взгляд на коробку, и в этот момент он заметил алмазный полумесяц и жемчужные серьги, и отдёрнул руку с коробкой обратно, положив его в карман. Вздохнув с сожалением, резко спросил её:

— Разве ты не сожалеешь о таком конце?!

В её глазах блеснула скрытая тревога, вселявшая неизбежную осторожность, и с напускной грустью она ответила:

— Ты не знаешь, насколько я несчастна.

Глаза Аббаса расширились от удивления и недоверия. В голосе его была слышна невообразимая боль:

— Как ужасно, Хамида!…Почему ты вняла зову шайтана? Почему ты презирала свою благородную жизнь в Мидаке?… Как же ты отвергла ту прекрасную жизнь и надежду ради (тут его голос захрипел) того бесстыдного преступника и шайтана, побиваемого камнями?!… Это непростительное преступление…

Жар по-прежнему не ослабевал, поглощая её ум, с сожалением она произнесла:

— Я расплачиваюсь за этой своей плотью и кровью…

Его удивление от этого только возросло, а мнимому несчастью Хамиды, в котором она созналась ему, подмешивались скрытое облегчение и радость. Но пыл её не спадал. Мысли её следовали друг за другом с безумной скоростью. Дьявольское вдохновение внушило ей идею использовать Аббаса против того человека, что раздробил её сердце на мелкие осколки так жестоко и насмешливо. Она надеялась сделать его орудием своей мести, а сама она будет в безопасности от любых мучительных последствий. Взгляд её глаз смягчился, и слабым голосом она заговорила с ним:

— Я просто несчастна, Аббас. Прости меня за мои слова. От горя я лишилась рассудка. Все они видят во мне проститутку, публичную женщину. А я на самом деле бедная и несчастная. Меня обманул проклятый шайтан, побиваемый камнями, как ты правильно заметил. Я не знаю, как доверилась ему. Но вместе с тем я не придумываю себе оправданий и не жажду просить тебя о прощении. Я знаю, что я грешница и сама расплачиваюсь за свои мерзкие деяния. Прости мой гнев, побудивший тебя сказать такие справедливые слова, ненавидь меня, презирай меня — как того захочет твоя благородная, чистая душа, злорадствуй — я не более чем дешёвая игрушка в руках того, кто не знает жалости. Он посылает меня на улицу и извлекает доход из моего бедственного положения, после того, как забирает самое дорогое, что у меня есть. Я ненавижу его всем сердцем за эти страдания и унижения, в которые он вверг меня. Но я вряд ли смогу убежать от него…

Его смутил и её рассказ и сетования на саму себя; взгляд, говоривший о страданиях и опускавший её глаза долу, потряс его. Он забыл ту женщину, что рассвирепев, словно тигрица, всего миг назад готова была наброситься на него. Его мужское достоинство призывало его разгневаться, однако он лишь заревел:

— О Хамида, какая же беда! Ты несчастна, и я тоже несчастен. Оба мы несчастны по вине этого преступника, и нас навечно с тобой разлучает то, что ты сделала. Оба мы страдаем из-за того человека, пока он наслаждается покоем и счастьем, словно наши мучения добавляют ему счастья. Но не будет мне жизни до тех пор, пока я не размозжу ему голову.

Хамиды почувствовала облегчение и опустила глаза, чтобы они не выдали её: то, с какой быстротой он проскользнул в расставленные ею сети, было превыше её мечтаний. Но особенно ей понравились его слова «и нас навечно с тобой разлучает то, что ты сделала» — после них её сердце успокоилось, узнав, что весь устроенный им шум дошёл до крайнего предела — прощения и попытки вернуть её, о чём она и мечтать даже не могла. Да, разве не об этом она мечтала? Разве Ал-Хулв не сказал мрачно:

— Я не найду покоя, пока не размозжу ему голову и не переломаю кости! Да, я не могу забыть ни того, что ты сбежала с ним, ни того, что все видели, как ты прогуливалась вместе с ним. Нет никакой надежды, что мы когда-нибудь будем с тобой снова вместе. Я навсегда потерял ту Хамиду, которую любил. Но этот негодяй должен страдать так же, как мы оба. Скажи мне, где его найти?

Мозг её стал соображать с лихорадочной скоростью, опережая язык:

— Сегодня у тебя не выйдет. В воскресенье в полдень, если хочешь, приходи: может быть, ты застанешь его в баре, что в начале этого переулка. Он единственный египтянин, который посещает его. Если ты его не узнаешь, я укажу тебе на него глазами… Но что ты собираешься с ним сделать?

Последнюю фразу она произнесла с некоторым страхом за Аббаса из-за последствий этого предприятия, но он в приступе безумного гнева и отчаяния воскликнул в ответ:

— Я разобью голову этому мерзкому сутенёру…

Пристально вглядываясь в его лицо, она задавалась вопросом: «Может ли Ал-Хулв убить его?!» Ответ на него подсказал ей её проницательный ум, хотя она надеялась, что вокруг этого дела поднимется скандал, который отдаст Фараджа в руки закона, и таким образом она отомстит за себя и освободится из его плена. Эта идея понравилась ей без всяких лишних размышлений и критического анализа, хотя в голову ей закралось одно искреннее желание — чтобы Ал-Хулв не рисковал и не причинил ему тяжкого вреда. Она положилась на бога, чтобы он помог Аббасу отомстить за неё своему сопернику, не став жертвой сам!… Потому предупредила:

— Только пусть тебе не приходит на ум желание отомстить ему, пренебрегая собственной жизнью! Просто побей его… Опозорь его… И тащи его в полицейский участок, а потом его будут судить за преступления…

Но он не слушал её, а казалось, говорил сам с собой:

— Так не годится — мы страдаем, а он не заплатит за это. С Хамидой покончено. С Аббасом тоже. Как этот сутенёр будет жить в безопасности и смеяться над нашим несчастьем? Я сломаю ему шею и задушу его (тут он громко спросил у неё):

— А ты, Хамида, что будешь делать со своей жизнью, если устранишь со своего пути этого дьявола?

Она испугалась этого вопроса, ибо он мог привести его к былым чувствам к ней, и потому с тихой решительностью ответила:

— Я разорву все связи со старым миром, продам свои драгоценности и найду благородную работу где-нибудь подальше отсюда…

Он надолго замолчал, погрузившись в грустные раздумья, отчего Хамида испытала целую гамму тревожных чувств, пока Аббас не склонил наконец голову и не сказал еле слышно:

— Моё сердце не может простить этого… Не может… Не может… Однако не спеши снова исчезать, пока не увидим, как закончится всё это дело…

В его тоне она обнаружила нотки прощения и капитуляции, и глаза её беспокойно блеснули. В глубине своей мятежной души она предпочитала, чтобы погибли оба — и Аббас, и его противник, нежели последний вернулся к ней с распростёртыми объятиями, хотя она и не могла открыть, что происходит в её душе. Скрыться ей будет не трудно, если она того захочет. А если свершится месть, которой она так жаждала, то можно будет отправиться в Александрию, о чём так много говорил Ибрахим Фарадж. Там её ждёт безмятежная жизнь на свободе без всяких оков и в безопасности от непрошенных гостей. Вот почему она таким нежным тоном сказала Аббасу:

— Как захочешь, Аббас…

Сердце его мучилось от горечи безнадёжности и готовилось отомстить, но при этом по-прежнему пребывало в замешательстве и питало к ней нежные чувства…