Переулок Мидак

5

Вечер…

Переулок мало-помалу вернулся в мир теней: Хамида закуталась в свою накидку и пошла на улицу, прислушиваясь к стуку своих туфель по ступенькам. Она медленной поступью пересекла переулок, ибо знала, что четыре глаза следят за ней, буравя взглядом: то были глаза господина Салима Алвана, владельца конторы, и глаза Аббаса Аль-Хулва, парикмахера. Её безвкусная одежда совсем не скрывала её: платье из дешёвой ткани, старая выцветшая накидка, да туфли с истончавшими подошвами. Тем не менее, она завёртывалась в эту накидку так, что та только ещё больше украшала её хрупкую фигурку, хорошо обрисовывая её отчётливо выделявшиеся ягодицы, выдающуюся полную грудь и обнажала до середины округлые, словно бутыль, икры. Ещё она открывала её чёрные волосы поверх пробора и бронзовое лицо с миловидными чертами.

Она намеренно не обращала ни на что внимания и спускалась из Санадикийи в Гурийю, и дальше — на Новую Дорогу и улицу Муски… И как только она исчезла из виду — подальше от зорких глаз — на губах её появилась улыбка, и её прекрасные глаза стали быстро оглядывать оживлённую дорогу. Она хоть и была безродной, бедной девушкой, но не теряла чувства уверенности в себе. Возможно, что её примечательная красота способствовала распространению в ней этой самоуверенности, но не служила тому главным фактором. По своей природе она была сильной — и осознание этой силы никогда в жизни не покидало её. Временами её милые глаза ясно выражали эту силу, исходящую из красоты, как считали некоторые, и лишь усиливавшую её, по мнению других. Её постоянно одолевало сильное желание побеждать и подчинять себе, обнаружившееся как в стремлении очаровывать мужчин, так и в попытках командовать матерью. Оно также проявлялось в самом худшем виде во время ссор с шумом, руганью и драками, что возникали у неё с женщинами из переулка, так что все они ненавидели её и осыпали бранью. Наверное, самым странным из этих обвинений было то, что она терпеть не могла детей, а следовательно, она груба и лишена дара женственности. Именно из-за этого-то жена учителя Кирши, владельца кафе, которая вскормила её своим молоком, и уповала на Аллаха, надеясь увидеть её саму матерью, кормящую грудным молоком собственных детей, на иждивении мужа-тирана, и днём, и ночью награждающего её колотушками!

Она шла своей дорогой, наслаждаясь своей ежедневной прогулкой и бросая взгляд на витрины чередовавшихся магазинов. Она любила разглядывать витрины с дорогой одеждой и посудой — это возбуждало в её алчной страстной душе волшебные мечты об обладании силой и влиянием, и потому её преклонение перед силой было сосредоточено на любви к деньгам при убеждённости в том, что они и есть тот волшебный ключик ко всему миру. Ради этого она мобилизовала все имевшиеся у неё силы. Всё, что она знала о себе — так это то, что она мечтала о богатстве, о деньгах, что позволят ей иметь одежду и всё, что её душа захочет. Возможно, она и задавалась вопросом: а возможно ли, что она достигнет одним прекрасным днём того, чего желает?! Реальность не обманывала её, и вместе с тем она не забывала историю об одной девушке из Санадикийи, которая была такого же бедного происхождения, что и она сама, а затем судьба помогла ей найти богатого мужа-подрядчика, который вытащил её из ямы и открыл перед ней иную жизнь. Что же могло помешать подобной истории повториться вновь, а фортуне — улыбнуться дважды в одном и том же квартале?! Она ведь не менее красива, чем героиня этой истории, а удача, сыгравшая свою роль в жизни другой девушки, сможет повторить её ещё много-много раз без всяких усилий и затрат. Однако её амбициозные стремления бушевали в тесном мирке, что заканчивался на площади Королевы Фариды, и что там, за его пределами, ей было неизвестно: ни что скрывает тот огромный мир, каких людей и какие судьбы, ни то, сколько из них находят своё счастье в нём, и сколько неприкаянно бродят, подобно ей, не зная, где бы приткнуться.

Тут она заметила невдалеке фабричных девушек-работниц, что приближались к ней, и бросилась в их сторону, вмиг избавившись от всех мыслей с растянувшейся на губах улыбкой. Они тут же поздоровались и принялись болтать друг с другом. Она же внимательно изучала их лица и наряды критическим взглядом, завидуя тому, какой свободой и высоким положением они обладали. Те молоденькие девицы из квартала Дараса в особых, тяжёлых условиях военного времени оставили унаследованные ими традиции и начали работать в общественных местах, следуя примеру евреек. Они пришли на работу изнурённые, истощённые, бедные, и уже очень скоро познали превращения: сытость заняла место голода, платья — наготы, полнота — худобы, и вслед за еврейками они стали заботиться о своём внешнем виде и стройности. Были и такие среди них, которые говорили непонятные иностранные слова и не стеснялись брать друг друга под мышку или под локоток и даже идти в обнимку по улицам, где продавалась любовь. Они кое-что знали и брали жизнь штурмом. Её же юный возраст и неопытность лишили её возможностей, которыми пользовались они. Хамида фальшиво улыбалась им, и тоска заполняла её изнутри от зависти к их утончённой жизни, нарядной одежде и полным карманам. Она деланно, неискренне смеялась вместе с ними, пока завистливое чувство пожирало её сердце: она бы не колеблясь растерзала бы их, пусть и в виде шутки при малейшей оплошности с их стороны: платье вот у этой, например, коротко и нескромно, а у той нет вкуса. Третья отводит глаза от пристального взгляда мужчин, а четвёртая будто забыла уже те дни, когда вши ползали по её шее, подобно муравьям… Без всяких сомнений, эти встречи с ними вызывали у неё постоянный бунт, но были и самым большим её развлечением длинными днями, наполненными досадой и стычками. Поэтому она однажды сказала матери, вздыхая:

— Вот у евреек — это настоящая жизнь!

Та в тревоге воскликнула:

— Ты отродье Иблисов, в тебе нет ни капли моей крови!

Старательно пытаясь рассердить мать, девушка сказала:

— А разве не может так быть, чтобы я вела свой род от пашей, пусть даже я и незаконнорожденная?!

Женщина лишь покачала головой и съязвила:

— Да упокоит Аллах твоего отца-продавца фруктов из Маргуша…

Она шла между подружек, гордясь своей красотой и вооружась длинным острым язычком, довольная, что глаза прохожих часто скользили по ним и останавливались больше на ней, чем на других. Почти дойдя до улицы Муски, она бросила взгляд на дорогу и увидела Аббаса Аль-Хулва, который шёл чуть поодаль от них и глядел на неё своим привычным взором. Она задалась вопросом, что же заставило его оставить свою лавку в такой непривычный час? Неужели он специально преследует её?.. Разве его ещё не убедило выражение её глаз?.. Несмотря на всю свою бедность, он был элегантным, как и все, кто принадлежал этому ремеслу, и его присутствие не докучало ей. Она говорила себе, что ни одна из её приятельниц и надеяться не могла найти себе лучшую партию, чем он. Сама же она испытывала к нему странные неясные чувства: с одной стороны, он был единственным юношей в переулке, который годился ей в мужья, но с другой стороны, она мечтала о муже, подобном тому богатому подрядчику, которого заполучила её соседка из Санадикийи. Она даже не любила и не хотела его, но в то же время и не отвергала. Вероятно, его страстные взгляды очаровывали её…

По привычке она шла вместе с другими девушками до конца Дарасы, а потом одна возвращалась в свой переулок. И на этот раз, идя между ними, она украдкой бросала взгляды и больше не сомневалась, что он намеренно следует за ней и намерен нарушить наконец своё молчание. Ощущения не подвели её: едва она распрощалась с последними девушками и развернулась назад, как он с тротуара подскочил к ней неровными шагами. Лицо его красноречиво свидетельствовало о переживании. Он приблизился, пока не оказался прямо напротив неё, и содрогающимся голосом заговорил:

— Добрый вечер, Хамида…

Она обернулась к нему будто встревоженная столь неожиданным его появлением, что застало её врасплох, затем нахмурилась и, не говоря ни слова, ускорила шаги. Лицо его залила краска, однако он повторил с упрёком:

— Добрый вечер, Хамида.

Она испугалась, что если промолчит в этот раз, стремительно продолжая свой путь, остальные девушки успеют дойти до оживлённой площади ещё до того, как он скажет, что ему нужно. Она желала это услышать, и потому тоном возмущения сказала:

— Ох, какой позор! Сосед, и ведёт себя как чужой!

Аббас с пылом вымолвил:

— Да, и правда, я сосед, но я не веду себя, словно чужак какой. Разве соседу нельзя поговорить с тобой?

Она нахмурилась:

— Да, но только сосед защищает соседку, а не нападает на неё…

Он искренне и горячо парировал:

— Обязанности соседа мне хорошо известны, мне никогда и в голову не приходило нападать на тебя. Нет, не приведи Аллах. Но я лишь желаю поговорить с тобой, ведь нет ничего позорного в том, чтобы сосед разговаривал с соседкой.

— Как ты можешь такое говорить?!.. Разве не оскорбительно, что ты преграждаешь мне дорогу и устраиваешь скандал?!

Её слова напугали его, и он с сожалением сказал:

— Скандал?!… Да упаси Господь, Хамида. Сердце моё чисто, и намерения мои самые что ни на есть чистые, клянусь святым Хусейном. Ты увидишь, что всё выйдет так, как предначертано Аллахом, и вовсе не со скандалом и позором. Послушай же меня немного, я хочу побеседовать с тобой о чём-то очень важном. Давай свернём на улицу Аль-Азхар, подальше от глаз тех, кто нас знает.

С деланным возмущением она ответила:

— Подальше от людских глаз?!.. Браво!. Ты и впрямь «хороший сосед»!

Благодаря небольшой перепалке с ней он набрался храбрости и с жаром выпалил:

— Какой же грех лежит на соседе? Ему что, следует умереть прежде чем он раскроет то, что у него на душе?!

Она насмешливо заметила:

— До чего чисты твои слова…

Аббас пылко сказал, выразив сожаление, что они подошли к оживлённой площади:

— Мои намерения чисты, клянусь господином нашим, святым Хусейном. Да не спеши ты так, Хамида. Давай же свернём на улицу Аль-Азхар. Я хочу тебе сказать кое-что важное. Ты должна выслушать меня. Ты это и так знаешь, нет сомнений, ты знаешь, что я хочу сказать. Разве нет?… Разве ты это не чувствуешь?… Сердце верующего человека — это лучший указатель.

Словно рассердившись, она ответила:

— Ты вышел за все границы… Ну нет, нет… Дай мне пройти…

— Хамида…. я хочу… я хочу тебя.

— Какой позор!. Дай мне пройти, не позорь меня перед людьми.

Они почти уже дошли до площади Хусейна, когда она бросилась на соседний тротуар с левой стороны и ускорила шаги, затем свернула в Гурийю, при этом слегка улыбаясь. Теперь-то она знала, чего он хотел: как раз, как он и сказал ей. При этом она не забывала, что он единственный молодой человек, который годится ей в мужья в переулке: в его выпуклых глазах она замечала любовь, которую видела столько раз, глядя на него из своего окна в недалёком прошлом. Но только вот расшевелило ли это её неблагодарное сердце?… О его финансовом положении ей было много известно, он и пальцем о палец не ударит, чтобы его улучшить. Зато глаза его говорили также о смиренной личности, покорной и довольной тем, что имеет, что делало его славным кандидатом для того, чтобы её сердце, любящее повелевать, нашло себе местом отдохновения. Однако она испытывала к нему, несмотря на всё это, отвращение, причину которого и сама не знала. Так что же ей нужно?!.. И кто удовлетворит её, если не этот добрый кроткий юноша?!.. Естественно, она не находила ответа на данный вопрос. Всё её отвращение к нему зиждилось на его бедности!… По-видимому, её любовь к господству вытекала из любви к борьбе, а не наоборот. Примирение не радовало её, а победа, дававшаяся ей легко, не приносила облегчения. Сердце её по-прежнему дремало, не понимая, чего ему хочется, наполненное смутными чувствами удивления и тревоги.

Аббас Аль-Хулв из страха не стал преследовать её на глазах у всех, отступив с сердцем, переполненным разочарованием и грустью, но далеко не отчаянием. Медленно шагая и не обращая внимания ни на что вокруг себя, он сказал сам себе, что она хотя бы обменялась с ним несколькими словами, что заняло немало времени. Если бы она была намерена оттолкнуть его, отвергнуть, то ничего бы не помешало ей сделать это без всяких трюков. Значит, она не питает ненависти к нему. Возможно, она просто кокетничает, как и все девушки. А может быть, виной тому было её смущение, пресёкшее для него возможность завести с ней дружбу и обратившее её в бегство. Ему было также далеко от отчаяния сейчас, как Земле до Луны, более того, в нём заиграла надежда и готовность броситься в следующую атаку. Он был опьянён магическим вином, равного которому покамест ему пробовать не доводилось. Аббас был искренне влюблён и испытывал пылкие чувства к этой девушке, но перед её прекрасным всепроникающим взглядом чувствовал тотальную робость, а также безграничное удовольствие и неистребимую любовь. Он был подобен голубю, созданному в небесах, где он парит, но в конце концов садится, весь дрожа, повинуясь свистку своего хозяина. Она была его заветной мечтой среди всех женщин. Да, его усилия не были безуспешны, но почки мечтаний распустились под натиском расцветающих надежд. Он парил от радости и экстаза от своей любви и молодости.

Свернув в Санадикийю, он натолкнулся на шейха Дервиша, шагавшего со стороны мечети Хусейна. Они встретились у начала переулка Мидак. Юноша приблизился к шейху, желая приветственно пожать ему руку, однако старик предостерегающе указал на него пальцем, вытащил на него свои подслеповатые глаза в очках с золотой оправой и сказал:

— Не ходи без фески!.. Остерегайся ходить с непокрытой головой в такую погоду, да в таком мире. Мозг юноши превращается в пар и витает в воздухе. Подобная ситуация известна — это трагедия, что по-английски называется tragedy, а произносится как t-r-a-g-e-d-y.