Переулок Мидак

33

То был день радостного прощания. Сердца всех жителей Мидака прониклись единым чувством, ибо господин Ридван Аль-Хусейни занимал высокое положение среди всех без исключения. Он просил Аллаха избрать его для совершения паломничества в Мекку в этом году, и получил желаемое. Все знали, что отправится в путь в этот день после полудня по воле Милостивого прямиком к Суэцу для путешествия в Святые земли. Его дом был полон старыми друзьями и братьями-верующими, которые пришли попрощаться. Они окружили его, собравшись в старой скромной комнате, стены которой часто слышали их благочестивые приветливые речи по вечерам, повторявшиеся из года в год. Разговор их шёл о хадже и воспоминаниях о нём. Их речь доносилась со всех уголков комнаты вокруг дыма от жаровни с благовониями. Каждый рассказывал понемногу обо всём, связанным с хаджем как в нынешнюю эпоху, так и в прошлом. В качестве доводов они приводили много выдающихся хадисов и прелестных стихов на эту тему. Один обладатель мелодичного голоса читал нараспев некоторые из айатов Корана. Затем все стали слушать длинное красноречивое выступление господина Ридвана, в котором он передал всю нежность и доброту своего сердца:

— Счастливого вам путешествия и славного возвращения…

На лице господина Аль-Хусейни засияла непорочная улыбка, придававшая ему ещё больше красоты. Он ответил своим нежным голосом:

— Брат мой, не напоминай мне о возвращении. Ибо тот, кто намерен совершить паломничество в Дом Аллаха, и в сердце его тоска по родине, заслуживает лишь того, чтобы Аллах отменил ему Своё вознаграждение, не принял его мольбы и забрал его счастье. Я вспомню о возвращении на самом деле только тогда, когда покину колыбель божественного откровения на обратном пути в Египет. Я намереваюсь совершить паломничество и во второй раз, если Милостивый Господь разрешит мне это и поможет. Если бы я только мог провести оставшуюся жизнь в Пречистой земле, я бы и днём и ночью видел бы землю, по которой когда-то ходил сам Посланник Аллаха, воздух, разреженный от крыльев ангелов, внимавшую мелодии божественного откровения, ниспосылавшегося с небес на землю и снова восходящего к небесам с земли благодаря душам её обитателей. Там на ум приходят лишь воспоминания о вечности, а сердце облегчает лишь любовь к Богу. Там лекарство и исцеление. Брат мой… Я умираю от желания посмотреть на горизонт Мекки и увидеть небо над ней, слушать на каждом углу шёпоты и пройти по её холмам, уединиться в её святилищах, утолить жажду из Замзама, обратиться лицом к дороге, проложенной Посланником во время переселения в Медину, по которой люди следовали на протяжении тринадцати веков и продолжают делать это до сих пор. Я хочу остудить своё сердце посещением могилы Посланника Аллаха и молитвой в Святом саду. В моём сердце таится сильная жажда, которую я хочу поведать, если позволит время. У меня есть шанс попытаться снискать себе милости и счастья, которое не в состоянии представить разум. Братья мои, я вижу себя идущим по тропам Мекки и читающим нараспев айаты то в том виде, в каком они были ниспосланы изначально. Я как будто слушаю урок Всемогущего. Какая же радость!… Я вижу себя распростёртым ниц в саду, представляя лицо любимого Пророка, каким видел его во сне, какое же счастье! Я вижу, как благоговею перед встречей с Ним, прошу прощения. Какое же спокойствие! Я вижу, как приближаюсь к Замзаму насыщая раны страсти, взывая об исцелении — какой же мир! Брат мой, не напоминай мне о возвращении, моли Аллаха обо мне, чтобы исполнились мои чаяния!…

Друг сказал ему:

— Да исполнит Аллах ваши чаяния и дарует вам долгую жизнь и дарует вам долгую жизнь и крепкое здоровье!

Тут господин Ридван приложил свою раскрытую ладонь к бороде; глаза его блестели от радости и любви. Он снова заговорил:

— Благо в молитве. На самом деле моя любовь к загробной жизни не толкает меня к аскетизму в этом мире или недовольству этой жизнью, вы сами уже давно знаете о моей любви к жизни и её радостям. Как же иначе? Ведь жизнь — творение Милостивого! Её создал Аллах и наполнил слезами и радостями. Пусть тот, кто хочет, призадумается, тот, кто хочет, поблагодарит Его за это. Поэтому я люблю её. Я люблю её оттенки и звуки, ночь и день, веселье и печаль, начинания и окончания, всех тварей — и ползающих, и ходящих, и даже неодушевлённых. Это и есть чистое добро. А зло — не более, чем неспособность больных распознать добро среди скрытых его сторон. Немощные и больные строят предположения о мире Аллаха, вот почему я скажу вам — любовь к жизни — это одна половина веры, а другая её половина — это любовь к загробному миру. Поэтому меня страшит мир, обременённый слезами и стонами, недовольством и гневом, ненавистью и злобой, упрёки больных и немощных. Или они предпочитают, чтобы жизни вообще не было? Им бы понравилось не выходить из бытия? Неужели у них возникает мысль возражать божественной мудрости? Я не считаю себя безгрешным. Когда-то и меня самого снедала скорбь после потери самого дорогого моему сердцу, и в агонии боли и печали я спросил себя: почему Аллах не дал моему ребёнку насладиться своей долей жизни и счастья? Затем Господь захотел наставить меня на истинный путь, и я сказал себе: разве не Он, пресвятой и великий, — тот, кто создал его, моего ребёнка, и разве Он не вернёт его снова к жизни тогда, когда захочет?! Если бы Аллах желал ему жизни, то оставил бы в этом мире до тех пор, пока сочтёт нужным. Однако Он забрал его к себе по своей мудрости, предопределённой его же волей. Всё, что Он делает — исключительно мудро. Мудрость есть добро. Господь захотел добра и ему, и мне. Вскоре меня охватила радость от познания его мудрости, что превыше моей печали. Сердце моё сказало: «Господь мой, Ты подверг меня беде, чтобы испытать меня, и вот я выдержал это испытание с твёрдой верой, вдохновлённый твоей мудростью. Благодарю Тебя». У меня вошло в привычку, если постигает какая-то беда, то я всем сердцем благодарю Аллаха и выражаю своё довольство. А как же иначе, ведь Аллах почтил меня испытанием и вниманием? Каждый раз, как я прохожу испытание и выхожу на берег мира и веры, я всё больше понимаю, насколько же Он мудр, а следовательно, добр, и насколько заслуживает благодарности и радости. Так несчастья бесконечно связывают меня с Его мудростью. Вы представляете меня ребёнком, играющим в своём мире. Бог строго обращается с ним, чтобы сдержать, и пугает своей деланной суровостью, чтобы удвоить радость от настоящей, вечной доброты. Любящий подчас испытывает того, кого любит, с помощью препятствий, и если любимый знает, что такое препятствие — всего лишь уловка любящего его, то любовь и радость его лишь возрастают. По-моему, те, кому досталось много страданий в этом мире, есть самые любимые и приближённые к Аллаху. Он выделил их особой любовью и следит за ними невдалеке, чтобы проверить, достойны ли они Его любви и милосердия по-настоящему… Я премного благодарен Аллаху, ведь благодаря Ему я смог утешить тех, кто считал, что я сам нуждаюсь в утешении…

Он провёл рукой по своей широкой груди с радостью и удовольствием, испытывая в подобном самовыражении то же, что чувствует певец, опьянённый сладостью мелодии и потерявшийся из-за силы своего искусства. С тем же пылом и возбуждением он продолжил:

— Есть такие люди, которые считают, что трагедии, которые выпадают в жизни невинных, есть признак мстительного правосудия, мудрость которого не может быть постигнута большинством. Вы могли слышать, как они говорят, что если бы отец, потерявший своего ребёнка, задумался, к примеру, то обнаружил бы, что его потеря является воздаянием за грех, совершённый им или кем-то из его предков. Но клянусь своей жизнью, Аллах более справедлив и милосерден, чтобы наказывать невинного вместо грешника. Вы можете видеть, как эти люди приводят в качестве аргумента своей правоты описание, которое Аллах дал самому себе — Могущественный и Мстительный. Однако я скажу вам вот что, господа, поистине, Всемогущий Аллах не нуждается в мести, и если Он признал за собой это качество, то только за тем, чтобы побудить человека следовать ему. Он заявил прежде, что поступки, совершённые в этой жизни, определяются лишь вознаграждением и возмездием. Однако его всемогущими и славными качествами являются божественная мудрость и милосердие. Если бы я видел в потере детей заслуженное мной наказание, или обнаружил, что за их мёртвыми телами скрывается достойное возмездие, то согласился бы с этим и сдержался. Но всё равно душа моя оставалась бы подавленной, а в глазах стояли слёзы. Возможно, моё разбитое сердце кричало бы, что невинный ребёнок умер за грехи слабого взрослого, где же тут прощение и милосердие?!Где же в этой трагедии обнаружить мудрость, добро и радость?!

Его мнение вызвало многочисленные возражения: некоторые придерживались буквального текста Корана, другие же — толкований к нему. Отдельные гости относили месть к милости. Среди них многие были более сведущими и начитанными, чем господин Ридван, однако он сам не был готов к спорам. Он просто был открыт на выражение радости и любви в своём сердце, и невинно, по-детски улыбался с разрумянившимся лицом и блестящими глазами. Растроганным от любви голосом, словно ведя тайную беседу с возлюбленной, он сказал:

— Простите меня, господа, но я люблю жизнь, люблю и самого себя. Это частица сердца всего человечества, пульс жизни, порождение самого Создателя неизбежного конца, испытание божественной мудростью. Я люблю всех людей, даже безобразных преступников. Разве они не знаменуют собой болезненные страдания жизни в стремлении к совершенству?… Разве они — не мрак самой тёмной части ночи, встречающийся с блеском и красотой добра? Позвольте мне раскрыть вам одну потаённую тайну — знаете ли вы, что побудило меня совершить паломничество в этом году?

На миг господин Аль-Хусейни замолчал, и его ясные глаза сияли ликующим светом. И отвечая на знак вопроса застывший в их глазах, сказал:

— Не отрицаю, что совершить хадж было моим давним желанием, к которому так стремилось моё сердце, однако по воле Аллаха я откладывал его год за годом, пока не понял томление любящего по любимому им. Томление в поклонении Господу подобно совершению самого поклонения. Затем в нашем переулке случилось то, о чём вы все знаете: шайтан поймал в свои сети двух мужчин и одну девушку из числа наших соседей. Мужчин он заставил ограбить гробницу и покинул их в тюрьме. А девушку заманил в яму страстей и погрузил в тину порока. Это сотрясло моё сердце до основания. Не скрою от вас, господа, что внутри я испытываю чувство вины, на мне лежит грех за то, что один из тех двоих собирал крошки, и тем питался. Он разграбил могилу в надежде найти среди гнилых костей хороший кусок, словно бродячая собака, что добывает себе пропитание из кучи мусора. Я вспомнил благодаря его голоду о своём полном теле и румяном лице, меня охватил стыд и я прослезился и сказал, отчитывая и питая отвращение к самому себе: Что я сделал — ведь Аллах наделил мебя многими благами — для того, чтобы предотвратить его несчастье или хотя бы смягчить его? Неужели я позволю шайтану играть с моими соседями словно с игрушкой, а я так и останусь стоять в замешательстве в своём радостном покое? Может ли добрый человек стать по незнанию приспешником шайтана? Моя мучающаяся совесть откровенно сказала мне откликнуться на старый призыв и отправиться в страну покаяния, чтобы молить о прощении, пока сам Аллах не захочет, чтобы я вернулся с чистым сердцем. Своим сердцем, языком и руками я буду творить добро на просторах царства Божья…

Братья с искренней теплотой прочли молитву, благословляя его, а затем весело продолжили беседу.

Выйдя из дома, господин Ридван непременно хотел зайти в кафе Кирши, чтобы попрощаться. Подле него расположились учитель Кирша, дядюшка Камил, Шейх Дервиш, Аббас Ал-Хулв и Хусейн Кирша. Пришла сюда и пекарша Хуснийя — она поцеловала его руку, прося отдать дань уважения святым местам. Господин Ридван заговорил, обращаясь ко всем:

— Хадж является обязанностью для тех, кто может себе позволить совершить его как ради себя, так и ради тех из близких, кто не в силах это сделать.

Дядюшка Камил своим детским голосом заявил:

— Пусть с вами будут мир и безопасность в пути. Может быть, вы не забудете привезти для нас чётки из Светозарной Медины…

Господин Ридван улыбнулся:

— Я никогда не буду как тот, кто подарил вам саван, а потом просто посмеялся над вами.

Дядюшка Камил рассмеялся — он бы вернулся к этой старой теме, если бы не заметил угрюмого лица Аббаса Ал-Хулва, и не сдержался. Господин Ридван нарочно поднял эту тему в разговоре, чтобы мягко перейти к страдальцу-Аббасу. Он повернулся к нему и по-доброму заговорил:

— Аббас, выслушай меня, как следует парню, ум и доброту которого готовы подтвердить все жители переулка: возвращайся в Телль Аль-Кабир при первой же возможности, даже сегодня, если ты слушаешься меня и повинуешься. Выполняй любое порученное тебе там задание, копи деньги, чтобы начать новую жизнь с Божьей помощью. Смотри не загружай себе голову и не принимай всерьёз отчаяние и гнев. Не считай, что злой рок, что преследует тебя — это предрешённый конец. Тебе всего лишь слегка за двадцать, и тебе ещё повстречается боль в жизни — как и любому человеку в жизни. Ты преодолеешь это, как ребёнок, что переболел зубной болью или корью, и потом понял. Если проявишь смелость и стойкость, то будешь достойным мужчиной. Ты ещё будешь вспоминать об этом с улыбкой победителя и утешением верующего. Вперёд, вооружись терпением и прибеги к помощи веры. Зарабатывай себе на жизнь и наслаждайся радостью верующего, который знает, что Аллах избрал его из числа своих угодников в помощь страждущим.

Аббас не ответил ему, но когда заметил, что господин Аль-Хусейни не сводит с него глаз, выдавил из себя улыбку довольства и смирения, и почти бессознательно промямлил:

— Всё пройдёт, как будто и не было никогда!

Господин Ридван тоже улыбнулся и повернулся в сторону Хусейна Кирши:

— Приветствую самого разумного парня нашего переулка!… Я буду просить Аллаха направить тебя туда, где сбудутся твои молитвы. С Божьей помощью я увижу тебя на месте отца, как он сам того желает, когда вернусь сюда. Его желания — благо для тебя, и благо для нового, маленького «учителя» Кирши.

Тут Шейх Дервиш прервал своё молчание и сказал, потупив взор:

— Господин Ридван, вспомни обо мне, когда наденешь одежду паломника, и напомни святым из семейства Пророка, что тот, кто любит их, погиб, пленённый любовью к ним, потеряв всё то имущество, которым обладал. Его готовность любить совсем не принесла ему никакой пользы. Но больше всего я хочу пожаловаться им на обращение со мной Госпожи Всех Дам.

Ридван Аль-Хусейни покинул кафе в сопровождении нескольких своих родственников, которые присоединились к нему с намерением поехать вместе до самого Суэца. Господин Ридван свернул в сторону конторы, где обнаружил Салима Алвана, корпевшего над своими бухгалтерскими книгами. Он улыбнулся ему и сказал:

— Я уезжаю; позвольте мне обнять вас на прощание.

Салим Адван в изумлении поднял на него своё увядшее лицо: он знал о его отъезде, но не произвёл ни единого движения. Однако господин Ридван не обратил на его равнодушие никакого внимания — ему было известно о постигшем того несчастье, как и всем остальным в переулке, при этом он отказывался покинуть свой квартал прежде, чем попрощается с ним. Последний же словно почувствовал свою ошибку в этот момент, и в растерянности признал это. Господин Ридван заключил его в объятия, поцеловал и прочитал над ним длинную молитву-благословение. Пробыв у него ещё несколько мгновений, он поднялся и сказал:

— Давайте помолим Аллаха, чтобы Он дал нам возможность совершить хадж вместе в следующем году.

Господин Салим автоматически пробормотал в ответ, даже не осознавая, что говорит:

— Иншалла.

Они обнялись ещё раз, и господин Ридван вернулся к своим спутникам, и все вместе они пошли в начало переулка, где их ждал экипаж, нагруженный чемоданами. Он тепло пожал руки провожающим его и сел в экипаж вместе с остальными спутниками. Экипаж тронулся в сторону квартала Гурийя, провожаемый взглядами людей, а затем свернул на улицу Аль-Азхар.