Пернатый змей

Глава XV Гимны Кецалькоатля

Электричество в Сайюле было вещью такой же непостоянной, как все остальное. Вечером свет давали в половине седьмого, и он мог храбро гореть аж до десяти, когда городок по щелчку рубильника погружался во тьму. Но обычно было не так. Часто лампочка отказывалась загораться до семи или половины восьмого или даже до восьми. Самой неприятной шуткой было, когда он вспыхивал и гас в разгар ужина или в тот самый момент, когда вы писали письмо. И тогда внезапно обрушивалась черная мексиканская ночь. Все в доме, словно вдруг ослепшие, принимались суетиться, ища спички и свечи, перекликаясь испуганными голосами. Чего они всегда пугались? Потом электричество, как раненое, пыталось собраться с силами, и нить в колбах начинала краснеть как-то зловеще. Все замирали, затаив дыхание, — оживет или не оживет? Иногда оно вскоре испускало последний вздох, иногда оживало и лампочки вспыхивали тусклым светом, но лучше такой, чем никакого.

С наступлением сезона дождей положение становилось безнадежным. Вечер за вечером свет отключали. И Кэт сидела при тоскливой, трепещущей свече, а за окном голубая молния озаряла темные силуэты предметов в патио. И смутные фигуры людей, тайком быстро проскальзывавших в дальний конец патио, к Хуане.

В одну из таких ночей Кэт сидела у себя на веранде, уставясь в бездонную тьму. В пустой гостиной горела свеча. То и дело из кромешной тьмы появлялись освещаемые голубыми беззвучными вспышками молнии олеандры и папайя в саду патио. Вдалеке слышался гром — несколько гроз рыскали в небе над озером, как голодные ягуары.

И несколько раз стукнула калитка, скрипел гравий под ногами — на дорожке появлялся человек, здоровался с ней и проходил в дальний конец, к сарайчику Хуаны, в зарешеченном окошке которого горел тусклый свет масляной лампы. Потом оттуда послышался тихий монотонный голос, что-то декламирующий или читающий. И всякий раз, как налетал порыв ветра и мелькала, как голубая птица среди деревьев, молния, резкой дробью сыпались на земь круглые плоды куэнты.

Кэт чувствовала себя несчастной и одинокой. Она догадывалась: там у прислуги, в темноте, что-то происходит, что-то таинственное. А она на своей террасе томится одиночеством.

Но, в конце концов, это ее дом, и она имеет право знать, чем занимается ее прислуга. Она встала с качалки, прошла веранду и выступающее в патио помещение столовой. Двери в столовую, где имелся отдельный выход в патио, были уже заперты.

В дальнем углу, позади колодца, она увидела людей, сидевших у распахнутой двери в кухню Хуаны. Из двери этого сарайчика падал тусклый свет масляной лампы, и медленным речитативом звучал голос, лица собравшихся были повернуты к свету, женщины в низко надвинутых темных платках, мужчины в шляпах, плечи укутаны серапе.

Услышав шаги Кэт, все повернулись к ней и прозвучало тихое предостережение. Хуана с усилием поднялась на ноги.

— Это нинья! — сказала она. — Иди к нам, нинья, ты, бедняжка, весь вечер одна.

Мужчины тоже встали — она узнала юного Эсекьеля, который, здороваясь с ней, снял шляпу. Марию дель Кармен, новобрачную. Внутри сарайчика, где стояла на полу лампа, — Хулио, недавнего жениха. Были тут и Конча с маленькой Марией, и двое незнакомцев.

— Я слышала голос… — сказала Кэт. — Не знала, что это ты, Хулио. Как поживаешь? И мне стало интересно, что у вас происходит.

На мгновение повисла мертвая тишина. Прервала ее Хуана.

— Да, нинья! Иди к нам! Очень хорошо, что ты пришла. Конча, стул для ниньи!

Конча довольно неохотно встала и принесла маленький низкий стульчик, единственную мебель Хуаны, не считая кровати.

— Я нам не помешала? — спросила Кэт.

— Нет, нинья, ты ведь дружишь с доном Рамоном, verdad?

— Да, — ответила Кэт.

— А мы — мы читаем Гимны.

— Какие гимны? — удивилась Кэт.

— Гимны Кецалькоатля, — ломающимся баском сказал Эсекьель с неожиданной бравадой.

— Так продолжайте! Можно мне послушать?

— Ты услышишь! Нинья хочет послушать. Читай, Хулио, читай! Давай, читай!

Они снова уселись на землю, и Хулио сел возле лампы, но опустил голову, пряча лицо в тени своей большой шляпы.

— Entonces! Начинай! — сказала Хуана.

— Он боится, — пробормотала Мария дель Кармен, кладя ладонь на колено молодому человеку. — Все равно, читай, Хулио! Потому что нинья хочет послушать.

После минутной внутренней борьбы Хулио спросил сдавленным голосом:

— Читать с начала?

— Да, начни с начала! Читай! — сказала Хуана.

Юноша достал из-под наброшенного на плечи одеяла лист бумаги, похожий на рекламную листовку. Наверху был изображен символ Кецалькоатля, называвшийся Глазом: крут с силуэтом птицы посередине.

Глухим голосом он принялся читать:

Хулио, поглощенный чтением, внезапно замолчал: листовка кончилась.

— Красивая история! — сказала Кэт.

— И правдивая! — воскликнула вечно сомневающаяся Хуана.

— Я тоже так думаю, — согласилась Кэт.

— Сеньора! — крикнула Конча. — Это правда, что небеса там, наверху, и ты сошла по ступенькам, которые как облака, к краю неба, как по ступенькам мола сходят в озеро? Это правда, что El Señor[103] спускается и стоит на ступеньках, и смотрит вниз на нас, как мы смотрим в воду озера на рыбок?

Конча отбросила спутанные космы со своего злого смуглого лица и смотрела на Кэт, ожидая ответа.

— Я не знаю точно, — рассмеялась Кэт. — Но мне кажется, это правда.

— Она верит в это, — сказала Конча, глядя на мать.

— А правда, — спросила Хуана, — что El Sertor, El Christo del Mundo[104], — гринго и что Он с Его Святой Матерью явился из твоей страны?

— Не из моей, но из страны поблизости от моей.

— Слушайте! — воскликнула Хуана. — Господь — грингито, а Богоматерь — грингита. Да это и понятно. Посмотрите! Посмотрите на ножки ниньи! Ну прямо как у Santissima[105]! Посмотрите! — Кэт была в открытых, с одним ремешком, сандалиях на босу ногу. Хуана в восхищении коснулась белой ноги ниньи. — Ножки Santissima. И Она, Пресвятая Мария, — грингита. Она явилась из-за моря, как ты, нинья?

— Да, из-за моря!

— Ах, ты знаешь это?

— Да. Знаю.

— Подумать только! Santissima — грингита, и Она явилась из-за моря, как нинья, и из стран, где живут ниньи! — говорила Хуана с ехидным удивлением, ужасом, удовольствием, насмешкой.

— И Господь — Грингито, настоящий Грингито? — крикнула Конча.

— И, нинья, — ведь это гринго убили El Señor? Не мексиканцы? Это те, другие гринго распяли Его на кресте?

— Да! — ответила Кэт. — Они были не мексиканцы.

— Гринго?

— Да, гринго.

— И Он Сам был Гринго?

— Да! — ответила Кэт, не зная, что еще сказать.

— Вот! — сказала Хуана приглушенным голосом, ужасаясь, злорадствуя. — Он был Гринго, и гринго распяли его на кресте.

— Но это было давным-давно, — поспешно сказала Кэт.

— Нинья говорит: давным-давно, — как эхо, повторила Хуана голосом, дрожащим от ужаса.

На минуту воцарилась тишина. Темные лица сидящих на земле девушек и мужчин были обращены к Кэт, с нее не сводили глаз, ловили каждое ее слово. Где-то в отдалении бормотал гром.

— А теперь, — раздался спокойный, чистый голос Марии дель Кармен, — El Señor собирается возвратиться к Своему Отцу, а наш Кецалькоатль — возвращается к нам?

— И Santissima покидает нас? — торопливо перебила ее Хуана. — Подумать только! Santissima покидает нас, а Кецалькоатль возвращается! У него-то нет матери!

— Может быть, у него есть жена, — сказала Кэт.

— Quién sabe![106] — пробормотала Хуана.

— Говорят, — вставила дерзкая Кончита, — что в Раю он стал молодым.

— Кто? — спросила Хуана.

— Не знаю, как его зовут, — процедила Кончита, стесняясь назвать имя.

— Кецалькоатль! — юным баском ответил за нее Эсекьель. — Да, он молодой. Он — бог в расцвете жизни и прекрасно сложен.

— Так говорят! Так говорят! — пробормотала Хуана. — Надо же!

— Здесь это сказано! — закричал Эсекьель. — Об этом написано! Во втором гимне.

— Прочитай, Хулио.

И Хулио, теперь с энтузиазмом, извлек второй лист.

Молодой человек закончил чтение, и повисла тишина.