Поиск Анны

Руна 13

«Дума та смолы чернее,

Дума та угля темнее.

Мне б гораздо лучше было,

Если б я не родилася,

Если б я не подрастала,

Не видала бы на свете

Дней печали и несчастья,

Если б я жила немного;

На шестую ночь скончалась,

На восьмую умерла бы;

Мне б тогда не много нужно:

Чуть холстины на рубашку

Да под дерном уголочек.

Мать поплакала б немножко,

А отец еще поменьше.»

Калевала

Отец Ани был рядовым членом КПСС. На работе у него было свое место, дома — любимый стул, куда никому нельзя было садиться. Стул стоял напротив цветного телевизора «Рубин», по которому с трибуны выступал Горбачев, обещая всем коммунистам рай на земле.

Отец рос во времена Хрущевской оттепели, когда сама партия провозгласила культ личности Сталина насильственным. Тогда впервые за долгие годы в воздухе пахнуло свободой. Обычные советские люди свято верили в светлое будущее и готовы были положить жизнь на алтарь коммунизма. Но время шло. Подходило к концу тысячелетие, в воздухе носились революционные лозунги, газеты пестрели предсказаниями о конце света.

В девяносто первом году Аня уже заканчивала институт, и жила в общаге. С тех пор, как она вырвалась из домашней тюрьмы, она долго не могла заставить себя приехать. Пока однажды жарким августовским днем все-таки не решилась, села в маршрутку, и спустя час вышла у знакомого подъезда.

В общаге телевизора у них не было, да и ни к чему он был — смотреть его все равно было бы было некогда. Поэтому еще в маршрутке Аня удивилась напряжению, застывшему на лицах молчаливых людей.

На улице стояла подозрительная тишина. Такое бывало, когда показывали важный матч сборной Союза, и все разбредались по соседям — телевизоры тогда были не в каждой квартире. Аня бегом преодолела два этажа и открыла дверь своим ключом.

— Я дома! — крикнула она с порога, но ответом была тишина, лишь негромко работал телевизор на кухне. В квартире висело гнетущее ощущение чего-то безвозвратно утерянного.

Зайдя на кухню, Аня увидела отца. Он сидел на своем любимом стуле, курил «Приму» и стеклянными глазами смотрел в цветной «Рубин». Там показывали Москву, по улицам которой ехали танки. Отец застыл с прилипшей к нижней губе «примой».

Ведущая «Вестей» — девушка с кудрявыми волосами и встревоженными глазами — произнесла, словно приговор:

— Деятельность коммунистической партии на территории Российской Федерации приостановлена. Мэр Ленинграда Анатолий Собчак заявил президенту японского банка господину Атали, что западные инвесторы могут рассчитывать на то, что им в качестве гарантов их вкладов будут проданы некоторые наши заводы и предприятия. Они смогут купить землю и организовать на ней производство, которое затем будет предано им в собственность.

Отец смотрел куда-то сквозь телевизор, и произнес:

— За что?

Аня застыла в дверном проеме. Она впервые видела отца таким. Обычно он выглядел как непотопляемый корабль, всегда уверенный в завтрашнем дне. Сейчас на его глазах завтрашний день продали японцам.

Сколько Аня знала — отец всю жизнь жил честно. Как не подбивали его коллеги с работы, он никогда не воровал, честно работал, да не на себя — на светлое будущее страны. Да что там страны — целого мира! Он свято верил в партию и всеми силами вырывал из себя «культ личности» — как он сам любил говорить.

Всю жизнь ему вешали лапшу на уши, а тут вдруг сняли — и он вместе с огромной страной оказался у разбитого корыта. Он продолжал смотреть в пустоту, тихо повторяя: «За что?».

В тот день вместе с СССР рухнула жизнь отца Ани, вместе со всеми ценностями и идеалами.

— Это не страна, а одна большая секта, — тихо, чтобы не слышал отец, шептала мама. Она всегда была против коммунизма, вместо «пятилетки в три года» говорила «пятилетка в три гроба» — но, конечно, не при отце. — Кинули всех.

В тот день Аня последний раз видела отца. Ей очень хотелось подойти к нему, обнять его, поддержать, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. Последнее, что она помнила — его глаза, в которых застыло невыразимое осознание того, что всю жизнь его обманывали.

Анна вышла из родительской квартиры и больше никогда туда не возвращалась.

2006 года, 24 сентября

Петрозаводск

Внутри пахло пылью, старыми книгами и свечным воском, словно кто-то запечатал входную дверь лет эдак сто назад, и Анна была первым человеком, спустившимся в музей по узкой лестнице. Смолина словно попала в прошлое — в те времена, когда гостила у бабушки Виены. Полки были заставлены старыми книгами, оставляя узкие проходы. Все свободное место было занято экспонатами.

Анна увидела подобие лаптей (она даже вспомнила, как их называла бабушка — «виржу»), плетеные корзины, рыболовные приспособления, кремниевые ружья, расписанную посуду, огромное колесо от телеги, длинные женские сарафаны и многое другое. Приглушенный свет не заливал пространство, лишь интимно подсвечивал экспонаты, словно не желая полностью разгонять загадку, предлагая посетителю самому попробовать поговорить с предметами, многим из которых не одна сотня лет.

Людей не было совсем.

Анна огляделась — с потолка свисал шнурок небольшого колокольчика, и Смолина негромко позвонила. Раздался мелодичный звон.

Неприметная дверца в стене открылась, и в помещение музея вместе с запахами древностей вплыла женщина в больших очках. Анна ни за что бы не решилась сказать, сколько ей на самом деле лет — смотрительница была из тех женщин неопределенного возраста, которым одновременно может быть от двадцати восьми до сорока. В длинных спутанных волосах виднелись вплетенные разноцветные нити. Ее одежда была похожа на халат, сшитый из разноцветных тряпок.

— Добро пожаловать в мир тайн и духов, — женщина развела руками.

— Вообще-то мне нужен был музей.

— Это он и есть. Меня зовут Хельви, хранительница прошлого.

— Анна.

— Красивое имя! По-карельски оно звучало бы как Айно. Оно означает «единственная», — Хельви показала рукой на большую картину из трех частей на стене, обрамленную рунами. На первой части картины были изображены лес, длиннобородый старик и девушка, сбрасывающая с себя украшения. На второй — тот же старик в лодке посреди озера пытался схватить обнаженную девушку, но та ускользала от него. На третьей та же девушка без одежды сидела на скале над водой. — Это «Легенда об Айно» из древнего эпоса «Калевала», рассказывающего про одноименную сказочную страну. Юная Айно отвергла любовь старика Вяйнямёйнена. Она предпочла утопиться в озере, чем выйти замуж за нелюбимого.

— Знаете, это очень интересно, и я бы наверняка с удовольствием послушала бы лекцию, но у меня пропала дочь.

Хельви внимательно посмотрела на Смолину.

— Почему вы пошли в музей вместо милиции?

— Потому что милиции нет дело до пропавших детей. Лена часто бывала у вас.

— Элли… я помню ее, очень интересная девочка. Вообще удивительно, что молодежь интересуется карельской историей!

— Возможно, вы знаете Лену лучше, чем я, — сказала Смолина, и ощутила, насколько нелегко дались ей эти слова. — Как думаете, где она может быть?

Хельви проницательно взглянула на Анну, и та почувствовала, словно погружается в тягучий омут.

— У вас необычные глаза, — сказала хранительница. — Цвет перетекает по зрачкам, словно вода… Вода дает жизнь, но в то же время она способна прорвать плотину и уничтожить целый город. В вашем характере такая же напористость и целеустремленность. Человек с зелеными глазами таит в себе загадочные омуты, в которых может сам же и утонуть.

Взгляд Хельви проникал сквозь завесу внутреннего тумана, и Смолина вдруг ощутила, как луч внимания хранительницы коснулся чего-то сокровенного.

— Маленькая Айно любила гулять по лесам, но заблудилась в своем внутреннем лесу, — завороженно произнесла Хельви. — И никак не может найти выход.

Комната вдруг стала маленькой и тесной, а где-то внутри Анна услышала шелест дождя по мокрым листьям. Смолина с трудом стряхнула наваждение и сунула руку в карман.

— Вот мой телефон, — Анна протянула бумажку с номером. — Если Лена появится — позвоните мне, пожалуйста.

Хельви взяла листок и посмотрела на Смолину.

— Она не придет. Ты можешь найти ее, Айно, но для этого тебе надо найти себя.

Анна поспешила к выходу. Комната все еще давила на нее, к тому же на сегодня с нее явно хватит безумцев.

— Rebointulet!

Анна замерла на пороге и обернулась. Хельви стояла посреди музея, воздев руки кверху.

— Что вы сказали?

— Rebointulet! — завороженно повторила хранительница. — Это карельское название Северного сияния. Истинное название. Сегодня оно случится и приведет тебя к Элли.

— Что это значит? — просила Анна. — Объясните!

Хельви покачала головой.

— Только ты знаешь ответ. Что пришло, то пришло. Смысл поймет лишь тот, кто узрит. Ищи скелет кита. Ищи, как одинокий кит ищет свою гавань, но не находит.

Сумасшедшая тетка не сказала больше ни слова, и Анна в приступе отчаяния гнала Пинин на набережную Онеги. А где еще искать скелет кита? Это было безумным бредом, но зацепиться больше было не за что. Смолина ощущала, как земля уходит из-под ног, как воздух превращается в густой кисель, склеивая движения. Пинин мощно несся по улицам города, выдавливая колесами лужи из разбитых ям.

Остановив машину, Анна выбежала на небрежную. Ветра не было, и спокойные воды Онеги заволокло легкой дымкой. Откуда здесь взяться киту? Какой к черту скелет? Смолиной хотелось выть от отчаяния. Она задрала голову к верху, и тут краем глаза увидела нечто.

Далеко над лесом на фоне серого неба в туманной дымке действительно застыл скелет. Это был башенный кран с металлическими ребрами балок, замерший над заброшенной стройкой.

Анна сорвалась с места, нырнула в Пинин и нажала на газ. Это было безумием, но она была согласна на безумие — лишь бы это вернуло Ленку. Ленку, которая всегда любила заброшки.

Кран нависал над ней и был действительно похож на скелет. Анна без труда нашла дыру в заборе — брошенная стройка не охранялась. Судя по оставленным следам в виде надписей на стенах и битых бутылок, здесь тусили все, кому не лень — наркоманы, страйкболисты, сектанты, хиппи, местные гопники. Но сейчас стройка была пуста.

Минут тридцать Смолиной понадобилось для того, чтобы залезть по длиннющей лестнице на вершину крана. Уже темнело, когда она, тяжело дыша, вылезла наверх и сразу увидела Лену. Та сидела на краю, свесив ноги, словно это был диван, а не кран высотой с многоэтажку.

Лена заметила Смолину и замерла от удивления. Анна примиряюще подняла руки.

— Лен, я не буду уговаривать насильно. Не захочешь возвращаться — хорошо. Мне будет тяжело, но я приму твое решение.

Лена окинула ее недоверчивым взглядом и промолчала. Смолина осторожно подошла к краю в паре метров от девочки, и села также — свесив ноги.

— Тогда зачем ты здесь? — спросила девочка.

— А ты?

— Ты думала, я собралась прыгать? — усмехнулась Лена. — Я пришла смотреть сияние. И хочу делать это в одиночестве.

Под ними раскинулся город, в котором уже загорались вечерние они. Анна никогда не была на такой высоте, и сейчас у нее захватывало дух и слегка кружилась голова. Лена же выглядела совершенно спокойно, как будто это место было ей больше домом, нежели квартира Смолиной.

— Все детство мне впаривали, что нужно быть хорошей, что бог тебя любит, — сказала Лена, глядя на огни города под ногами. — И знаешь, что я поняла? Богу насрать.

— А мне нет.

Лена недоверчиво хмыкнула. Анна посмотрела на девочку, затем перевела взгляд на вечерний город.

— Я впервые порезала себя, когда мне было семь. Долго выбирала место на теле. Выбрала запястье, — Анна обнажила рукав и показала Лене изрезанную руку. Лена внимательно рассматривала сеть бледных шрамов. Смолина провела пальцем по тонким, длиной не более сантиметра белым линиям. — Эти наносила просто от нечего делать. Но когда случалось что-то серьезное, например, в школе или ссора с родителями — тогда на руке появлялись длинные, глубокие порезы, — она задрала рукав выше и прошлась по широкой полосе длиной в палец. — Этот появился после того, как не стало бабушки.

— Зачем ты делала это? — спросила Лена.

— Я не знаю, — ответила Анна, глядя на ночной город. — Наверное, не могла справиться с эмоциями. Понимаешь, родители всегда любили меня, заботились. Мы жили в деревне. Я любила гулять по лесу, собирать грибы, рыбачить с отцом. Он много шутил, мы смеялись… А потом мы переехали в город.

Анна замолчала.

— И что было дальше? — нетерпеливо спросила Лена.

— Дальше… дальше все изменилось. В городе все стало по-другому. Я как будто попала во тьму. И отец… он больше не смеялся и не шутил. Он… он… — Анна пыталась что-то сказать, словно силясь вспомнить, но память с грохотом обрушивала тяжеленный занавес, за которым невозможно было ничего разглядеть. Лена притихла и терпеливо ждала продолжения. Анна вздохнула и сказала: — А в какой-то момент я подумала: если завтра я не проснусь, в мире ничего не изменится. Никому от этого плохо не станет.

Город переливался цветными огнями под их ногами. Миллионы людей жили и умирали в нем, и никому ни до кого не было дела. Казалось, что они с Леной попали в параллельную реальность или на сказочный остров, и сейчас весь этот мир их никак не касался — они были выше всего людского. Сейчас здесь были только они вдвоем. И Тим.

— Но ты знаешь — я была не права. Всегда есть тот, кому будет плохо. Всегда.

Лена недоверчиво посмотрела на нее.

— У меня никогда не было родителей, — сказала она. — И я не знаю даже как это — когда с ними плохо.

— Мы могли бы… — Анна запнулась.

— Могли бы что? — жестко спросила Лена. — Стать семьей?

Смолина кивнула.

— Хотя бы попытаться.

Лена изучающе смотрела на нее.

— Похоже, тебе это надо больше чем мне.

— Возможно, — ответила Анна. — У меня никого нет. Только ты, да еще Пинин с Тимом.

— Это тот отвратительный заяц? — поморщилась Лена.

— Он самый. Только он не отвратительный. Он спас мне жизнь.

Лена вопросительно посмотрела на Анну. Смолина достала из-за пазухи истерзанного Тима. Его плюшевое тело было аккуратно зашито во множестве мест.

— Я была очень маленькая, и чем-то отравилась. Помню, лежала на кровати и не могла ни пить, не есть. Рядом с кроватью стоял тазик… Была зима, и с работы пришел отец. Он открыл дверь, и в комнату ворвался свежий морозный воздух, как будто наступил Новый Год, и все сейчас переменится. Сбудутся желания, мечты, а от старой жизни не останется и следа. Отец вошел ко мне в комнату, и я помню его глаза — наполненные любовью и заботой. Тогда он и подарил мне Тима.

Анна замолчала. Лена смотрела на нее, ожидая продолжения, но не торопя — видно было, что говорить об этом Смолиной не просто. Она начала, медленно проговаривая слова.

— Спустя годы, когда я поняла, что могу лишить себя жизни — я стала резать Тима вместо себя.

Слова, казалось, повисли в густом воздухе. Ленка рассматривала плюшевого зайца, и теперь за каждым швом на его теле стояла не просто история — история спасенной жизни.

Анна повернула зайца к девочке.

— Тим, знакомься, это Лена, — Смолина помахала лапой плюшевой игрушки.

— Привет, Тим, — грустно сказала Лена и помахала в ответ. — Мы все здесь немного похожи, да? Всё немного того…

Ночной город под ними плыл в дымке, словно звездный океан. Тут и там вспыхивали и гасли огни, размытые висящим над ними туманом. Казалось, под этой пеленой, как под толщей воды, живут своей жизнью сказочные существа. Одинокие киты, так и не нашедшие свою гавань.

— Почему киты выбрасываются на берег? — внезапно спросила Лена.

— Почему? — удивленно переспросила Анна.

— Киты общаются с помощью песен. Ты не знала? Они поют друг другу на определённых частотах. Но есть киты, которые фальшивят. И никто их не слышит. Представляешь? Никто… Так в полном одиночестве они скитаются всю жизнь по бескрайнему океану и поют песню, которую никто никогда не услышит…

— И поэтому они выбрасываются на берег?

Ленка пожала плечами.

— Не знаю. Может, им надоедает жить в одиночестве?

Лена посмотрела Анне в глаза, и Смолина увидела в них свое отражение.

— Поехали домой.

— А как же сияние?

— Это большая удача застать его, тем более в городе… — начала было Анна, но, увидев как вытянулось лицо Лены, остановилась. Смолина подсела ближе и накинула плед на тонкие плечи девочки. Та по инерции хотела было скинуть, но быстро поняла что так теплее.

— Только не жди, что стану называть тебя мамой, ок?

Анна потрепала ее по голове, но Ленка отстранилась.

— Как скажешь, — с грустной улыбкой сказала Анна, и потом добавила: — Ок.

Смолина понимала, что заводить разговор об игре или порезах нельзя ни в коем случае. Видимо, отныне эти темы будут табу, если она не хочет вновь потерять Лену. Как с этим быть и что делать — она подумает потом, и обязательно найдет решение. Но сейчас ей хотелось просто сидеть на краю башенного края рядом с Леной, и чувствовать, что в этом ледяном мире она больше не одна.

Они сидели на остове невиданного исполина над кажущимся пустым городом под пустым небом, словно два пятнышка тепла в огромном холодном мире. Ночь раскинула над головами бескрайний купол, словно плед, наброшенный могучими Северными богами на город. Только в этом пледе не было тепла — с неба лился холод и одиночество. И только здесь, на самом краю крана, похожего на скелет кита, теплилась жизнь.

Внезапно зелёный огонь пролился откуда-то сверху. Серое небо вдруг расцвело красками и стало похожим на движущуюся голограмму. Где-то там, высоко, уже зажигались россыпи первых звезд, а ближе к земле разливалось живое пламя.

— Смотри, оно наступило! — восторженно зашептала Лена.

Анна никогда не видела ничего подробного. Над городом, словно покрывало, переливалось тысячами огней Северное сияние. Небо стало похоже на безбрежный океан. И, если приглядеться, в его волнах действительно можно было увидеть китов. Смолина почувствовал, как Ленка в немом восторге прижалась к ней, и обняла девочку рукой.

Зеленый свет внезапно сменился на алый, словно там, наверху, произошло что-то нехорошее, и кровь залила небосвод. Он окрасил город в красный, накрыв, словно пеленой тумана.

Тишину разрезал звук смс. Анна взглянула на экран — оно было от Гуру.

«Я узнал, кто создал игру.»